— Свежая рыба! Водоплавающий гомо! Покупайте свежую рыбу! Гомо водоплавающий!

На всякий случай, чтобы Саша не сбежал, продавец прижал его к прилавку огромным когтистым пальцем.

— Почем ваш гомо? — низким женским голосом поинтересовалась подошедшая тварь и ковырнула Дужкина когтем.

— Сто, — ответил Сашин хозяин. — Смотрите, какой живой. — Сказав это, он приподнял Дужкина и хорошенько встряхнул его. Саша висел, как тряпка, и пустыми глазами смотрел куда-то в сторону.

— Какой-то он у вас вялый, — брезгливо проговорила покупательница и собралась было уходить, но продавец остановил ее.

— Да какой же он вялый, хозяйка? Только что поймал, — натурально возмутилось чудовище. — Ты только посмотри, это же зверь! Слышь, ты, — страшным голосом обратился продавец к Дужкину. — Ну-ка подрыгай ногами, а не то раздавлю, как паука!

— Дави, — равнодушно ответил Саша и вдруг, изогнувшись, сильно ударил чудовище ногами прямо по морде.

— Ну вот, молодец, — обрадовался хозяин. — Берете?

— Беру, — сразу согласилась покупательница. Расплатившись, она бесцеремонно схватила Дужкина поперек туловища и, прежде чем убрать покупку в сумку, сказала: — Не бойся, гомо, тебе у меня будет сытно и вольготно. Я добрая.

Сколько стоит не каждый конкретный человек, а существо, именуемое гомо сапиенс, никому не известно. Один погиб за буханку хлеба, другой отдал свою жизнь за принцип. Но первый нес хлеб умирающим от голода детям, а второй принципиально не хотел жить честно. Похоже, здесь дело не в понятиях, а в том, во что себя оценивает сам индивидуум.

Покачиваясь, как в гамаке, Саша лежал в авоське, разглядывал через ячейки город и с отчаянной тоской размышлял о своей незавидной судьбе. Мимо проплывали знакомые места: бульвар с фонтаном, голубиный парк, ресторан Энгельгардта, центральная площадь. Посредине площади стоял пятидесятиметровый золотой памятник оскаленному чудовищу, а внизу на постаменте саженными буквами было написано: ГОМОЛОВ.

Хозяйка Дужкина допрыгала до дверей дома, в котором жила Розалия и вошла внутрь. Странно было Саше снова увидеть те же уютные просторные комнаты и ту же мебель после того, что с ним произошло. Он удивленно поглядывал вокруг и пытался определить, здесь Розалия или ее давно съели эти монстры?

— Ну вот мы и пришли, — проговорила хозяйка. — Если ты пообещаешь, что не будешь пытаться убежать, я разрешу тебе иногда выходить из клетки.

— А где Розалия? — решился спросить Дужкин.

— Не Розалия, а Розалинда, — удивленно поправила его хозяйка и тут же поинтересовалась: — А откуда ты знаешь мое имя?

— Я не знаю вашего имени, — ответил Саша. — Раньше в этом доме жила женщина. Ее звали Розалия.

— А я, по-твоему, мужчина? — рассмеялось чудовище. — В этом доме всегда жила я и только я — Розалинда.

Не найдя, что ответить, Дужкин замолчал, но хозяйка не отставала от него:

— Ты не ответил. Обещаешь или нет?

— Обещаю, — буркнул Саша.

— Нет, ты по-другому пообещай, — продолжала пытать его хозяйка. — Скажи это так, чтобы я поверила твоему обещанию.

— Обещаю, — громче повторил Дужкин. Убедившись, что чудовище не собирается зажарить его сегодня же на ужин, Саша воспрял духом. У него появилась надежда не только выжить, но и при случае сбежать. Он уже понял, как здесь нужно себя вести, и для убедительности добавил: — Не убегу. Да и зачем мне от вас убегать? Квартирка хорошая, кормежка, наверное, тоже.

Последние слова прозвучали несколько фальшиво, но самоуверенное чудовище не обратило внимания на такую ерунду, и Дужкину это сошло с рук. Страшная Розалинда, громко хлопая роговыми веками, оглушительно заревела, что, скорее всего, означало смех. На ее бронированной морде полностью отсутствовала какая-либо мимика, и следить за сменой ее настроений можно было лишь по интонации.

— Смотри же, дружок, ты мне достался недешево, — отсмеявшись, проговорила она.

