Люся, как только его увидела, сразу же извинилась. Знает ведь, что он психованный.

— Извини, — издалека еще ему рукой помахала, как только увидела. Закивала, заулыбалась. — Извини, что опоздала. Подружку встретила. Пришлось подвезти. У нее неприятности. Разбилась вся. Ее тип один чуть не изнасиловал сейчас. На кладбище.

Сашка вначале вроде ничего. Пошутил даже:

— Покойная подружка-то?! — ухмыльнулся.

— Не, ты что? Зачем покойная?! Это Наташка Короткова. С Греческого.

— Кто?!

— Соседка моя бывшая. Мы с ней…

Но он уже не слушал. Развернулся и зашагал прочь.

Люсенька послушно засеменила следом. Бежала сзади, как собачонка, и продолжала рассказывать. По инерции. Смотрела в хорошо подстриженный раздраженный затылок и говорила, говорила, говорила… Без умолку. И про то, что у них с Наташкой дети ровесники, и про то, как в Таврическом садике с колясками круги нарезали вокруг озера, и про маму Клепу, и даже про свои надежды на то, что Короткова поможет ей, Люсеньке, помириться со всем семейством. Замолвит за нее словечко. Не может быть, чтоб не замолвила. Баба она добрая, а мама Клепа ее очень даже уважает. Смолоду уважает. К тому же общаются они до сих пор, мама Клепа с Наташкой-то. Хоть Короткова и съехала из коммуналки на Греческом, Клеопатра Ивановна все равно Наташке звонит. Не забывает. Люська и телефон у Наташки взяла. А как же! Сегодня же и позвонит. Не потерять бы только! Наташка его в сумку пихнула, блокнот-то, где телефон записала, в дорожную, в боковой карман.

Сашка остановился.

— Под ноги смотри! — буркнул через плечо. — Завалишься со своими рассказами раньше времени, только испортишь все.

— Дык…

— Я сказал, потом расскажешь. В кафе. Будешь представляться — и расскажешь. А то сидишь вечно, как воды в рот набравши.

В кафе Люсин желанный слегка успокоился. Расслабился, повеселел. Балагурил с официанткой, ухаживал за Люсенькой, был вежлив и мил, играл в нежного и любящего мужа.

Она подыгрывала ему, как могла: щебетала, смеялась, изображала счастливую в браке, благополучную, уверенную в себе женщину.

Они выпили пива, съели по сэндвичу, потом был фруктовый салат, кофе с мороженым, потом Люсе стало нехорошо. Появилось какое-то тягостное ощущение общего недомогания, как будто съела что-то не то.

«Объелась!» — подумала тогда Люся.

Не надо было на кофе с мороженым соглашаться. Пошла у Сашки на поводу. Уж больно он ее уговаривал. Пристал, как репей: выпей да выпей кофейку! Составь мне компанию. Ну, она сдуру и выпила. Рада стараться!

Кофе был явно лишним!

Теперь сидит вот с переполненным желудком и страдает, а удовольствия никакого от этой чашечки кофе не получила.

Не кофейница Люсенька, что тут поделаешь. Не жалует она кофе. Горечь одна. По ней, так лучше чаю выпить, чем эту бурду бразильскую.

Люся расстегнула на юбке пуговку и откинулась на спинку стула. Поерзала, усаживаясь поудобнее, прокашлялась, попила водички, еще раз прокашлялась.

— Люсь? — Это и Саша уже заметил, что она мается. — Ты как? Нормально?

А она и сказать уже ничего не может. В голове звон, в ушах шум, а горло будто клещами перехватило. Сидит и только глазами лупает. Луп, луп.

— Пора, думаешь? — забеспокоился возлюбленный.

Подобрался вмиг, посерьезнел. Решил, видно, что это Люся ему подмигивает. Знаки подает: дескать, пора начинать.

— Ну, — сказал, — с богом. Давай!

Люсенька и дала! На автопилоте. Встала и пошла к выходу, якобы в туалет.

