Возможно, будь ситуация в интернате не столь тревожна, миссис Хемуль пошла бы навстречу пожеланиям завуча (что — то несет угрозу? Прочь его!). Но школа в Михандрове была больна, и прописать ей лекарство не смогли лучшие эмпаты. Что говорить, если сама директор оставила своих детей, двоих чудных близнецов, в Артроме, когда отправлялась сюда. Пока родители верят Совету попечителей, но если тревожные признаки, замеченные комиссией, не будут устранены за год, власти закроют интернат — никто не захочет отвечать за возможную гибель воспитанников, — и старейшее учебное заведение округа перестанет существовать. Осталось меньше шести месяцев.

Но почему?! Во имя Силы, что они делают не так? Интуиция практикующего мага, и мага не слабого, подсказывала миссис Хемуль, что разгадка ближе, чем можно подумать, и этот странный черный будет ее частью. Он возился с детьми уже полчаса, и со стороны казалось, что непрерывная болтовня малышей ему даже нравится. Это ненормально! Ни одного резкого слова, агрессивного жеста. Индифферентен, словно кошка.

Петрос требует внимания, хватается грязной ручкой за рукав светлого пиджака. Вот, сейчас… Нет, наклонился, слушает, с серьезным видом отвечает, ненавязчиво обращаясь к обоим мальчикам, объединяет их разговором и оставляет обсуждать сказанное друг с другом. Тонкий прием! Бурно жестикулируя, Петрос роняет шар. О! Стеклянный предмет невредимый скачет по дорожке — защитная магия. Предусмотрительно… От такого владения ситуацией становилось как — то не по себе.

Миссис Хемуль приняла решение:

— Вы не правы, мистер Фокс!

Заметив перемену ее настроения, завуч слегка напрягся.

— Я считаю визит мистера Тангора, — продолжила миссис Хемуль, — самой большой удачей этого года. Думаю, он — последняя возможность оздоровить ситуацию в школе, мы перепробовали все и только к черным за помощью не обращались. Если вы имеете иное мнение, потрудитесь оставить его при себе либо апеллируйте сразу к Совету попечителей. Пока я здесь директор, мистер Тангор сможет свободно посещать интернат и общаться с любым из его воспитанников.

— Петрос не нуждается во вмешательстве грубого, эгоистичного…

— Петрос серьезно отстает в развитии, даже с поправкой на пробуждение Источника. Согласитесь, когда период первичной фрагментации сознания затягивается до десяти лет, это уже тревожно! Лючиано — единственный, с кем он мог регулярно общаться, а его брат — первый, в присутствии кого он не прячется в раковину, как перепуганная улитка. Советую это ценить.

Отношения с завучем были испорчены, миссис Хемуль поняла это по тому, как обиженно дернулся подбородок мужчины. Принято считать, что озабоченность иерархией — прерогатива черных, но все люди — братья, и у белых тоже иногда «играет кровь». Мистер Фокс считает ее безответственной соплячкой. Ничего не поделаешь, возможно, позже он поймет ее мотивы, хотя в его возрасте… Вряд ли.

Командировка имела все шансы превратиться в курортный отдых. Почему нет? Я вставал на рассвете, делал кое — какие упражнения, завтракал, возвращался в номер чуток вздремнуть, а к десяти — в интернат, пасти моих белых. Казалось бы, в чем смысл, что может привлекать взрослого черного в обществе белых малолеток? То, что при минимуме усилий с моей стороны они буквально смотрели мне в рот и восхищались, а это было как бальзам для моего израненного самолюбия. Правильно говорил дядька — покойник, жажда власти у меня просто зашкаливает.

Нет, я вспоминал, конечно, о разговоре с лейтенантом Рудольфом, но не рассчитывал же он, что один — единственный черный решит все его проблемы? На мой взгляд, гораздо результативнее было бы собрать народ и прочесать окрестности города: может, пропавшие просто в какую — нибудь яму провалились. Ага, все девять человек… С моей стороны попытки разобраться в ситуации больше напоминали ловлю черной кошки в темной комнате. Совершенно непродуктивная деятельность.

