— Бог с ней, с фамилией, — устало поднялась Евгения Федоровна. — Лечим ведь человека, а не фамилию. Пал Палыч, давайте сейчас поднимемся к вам в отделение, я сама хочу осмотреть пациентку.

— Мгм. — Он смущенно закашлялся, — Будина уже не у нас. Ее перевели в отделение интенсивной терапии. Клиническая смерть. То есть я хочу сказать, она была в состоянии клинической смерти. Сейчас все в порядке. То есть не совсем все в порядке. Сердце реаниматологи завели, а вот дыхание не восстановилось. Ее сейчас подключили к аппарату искусственных легких.

— Сознание?

— Утрачено.

— Сознание утрачено, — задумчиво повторила главврач. — Интересно. Утраченное сознание при травматическом шоке! Так-то вот, мои дорогие. А вы говорите — фамилия! С фамилией будем разбираться потом. Фамилия нам не к спеху. Вот очнется пациентка — и скажет, какая у нее фамилия. Меня сейчас беспокоит другое — диагноз! В карточке написано: «Травматический шок». Так определил состояние пострадавшей врач «Скорой помощи». Впоследствии этот диагноз подтвердили и врачи нашей больницы. Не доверять этому диагнозу на первый взгляд нет оснований. У пациентки были тяжелые множественные травматические повреждения верхних и нижних конечностей, что послужило причиной развития болевого шока. Налицо были все признаки шокового состояния: низкая температура, низкое кровяное давление, частый нитевидный пульс, снижена чувствительность, отсутствовали кожные и сухожильные рефлексы, полная безучастность к окружающему. Лечение больной было назначено в соответствии с поставленным диагнозом: покой, иммобилизация поврежденных конечностей, капельницы с солевыми растворами. Все это делалось для того, чтобы устранить сопутствующие и осложняющие шок воздействия. К сожалению, сделать самое главное — прекратить доступ потока раздражения с места повреждения к центральной нервной системе, то есть устранить сами травмы — врачи не могли. Для этого потребовалась бы многочасовая операция. И не одна. Сами понимаете, больных в таком состоянии, как у Людмилы Александровны, не оперируют. Ни один врач на такое не пойдет. Деньги здесь ни при чем. Поверьте, — словно угадав мои давешние мысли, сказала Евгения Федоровна.

Я покраснела. Наверняка покраснела, так мне стало неудобно за свои подозрения. Оказывается, врачи делали все, что необходимо, а я-то думала, что к Люське никто не подходит.

Нет, это невозможно! Чем старше я становлюсь, тем подозрительней. Во всем вижу негатив. Кошмар какой-то!

Хорошо хоть, Евгения Федоровна в этот момент деликатно отвела глаза в сторону:

— Вот и вышло у нас с вами, Пал Палыч, по пословице: «Что ни делается, все к лучшему». Не нуждалась, оказывается, ваша подопечная ни в какой операции, не было у нее никаких травм. Это не вывихи, а синдром Марфана. Редкое, на самом деле, заболевание: так называемые резиновые суставы. Я сталкивалась с этим явлением за свою практику всего пару раз. Таких людей в просторечии называют человек-паук или человек-змея. Вы говорите, она в цирке работала?

— В цирке, — согласно кивнула я. — Только у нее это и до цирка было. Она с детства гибкая. Суставы туда и сюда разгибаются. Всю жизнь так.

— Понятно, — смущенно прокашлялся заведующий. — Выходит, диагноз поставлен неверно. Если не было самих травм, то не может быть и травматического шока. Но у нее все признаки шокового состояния! Больная находилась в шоке. Я ручаюсь!

— Судя по всему, да. Вот только в каком? Утраченное сознание смущало меня с самого начала. Не бывает при травматическом шоке утраченного сознания. Сопорозное — да! Бывает. Но утраченное?! Утраченное сознание указывает скорее на то, что шок мог быть анафилактическим. Но в этом случае меня смущает время! Слишком долго находилась наша пациентка в состоянии шока. Анафилактический шок не может быть таким продолжительным! И все-таки! Все-таки не нравится мне это утраченное сознание. Наталия Николаевна, вы случайно не знаете, не было ли у вашей знакомой непереносимости к каким-либо видам медикаментов?

— Аллергия? Кажется, была. Точно! Была. На клубнику. Люся клубнику не могла есть. Совсем! Ни ягодки. Сразу крапивницей покрывалась.

