— Могут прийти... идиот! — Ее голос был пахуч и хрипл.

— Ничего, ничего, ничего, — забормотал хирург, тычась лбом в ее живот и пытаясь завалить ее на бок.

— Дверь, — злобно прошипела она.

— Всё, всё, всё.

— Семьсот.

— Хорошо, хорошо, хорошо.

— Не раздеваясь, — потребовала она.

— Да, да, хорошо, хорошо.

Впереди встали бугристые горные склоны, но машины летели, не сбавляя скорости, и вдруг стены расступились, и бронелавина ворвалась в распадок. Вверху блистали светочи. Горы, осыпаемые ракетами и снарядами, пыхали, как вулканы, и по гребням скатывались красные брызги, — лава хлынет и затопит весь распадок, но колонна все глубже и глубже входит в горы, и рыжие пористые бугры дымятся и содрогаются...

Машины наконец останавливаются, из стволов вверх хлещут очереди, солдаты соскакивают на землю.

Топот ног.

Свист. Офицеры кричат.

Сверху скатывается гром. Солдаты бегут вверх. Под ногами скрежещут камни, скатываются, стуча. В ушах стучит кровь.

Вдруг остаются только топот, каменный скрежет, стук пулеметов, выкрики, кровавый пульс в ушах — тонкие и слабые звуки; грома нет, батареи умолкли.

Солдаты бегут по стопам великих гор, бегут все медленней и вот уже идут, карабкаются, отлеживаются за валунами, от которых летят каменные брызги. После грома мир забит ватой, звуки вязнут в ней, и солдаты рвутся сквозь нее куда-то, ползут по стопам гигантских гор.

Вверху раздается хлопок, вниз летит что-то, воя, проносится над головами солдат и где-то лопается. Солдаты лезут вверх по каменным склонам. Вверху— хлопок. Вниз летит, воя... лопается. Горячий пот льется по лицам. Хлопок. Вой приближается... и — взрыв над головами, — живой человеческий крик возвращает всему подлинность.

Уши наполнились звуками, животы — страхом. Солдаты теперь чаще залегали за валуны и прятались за ними дольше, но продолжали продвигаться вверх. Время от времени над головами проносились мины. Склоны становились все круче, и все меньше на них было укрытий.

Неужели по этим голым склонам придется лезть вверх?

— Не отставай! — крикнул лейтенант Черепахе.

Первые пехотинцы вышли на голые горячие серые склоны и тут же бросились назад. По каменным плитам запрыгали красные пули, — сверху ударил крупнокалиберный пулемет. И вновь кто-то крикнул — протяжно и страстно. Все опрометью скатывались назад, к валунам и скалам. На голом склоне, среди визжавших пуль, сучил ногами пехотинец. За ним вернулся, пригибаясь и петляя, офицер. Он схватил солдата под мышки и поволок вниз, затащил за скалу.

— Оставь рацию, — приказал лейтенант.

— Что?

— Говорю: рацию снимай! и к Александрову, к ротному!

— Вызывать огонь?..

Черепаха начал стаскивать лямки, замешкался, лейтенант рванул рацию на себя, руки высвободились.

— Пошел!

Он бросился к соседней скале, споткнулся, упал на колено, у-у... черт!.. прихрамывая, добежал до укрытия. За скалой солдаты пытались перевязать раненого, он был без куртки; на поврежденной ключице лежали красные тампоны. Бинты сбивались и сползали. Через шею. Под мышку. Под мышку. Кровь капала на камни. Вверху взвыло, позади разорвалась мина. Все бросились на землю, закрывая головы руками. Мокрая тяжелая ватно-марлевая лепешка сползла, кровь обильно потекла, заструилась по руке, по груди, скапливаясь на поясе.

— Т-оварищ майор, — сказал Черепаха.

— Засранцы! — Скуластый высокий старший лейтенант Александров сам стал перевязывать раненого.

— Товарищ майор! — громче позвал Черепаха.

Старший лейтенант обернулся.

— Тэарищ майор... ог-нь вызывать?

Старший лейтенант махнул липкой рукой.

— Где санитар?!

— Тэарищ майор, ог-нь вызывать?

— Ну чего тебе? — закричал старший лейтенант.

— Ог! онь! арт!

— Давай!

Прилетел первый снаряд — пристрелочный. Он разорвался далеко в стороне от огневой точки. Черепаха передал по рации поправку. Второй снаряд вонзился в скалу под огневой точкой.

