«Что? Что ты со мной делаешь? Больно»… — судорогой сжало сердце, заставляя стиснуть зубы.

— Это скоро пройдет, — широкая ладонь коснулась волос, пальцы зарылись в растрепавшуюся прическу, перебирая их — на бледном лице мелькнула видимая тень удовольствия, — я ведь должен быть уверен, лисичка, что ты меня не предашь, — неожиданно грубо и резко стиснул другой рукой подбородок, заставляя смотреть прямо себе в глаза. Безумен, он совершенно безумен и так боится остаться один… Она должна была возмущаться и бояться, но… не было ничего. Разве что легкая горечь обиды на сердце.

Рин понимала. Но понять и принять — это совершенно разные вещи.

Глупо было надеяться, что для одержимого местью древнего пленника она нечто большее, чем удобное орудие для его дел. И уж тем более боги никогда не считаются со смертными. Холодно… так холодно, что закрываются глаза. Интересно, что с ней станет, как только лед доберется до сердца?

— Тебе не кажется, что ты торопишшш-шься, Ши? — злое шипение. Всплеск силы — настолько невообразимый, что в какой-то момент она сознание помутилось, впрочем, это прошло быстро.

Так, лежа практически уткнувшись лицом в плотную темную ткань, было почти невозможно увидеть вошедшего. Впрочем, в этот момент ее довольно бережно повернули, позволяя посмотреть. Лучше бы не видела. В дверях стоял император.

Шаэ Шелларион замер в дверях, чуть приподнявшись на роскошном золотом хвосте. Потрясающий иршас — во всех смыслах этого слова. Нильяр очень походил на отца и статью, и повадкой. Темные губы вошедшего зло скривились, блеснули бриллиантовые когти. И — нет, наверняка показалось — будто вокруг фигуры императора обернулась еще одна тень — тень змея, причем настолько огромного, что большая часть его туловища терялась где-то под сводами потолка, а глаза блестели яростным огнем.

И в этот момент глаза императора вспыхнули тем же ярко-золотым светом, заставив затаиться, судорожно прикрывая глаза.

— Ты переходишь все границы, Эскайр. Ты забыл, кто здес-с-ссь закон?

Змей обрел плотность и краски, сжимая в тисках тело иршаса, но мужчина не дрогнул. Зато ей было страшно до крика. Тьма песков, где же Нильяр, когда тут такое творится?

— Ты забыл, как позволил меня практически уничтожить, Шъяраншасс. Ты, кто клялся, что твой народ никогда не причинит мне вреда. Ты, кто давал обещание когда-то нашей Матери. Ты… — когти сжались на ее плечах и тут же отпустили, погладив, словно извиняясь за то, что причинили боль.

Тан Ши не повысил голос, и от того обвинения, выдвинутые бесцветно-спокойным тоном, какой можно было часто услышать от ал-шаэ, казались еще более страшными.

Огромный змей замер, сверля их нечитаемым взглядом. Император вдруг потер виски, словно очнувшись и резко хлестнул хвостом по полу.

— Эти расс-сговоры вам стоит вести не при нас, — мужчина был зол, но тщательно это скрывал, — я бы посоветовал вам удалиться из покоев наследника и реш-шать ваши разногласия в другом месте. Я понимаю ваше возмущение, господин мой Шъяраншасс, — короткий уважительный поклон, — но Слышащей жизненно необходим покой. Осс-собенно, когда ваш уважаемый брат так неосмотрительно поспешил связать ее с собой окончательно, даже не дождавшись того момента, когда кровь жрицы прольется на его главный алтарь.

Мгновение напряжения. Глаза в глаза. Мужчины больше не смотрят на нее — только друг на друга. И покровитель неожиданно сдается первым. Легкое прикосновение губами к виску и почти сожалеющий взгляд. Ладонь задерживается на щеке чуть дольше, словно в попытке извиниться — и он резко поднимается с постели, шагая к Змею. Великому Змею, тому самому, единственному и легендарному, если она хоть что-нибудь понимает. А император Шелларион шагает к ней. Так близко, что даже не верится. Могла ли она когда-нибудь мечтать о подобном обществе? Сейчас хотелось от него скрыться и, чем дальше, тем лучше.