— А зачем я вам? — поинтересовался Саша, с грустью поглядывая на свое новое жилище — металлическую клетку размерами полтора на полтора метра.

— Нужен, дружок, очень нужен! — с чувством ответила Розалинда. — Я одинокая женщина, а с тобой мне будет не так тоскливо коротать длинные вечера. Я прекрасно знаю гомо. На свободе вы все одинаковые: скандальные, прожорливые и похотливые. И только в клетке, в одиночку, вы становитесь очень забавными. Один мой хороший приятель рассказывал мне, как вас отлавливают в лесу. Вы же глохнете и слепнете от похоти. Ничего, у меня, мой милый, ты будешь иметь много времени, чтобы подумать о своей непутевой жизни. Глядишь, стишки начнешь пописывать или рисовать картинки.

— А вы? — обидевшись за людей, спросил Дужкин.

— Что я? — удивилась Розалинда.

— Не вы лично, а вы… — Саша долго не мог подобрать нужного слова, а потом выпалил: — Вы, динозавры, не такие?

— О нас сейчас речи не идет, — насупившись, ответила хозяйка дома. — По-моему, ты у меня в клетке, а не я у тебя. А если будешь грубить, я тебя накажу. Очень больно накажу. — Розалинда показала на стену, где висела плетка, свитая из тонкой проволоки. — Если удерешь, я поймаю тебя, и тогда не жди пощады.

В общем, как ответил Мартовский Заяц на вопрос Алисы: «Что вы будете делать, когда закончатся чистые чашки?» — «Мне эта тема неприятна!»

Хозяйка дома не собиралась обсуждать с питомцем достоинства и недостатки своих соплеменников. Продемонстрировав Дужкину плетку, она смягчилась и добавила:

— Но я надеюсь, ты будешь паинькой. Тебе у меня очень понравится. Верно?

— Конечно, — мрачно ответил Дужкин.

Розалинда оказалась живым, проворным чудовищем. Собирая на стол, она виртуозно орудовала своими малоподвижными лапами, резво скакала по гостиной и все время что-то напевала.

На ужин Саша получил сладкую плюшку, похожую на поджаренную шапку-ушанку, и полуведерную чашку какао. За примерное поведение он был на время выпущен из клетки и даже удостоился чести сидеть за одним столом с хозяйкой дома.

Попивая какао со сливками, Дужкин, как кот на завалинке, жмурился от удовольствия и старался ни о чем не думать. Не глядя на динозавра, он снова представлял себя в гостиной у Розалии, той обаятельной Розалии, к которой он поочередно испытывал два взаимоисключающих вида любви: почтительную сыновью и менее почтительную — мужскую. Ощущение, что он никуда и не улетал, добавляла большая картина, которая висела как раз напротив него. Это была абстрактная живопись с преобладанием зеленого цвета. Что на ней изображено, Саша не знал, но догадывался, что, скорее всего, это портрет хозяйки дома.

— Тебе нравится эта картина? — перехватив его взгляд, равнодушно поинтересовалась Розалинда.

— Так, ничего себе, — ответил Дужкин и на всякий случай отвел взгляд.

— Это мой портрет. Художник говорил, что вложил в него всю свою душу. Ты видишь здесь его душу?

Саша почесал затылок, поискал глазами на огромном холсте хотя бы что-то, отдаленно напоминающее душу художника, и, ничего не найдя, осторожно ответил:

— Я не знаю, как она выглядит.

— Ты прав, — мрачновато произнесла хозяйка дома. — Этот пройдоха наврал. Нет здесь никакой души, но картина мне по душе. Она закрывает грязное пятно на стене. Раньше я думала, что душу лучше вкладывать в друзей и близких. Мне говорили, что она там дольше сохраняется. Это вранье. Однажды я сделала такое вложение. Этот негодяй и бездельник тратил мою душу направо и налево. Он топтал ее, отщипывал от моей души большие куски и раздавал своим таким же непутевым друзьям. Но в один прекрасный момент он проснулся и обнаружил, что моей души больше нет, она кончилась. И тогда этот подонок пришел ко мне и потребовал, чтобы я вложила в него еще хотя бы что-нибудь. Но у меня тоже ничего не осталось. Здесь-то мне и открылась истинная правда об этом типе.

С тех пор я не желаю иметь дела со всеми этими художниками.

— А у вас тоже есть художники? — не удержался от вопроса Дужкин.