— Нет, клубника — это не совсем то. Я имела в виду лекарства. На лекарства у нее была аллергия? На антибиотики, например, витамины, анальгин. Не знаете?

— Не знаю, — расстроилась я. — Мы много лет не общались. Я даже не знаю… Может быть, родственники в курсе? Хотите, я у мужа спрошу? Может быть, он знает? То есть не у своего мужа, конечно, а у Люсиного. То есть он ей сейчас бывший муж. Первый! Юрий Иванович. Последнего я, к сожалению, не знаю. Но могу поискать. По справочному. Он, наверное, тоже волнуется. Ищет ее. Я все равно его искать собиралась, чтобы сказать про Люсю, заодно и про аллергию спрошу. Позвоню по 09, выясню их домашний телефон и спрошу. — Я полезла в сумочку за мобильным.

— Хорошо, хорошо, Наталия Николаевна, — мягко остановила меня доктор, — позвоните и сообщите. Потом. Все потом. А с аллергией мы сами разберемся. Не волнуйтесь. Сделаем необходимые анализы и разберемся, что к чему. Вы и так нам очень помогли. Прямо как в сказке: битый небитого везет! Помните? — улыбнулась она. — Вы ведь тоже за помощью к нам обратились, а мы вас так до сих пор и не обследовали. Пал Палыч, дорогой, не в службу, а в дружбу, займитесь, пожалуйста, моей пациенткой. Думаю, что начать надо с магнитно-резонансной томографии головного мозга. Затем сделать электроэнцефалограмму и нейросонографическое исследование. Это в первую очередь. С головой шутки плохи! Два сильных ушиба за последние три дня! Я правильно поняла? — Она вопросительно посмотрела на меня.

Я сочла за благо кивнуть. Скрывать мне нечего! Но Славочку все-таки мысленно обругала. Сплетник! Распускает о собственной жене черт знает какие слухи.

— Вы уж проследите, Пал Палыч, пожалуйста, чтобы все сделали по максимуму. Ну а потом к вам в отделение. Это уже ваша епархия — рентген правой руки и левой голени. Ну, да вы сами все увидите. Я подойду позже. Навещу нашу Будину-Обуваеву в реанимации — и сразу к вам. В травматологию.

За дракой трех незнакомых баб Люська наблюдала с немым восторгом.

Бабы дрались классно. Не на жизнь, а на смерть! Особенно усердствовала та, что постарше, в драном халате. Азарта ей было не занимать.

В какой-то момент Люське даже показалось, что это ее мамаша. Та тоже дралась с азартом. Любила, грешница, пьяные потасовки.

Потом пригляделась и успокоилась. Ерунда! Почудилось! Слишком молода эта разъяренная старушенция для того, чтобы быть ее маменькой.

Поле боя Люсеньке было видно отлично. Она ведь у самой люстры висела. Ощущение, надо сказать, необычное. Такое, словно ты превратилась в воздушный шарик и летаешь под потолком, царапая спину шершавой известкой.

Люся с интересом разглядывала длинный унылый коридор, уставленный койками, колченогую больничную каталку и капельницу, прислоненную к изголовью кровати, на которой лежала незнакомая рыжеволосая тетка. Она догадалась, что дело происходит в больнице.

Себя Люсенька не узнала.

Внезапно она поняла, что должна улететь. Улететь прямо сейчас. Обязательно!

Где здесь, в этом больничном коридоре, форточка? Ей крайне необходимо добраться до форточки. Чтобы улететь. К солнцу!

Пока она с этой форточкой путалась, не заметила, как дерущиеся тетки куда-то подевались. Вместо них внизу у кровати с рыжеволосой больной суетились какие-то незнакомые мужики в белых халатах. Люся слегка расстроилась. Наблюдать за ними было совсем не так увлекательно, как за тетками. Мужики суматошились молча, сосредоточенно, не матерились и не дрались. У одного из них на макушке блестела лысина.

Люсенька безразлично отметила, что дядька вспотел. Лысина его покрылась мельчайшими капельками пота.

Она отвернулась от лысого и посмотрела на шкаф. Белый больничный шкаф со стеклянными дверцами. На шкафу под толстым слоем пыли лежала старая выцветшая газета. Она заглянула за шкаф — там тоже было пыльно.