В этот момент лед божественного касания добирается до сердца, сковывая его незримым панцирем. Она хотела закричать — и не могла даже вдохнуть. Пожалуйста, боги, нет. Это что, злая шутка? Ужас сковывал разум, заставляя метаться, когда на лоб легла тяжелая ладонь и ей тихо приказали.

— С-ссспи, детеныш-шшш. Потом поговорим.

И мир померк.

После этого сумасшедшего дня она проспала еще ровно пять. Пять дней почти комы, пока тело усваивало переданную богом магию, активируя способности жриц и закрепляя все нити и связи. Тан Ши ее после этого так и не беспокоил, и только во снах иногда слышался шипящий голос, который пел ей странные песни на незнакомых языках, и виделись руки, что гладили по пламенеющим волосам. Зато, проснувшись, она чувствовала себя лучше, чем до ранения. Мир стал как будто более объемным, раздвинулись границы, позволяя слышать и видеть то, что раньше было ей не под силу. А еще — теперь она отчетливо ощущала ал-шаэ Нильяра, если тот не пытался от нее закрыться. Наследник уставал, был недоволен ходом расследования и чего-то сильно опасался. К ней он приходил редко — но всегда оставался надолго, иногда молча сидя за большим столом у окна и занимаясь своими делами, когда она не могла встать, а порой садясь рядом и рассказывая — о магии Щита и негласных дворцовых правилах, о древних (для нее) войнах и современном положении. Рассказчиком Нильяр был великолепным, но держал себя так, что-только их связь говорила о том, что он способен испытывать хоть какие-то эмоции.

Она не хотела отчаиваться — понимала, что слишком легко наследник может ее прочитать, слишком просто ему теперь догадаться о ее чувствах. Если раньше Рин радовалась мысли, что сможет хоть как-то ему помочь, то теперь ужасалась, понимая, что не выдержит непрерывного пребывания рядом с этим иршасом. Прочь бы уйти, и чем дальше, тем лучше. Никогда раньше не думала, что любовь способна причинить такую боль, любовь безответная и неразделенная. Радовало лишь то, что Эрайш шел но поправку. Конечно, до полного выздоровления фэйри было еще далеко, но можно было твердо сказать, что он не только не умрет, но и не останется калекой… Куда уж большего желать. Старые раны изгнанника не могли излечить никакие целители, да и к потерявшему иллюзию фэйри никого, кроме личного императорского целителя, не пускали, насколько она поняла. Ни к чему кому-то знать о его природе. Ни о реакции наследника на сущность своего бывшего Щита, ни о каких-либо планах императора по этому поводу Рин не было известно ровным счетом ничего.

Отец приходил несколько раз, но ни о чем серьезном они не разговаривали — чувствовалось, что старший Судья был настолько вымотан, что еле стоял на ногах. Докучать ему своими мелкими проблемами казалось почти кощунством. Впрочем, находясь в гостевых покоях наследника, она вообще старалась ни с кем не разговаривать ни о чем серьезном — даже с часто навещавшими ее Лэйри и Кио. Друзья выглядели умиротворенными и в последний раз держались за руки, старательно пытаясь скрыть резко потеплевшие отношения. Что ж, за них Рин была рада. Кио заслужил рядом ту, которая будет любить его без оглядки на род и произнесенную клевету.

Ей же оставались учебники, книги и медитации, позволяющие успокоить вышедшую из-под контроля магию и начать постепенное изучение новых способностей, даруемых Щиту благодаря ритуалу.

Жизнь сделала виток и вошла в очередную колею, когда неожиданное событие выбило из полусонного анабиоза, заставляя вспомнить о том, кто она есть, и о том, что вне ее тихого угла происходит слишком много опасных событий.

В тот день сон сморил как-то слишком резко и быстро — то ли переутомилась, тренируя новые способности и выполняя задания из Академии, то ли дождливая погода под окном способствовала дреме, но случилось то, что случилось. Рин даже не заметила, когда обычный сон перешел грань и стал Видением…

Темный особняк с разбитыми стеклами. Дождь идет, медленными нотками стучат капли по лужам, забираются ручейки сквозь пробитую крышу, танцуют вокруг полуразрушенных колонн, увитых поблекшей зеленью. Он не в силах оживить это место, оно давно отжило свое, и теперь держится на чистом упрямстве.