Старшина бросился на корму и принес обруч с брезентовым конусом, служивший плавучим якорем. Петрас помотал головой:

— В нем дыра. Придется так…

На крючок боком подцепилась метровая треска, в прозрачной воде было видно, как она, беспомощно обвиснув, приближается к поверхности. Петрас плавным движением руки выхватил рыбу из воды и опустил на палубу. Здесь она сорвалась с крючка, запрыгала по палубе. Алексей Горшков грудью упал на нее и лежал, блаженно улыбаясь.

— Теперь не уйдешь. Все! — крикнул он, глядя на товарищей. — Да возьмите же ее, она выскальзывает!

Старшина схватил треску под жабры и высоко поднял:

— Килограммов пять с гаком! Теперь мы живем, — сказал он. — Теперь мы можем хоть два раза Тихий переплыть. Закидывай еще раз на удачу, Петрас.

Моторист вытащил подряд, одну за другой, еще две трески, зато потом больше не поймал ни одной.

— Прошел косяк, — сказал Петрас Алексею Горшкову. — Наверное, мы самый его конец захватили. Теперь еще ночью порыбачим.

Они прислушались, потянули носами: с камбуза доносилось потрескивание жира на сковороде. Катер окутал аромат тресковой печенки, которую жарил Асхатов.

К немалому огорчению Алексея Горшкова, старшина на обед выдал всего по небольшой порции этого аппетитного блюда и только по одному куску вареной трески.

— Нельзя много сразу. Вот привыкнем, тогда можно будет есть от пуза, — сказал старшина. — Теперь, друзья мои, мы на коне. Планктон вещь неплохая, да все не то. И не всегда он есть, хоть и пишут, что им покрыт весь океан. Вот сегодня мы вынули из сачка граммов сто, не больше. Спасибо, треска выручила. Благодатная рыба, а печенка прямо королевский харч! Нам бы напасть еще на косячок и вытащить десятка два тресковин…

Рыбу разрезали на тонкие длинные ломти, присыпали остатками соли, чудом уцелевшей в банке из-под карамели, и повесили сушить на стенках рубки.

К закату солнца ветер почти совсем стих. Пришла редкая за все плавание тихая ночь. На промытом дождями небе ярко горели звезды. Океан слабо светился.

После ужина Петрас снова закинул свою снасть и на этот раз с пятидесятиметровой глубины вытащил небольшую, отливающую серебром рыбу.

— Да это же горбуша! — воскликнул старшина. — Вот где она жир нагуливает! Закидывай еще, Петрас, пока не ушла.

Петрас стал ловить рыбину за рыбиной. Около двенадцати часов ночи он спросил усталым голосом:

— Может быть, хватит на сегодня?

Старшина Асхатов и Алексей Горшков на палубе чистили рыбу. Горшков, азартно работая ножом, сказал:

— Ну что ты выдумал? Лови, пока ловится. Давай я потаскаю.

Но старшина остановил его:

— Петрас прав. Довольно пока. У нас теперь еды месяца на два запасено. Только бы не испортилась.

— Не испортится, — заверил Петрас, — если не будет сильных дождей. Хотя в дождь уберем в кубрик, в рубку или в трюм. Нет, не дадим испортиться!

— Теперь мы живем! — воскликнул Горшков и предложил закусить на сон грядущий: его вахта начиналась с шести часов, до этого времени стоять за рулем должны были старшина и Петрас.

Насытившись, Горшков пошел спать в кубрик. Давно он не спал на койке, укрывшись полушубком. Постель днем сохла на палубе, от овчины пахло солнцем, подушка источала уютное тепло. Когда Горшков пробирался по узкому борту в кубрик, у него слипались глаза, стоило же ему лечь на эту мягкую благодать, как сон неожиданно пропал. Он стал размышлять о конце плавания:

«Теперь все изменилось. После сегодняшнего улова можно смело идти через океан. Но все-таки куда нас прибьет ветром? Хорошо, если где-нибудь в Полинезии или на Филиппинах. Пожить бы с месячишко на коралловом атолле, поваляться на розовом песке. Я где-то читал, что там водится розовый песок

— из перетертых прибоем раковин и кораллов. Пить кокосовый сок. Добывать жемчужные раковины. Найти в них настоящий жемчуг и подарить Варе. Как она обрадуется! Никогда она не пойдет замуж за тощего механика! Она сказала, что будет ждать меня». Милый образ Вари возникал у него перед глазами, но как-то смутно: это была и Варя и не Варя, он не мог ясно различить ее глаза, ямочки на щеках, веснушки на переносице. Варя страдала от этих веснушек, а ему они жутко нравились. Ни у одной девушки не было таких прелестных веснушек — как на воробьиных яичках. Так с мыслями о Варе он и заснул.