— Хорошо! — крикнул лейтенант. — Беглым!

— Беглым, — повторил Черепаха и почти сразу же услышал приближающийся свист...

Снаряды рвались вокруг скалы, земля под пехотинцами подрагивала. Дым и пыль рассеялись. Пули посвистывали, но пулемет молчал, стрельбу из автоматов и ружей вели из других мест. А пулемет молчал. Коренастый кривоногий пехотинец вышел из-за скалы, медленно двинулся вперед, лег, пополз, привстал. Остальные следили за ним из-за скалы. Пригнувшись, пехотинец еще немного прошел вперед, — вжикнула пуля, и он упал, прижался к склону. Но пулемет молчал. Пехотинец лежал, распластавшись по каменной земле. Его окликнули из-за скалы. Он приподнял голову, поправил обтянутую брезентом массивную каску, обратил потное темное лицо назад.

— Давай!

Пехотинец отвернулся, посмотрел вверх, подтянул ноги, привстал... снова лег. Он прижимался к каменной земле и не мог подняться. Он беспомощно оглянулся назад, оскалил зубы. Из-за скалы вышел Александров; он довольно быстро побежал вверх, пробежал мимо струсившего солдата. Пулемет молчал. Александров выдохся и перешел на шаг.

Он поднимался вверх к обожженной и оббитой снарядами скале.

Он уже был на середине голого крутого склона.

Черепаха судорожно и звучно зевнул. Лейтенант бессмысленно посмотрел на него и вновь устремил взгляд на офицера, подбирающегося к обугленной скале.

Старший лейтенант Александров достиг подножия скалы, обошел ее слева, скрылся и через некоторое время встал в полный рост на вершине, махнул. Пехотинцы пошли вверх. Впереди всех был кривоногий солдат. Он изо всех сил старался быть первым. Держать первенство ему удавалось с трудом, среди пехотинцев было немало длинноногих, сильных и ловких парней. И все-таки он первым — после Александрова — добрался до подножия почерневшей скалы, утерся рукавом, перекинул автомат из левой руки в правую и, опираясь на скалу левой рукой, начал обходить ее... земля под ним треснула, он прыгнул спиной назад, поехал по склону, забрызгивая серые плиты, его схватили, и он тут же приподнял голову и посмотрел на странную штуку, торчавшую из сапога...

— Толя, спокойно! — закричал, подбегая к нему, бледный санинструктор. — Спокойно... — Он сорвал с плеча свою брезентовую сумку. — Толян!.. сейчас укол!.. сейчас укольчик!.. держите его!.. не смотри... это ничего... ччч! ччч! Толян!

— Там еще могут мины!.. Обходи слева! Нурпеисов! стой там! Пускай все слева! идут!..

12

Теперь — в лагерь, забрать раненых и — на запад, домой. Вертолет набрал высоту. Серые перья скал остались далеко внизу. Домой, есть, смотреть телевизор... нет, сразу спать. В лагерь за ранеными и на запад... машина содрогнулась, ударившись о вершину... какая вершина?.. Командир глянул вниз. Далеко внизу торчали скалы.

— Командир! горим!

Машина вновь напоролась на невидимую вершину.

— Командир! горим!

Командир опомнился.

— Покинуть борт!

Оператор расстегнул ремни, сорвал красную рукоятку аварийного сброса и выпал из горящей, несущейся к земле машины. Борттехник, крича, пытался открыть двери грузовой кабины. Командир бросил ручку управления и выпрыгнул. Внизу белел парашют оператора. Командир дернул кольцо, над головой туго хлопнул и распустился купол. Брызжа дюралевыми искрами, пенясь, сверкая и черно, густо дымя, машина падала, унося с собою борттехника.

Но борттехник вырвался! Командир решил в первое мгновенье, что это отвалилась какая-то часть машины, — но это был борттехник, над ним раскрылся прочный белый парашют — и тут же вспыхнул и бесследно исчез. Борттехник полетел вниз, кувыркаясь, растопыривая горящие руки. Вертолет с грохотом ударился о скалы и застрял над ущельем, а борттехник пролетел рядом и пропал в синем ущелье.

Командир оглянулся и нигде не увидел парашюта оператора, наверно, он приземлился на другой стороне хребта. Земля стремительно приближалась. Командир поискал автомат. Автомата на нем не было. Он выругался... Согнул ноги... удар... купол медленно осел... он расстегнул карабины, лязгнул замком грудной перемычки и с облегчением сбросил лямки подвесной системы.