Впрочем, маньяка я не опасался — мой Лючик был явно не в его вкусе, а вот все эти самоубийства…

Уже почти неделю я каждый день ровно в десять подходил к воротам интерната и находился там до пяти тридцати безвылазно, даже обедая в местной столовой. Мы занимались фигней: играли, гуляли, прыгали через скакалку (Шорох меня дернул о ней упомянуть) и беседовали. Обратной стороной тонкой духовной организации белых является невероятное занудство — каждое свое переживание они способны мусолить неделями, причем не тихо в уголке, а с каждым, кого удастся втянуть в разговор. Джо как — то объяснял мне, что любую сильную эмоцию, хоть положительную, хоть отрицательную, им необходимо заболтать и рационализировать, иначе она так и будет давить на нервы, пока не загонит в гроб. Лючик заливался соловьем, а я привычно кивал и думал о вещах совсем посторонних.

Например, о всеобщем благолепии. Мне давно пора было притерпеться к здешним красотам и вернуться к нормальному для черного цинично — прагматичному настроению, но блаженная праздность настойчиво опутывала душу, неестественная, как удовольствие от травки: приятно, но понимаешь, что так не должно быть, просто из жизненного опыта. А когда черный маг испытывает дискомфорт, всем остальным впору запасаться оберегами.

В какой — то момент меня посетила блестящая идея спросить мнение Лючика на этот счет:

— Ты сам как, тебе здесь нравится?

Братишка не стал восторженно лепетать, а серьезно задумался, что уже о многом говорило, потом неожиданно ответил:

— Нет.

— Нет?

— Скучно здесь. И делать ничего не хочется.

Вот ответ, достойный жителя Краухарда! Ему скучно, и он хочет уйти, наплевав на всякие красивости. Ценю.

— Тогда, может, поедешь со мной в Редстон? Будем жить вместе, там тоже школы для белых есть.

— А как же другие? А Петрик?

М-да, Петрик. Мой братишка уже успел обзавестись другом, которого я по первости принял за идиота: пацан, на год старше Лючика, ходил, непрерывно улыбаясь, все время съезжая взглядом куда — то вбок, и то и дело начинал подпрыгивать на месте. Тик у него, что ли, такой? Черные если уж нуждаются в обществе, то выбирают равных, а белые подбирают всякую дрянь, проще было кошку завести. Поначалу я не удержался и схамил — протянул руку и начал хлопать его по макушке, словно мячик. Он замер и как — то сжался. Надо было его подбодрить.

— Тренируешься? Молодец! Очень полезно для здоровья. Мне тоже тренер велел через скакалку прыгать, а я не умею.

— Правда? — подозрительно переспросил Лючик.

— Правда! — с некоторой гордостью ответил я.

Далеко не все мною сказанное следует понимать буквально, но тренер действительно давал такой совет. Спрашивается, кто меня тянул за язык?! Они в тот же день нашли где — то длинную бечевку и принялись надо мною измываться, трындя при этом в два голоса каждый о своем. И ведь не скажешь теперь, что я плевать на тренера хотел. А в промежутках мы играли в их любимую игру. Угадайте, какую? В лошадь! Это при том, что в интернате было штук шесть натуральных пони. К концу недели я понял, что белые дети не так уж безобидны.

Признаюсь честно: только наличие этих заноз не позволило мне погрузиться в блаженный дебилизм, просто потому, что нельзя спать на еже. От полного несовпадения жизненных ритмов формулы медитации быстро утратили силу, и я созрел для действия.

Их надо было чем — то отвлечь, пока они меня совсем не укатали.

Проблема в том, что других источников сильных впечатлений поблизости не наблюдалось — создавать друг другу проблемы белые не умеют. Интернат напоминал кукольный домик, в котором благообразные пупсы — учителя говорят о высоком с пупсами помладше, а пацанятам хотелось беситься и бегать — Источник Источником, а человеческую природу еще никто не отменял. И тут я со свойственной мне гениальностью нашел выход — нам следовало отправиться в поход, пеший, желательно с ночевкой. Таким образом, дети будут заняты движением, а мне удастся сделать вид, что я хоть изредка думаю о работе. Решено! Оставалось только отпроситься у здешнего начальства.