С полночи до двух часов вахту нес Асхатов. Ветер легкими порывами надувал парус, еле двигая КР-16. Все же этого хода было достаточно, чтобы управлять катером, не давать ему поворачиваться лагом к волне; усталость, сытный ужин клонили ко сну. Не было сил удержать отяжелевшие веки. Старшина боролся со сном всеми силами и всеми известными ему способами: окатил голову забортной водой, открыл настежь двери рубки, отодвинул ветровое стекло, устроив живительный сквозняк, и, главное, думал: «Спать нельзя! Нельзя спать! Налетит шквал, сорвет парус, мачту, закрутит беспомощный катер». Нет, он не мог даже задремать. Потому старался думать о чем-нибудь хорошем, приятном. Но приятные мысли еще больше расслабляли волю, клонили в сон, и он стал громко напевать «Дунайские волны». Помогла развеять сон и погода: ветер усилился, пошла крупная волна, катер высоко взлетал и падал, ударяясь днищем о волну, вода сердито пенилась у бортов, брызги летели в отодвинутое ветровое стекло — пришлось раму задвинуть. Посвежевшая погода вызывала беспокойство, и сон оставил старшину. Вместо положенных двух часов он простоял за штурвалом три часа, потом, разбудив Петраса, еще долго разговаривал с ним, делясь своими планами на будущее.

— Я живу по графику, — говорил Асхатов, — давно уже составил себе такой жизненный график и стараюсь его выполнять…

Петрас внимательно слушал, ему нравился этот спокойный, обстоятельный человек.

— …Наверное, это у меня семейное свойство. Все в нашем роду к чему-нибудь стремились. Прадед пешком пришел из Казанской губернии на Дальний Восток, тут и обосновался, и всю родню выписал, только те уже морем ехали, из Одессы, чуть не вокруг света. Был прадед охотником и старателем, нашел не одно месторождение золота. Потом, под старость, переехал на Сучан, обзавелся пасекой, пчел разводил.

— Богатый, видать, был человек? — спросил Петрас.

— Какое там! Золото купцы к рукам прибрали. Да он, говорят, и не жалел об этом. Очень ему нравилось с пчелами возиться. А вот дед был моряком. Служил в военно-морском флоте, участвовал в Цусимском сражении на броненосце «Суворов» — флагмане русской эскадры. В море деда тянуло с малых лет, он и после службы остался на море, плавал на судах «добровольного флота» боцманом; хозяйство вела бабушка, тоже серьезная женщина, о ней можно целую книгу написать: как она со своими детьми корчевала тайгу, пахала, сеяла, зимой охотилась. Раньше в наших местах была хорошая охота. Мой отец в бабушку — тоже целеустремленный человек. Рано пошел работать, семье помогал, но мысль об ученье не бросил. Учился заочно. Сейчас агрономом работает, и хобби у него — тоже пчелы. Я, Петрас, когда отплаваю свое, огляжу землю со всех сторон, тоже вернусь домой и займусь «медовым хозяйством», буду рассказывать внукам о своей морской жизни и вот о нашем дрейфе… Что-то волна загорбатилась. Ветер крепчает. Не взять ли нам рифа?

— Не надо пока. Идем хорошо. Катер совсем почти не берет воды на палубу.

— Наш катер свое дело знает. — Старшина долго скручивал папиросу, прикурил от зажигалки, затянувшись, спросил: — Значит, ты завязал с куревом?

— Давно бросить собирался. Курить больше не буду.

— Ну и молодец. Я вот, по правде говоря, добровольно не смогу. Кончится

— тогда волей-неволей придется. Проживем и без табака, Петрас. — Старшина плохо скрывал свою радость, что теперь ему одному достанется последняя пачка махорки и десяток сигарет. Он с благодарностью посмотрел на моториста. — Ну а у тебя какая программа в жизни?

— Да ничего особенного: отслужу, приеду домой, женюсь и буду как отец. Колхоз у нас богатый: и земли много, и рыбу промышляем. Дом построю.