Дошла до барной стойки и повалилась. Со всеми вытекающими из такого падения последствиями. В общем, сделала все, как договаривались. Все! Это она помнит доподлинно.

А вот дальше? Что было дальше?!

Люська уже почти «допрыгала» до вожделенной форточки, когда один из медиков вставил необычный прибор в розетку и сказал:

— Есть пять киловольт!

Раздался хлопок, будто ударили по футбольному мячу. Тело Люсеньки дернулось, и все изменилось.

Картинка перевернулась вдруг вверх ногами: потолок оказался наверху, а Люся — внизу, на больничной кровати. Она лежала пластом, как неживая, а рядом молча суетились врачи.

За выходные дни я немного пришла в себя. Вот что значат свежий воздух, козье молоко, общение с котом и забота мамочек!

Пользуясь деревенскими удовольствиями, я настолько окрепла, что в понедельник сочла для себя возможным отправиться на работу.

Не успела войти в свой кабинет, как зазвонили телефоны. Оба. Одновременно.

Я предпочла мобильник.

— Натуся! — заорала Аннушка, едва услышав мое «Да». — Ты где?

— В агентстве.

— О-бал-деть! — искренне удивилась подруга.

Я обиженно засопела. Что значит «О-бал-деть»? Можно подумать, я на работе бываю редко.

Митрофанова, между прочим, брачному агентству тоже не чужая. Она такая же хозяйка, как мы с Верочкой, только ее в «Марьяж» и калачом не заманишь. Времени у Анечки на сватовство не хватает.

На самом деле я Митрофанову понимаю прекрасно. Человек она занятой. Об уникальных способностях Анны Владимировны в деловых кругах Петербурга легенды слагают.

Уму непостижимо, как хрупкой, обаятельной женщине удается совмещать пост генерального директора государственного унитарного предприятия, пост президента финансовой компании, на пару с мужем заниматься семейным бизнесом, вести активную светскую жизнь, быть идеальной женой, матерью, хозяйкой загородного дома и выглядеть при этом на миллион долларов.

Досадно только, что я-то Анечку понимаю, а вот она меня — нет. Подумаешь, пропустила я по болезни несколько дней, и сразу: «О-бал-деть!»

— Как ты? — спохватилась она. — Как себя чувствуешь?

— Так себе, — для пущей важности приврала я.

— Отлично. Поможешь мне шубку выбрать. В Екатеринином пассаже грандиозная распродажа. Супер! Такой выбор! Я там намерила вчера парочку. Обе нравятся, а какая нравится больше, не пойму.

— Покупай обе! — разволновалась я.

— Не могу! — простонала Митрофанова. — Они почти одинаковые. Обе из стриженой норки, обе светлые, обе в пол, и цена у обеих одинаковая — двадцать тысяч «уев».

— Кошмар какой!

— Обалдеть! — Тяжело вздохнув, подтвердила она. — Я попросила, чтобы мне обе отложили. Обещала с утра подъехать. До одиннадцати. Думала, Сережу с собой возьму, а он занят. Короче, как хочешь, а ехать придется тебе. Должен же кто-то со стороны на меня посмотреть. Продавщицам я ни на йоту не верю. Мымры льстивые! Им лишь бы втюхать.

Последние слова Анна договаривала, уже входя в офис.

Я выразительно посмотрела на часы:

— Ань, мы до одиннадцати не успеваем. Может, тебе позвонить?

— Не выдумывай! — отмахнулась она. — Здесь ехать всего десять минут.

— В Царское Село? Я тебя умоляю, — засомневалась я. — Да мы за десять минут даже из Питера не успеем выехать, а…

— С чего ты взяла, что мы едем в Царское?

— Не знаю, — разволновалась я. — Наверное, по аналогии: Екатерининский дворец в Царском Селе, Екатерининский парк в Царском Селе, значит, и Екатерининский пассаж там же.

— О-бал-деть! — презрительно фыркнула она. — Скажешь тоже! Екатерининский!

— В смысле?

— Е-ка-те-ри-нин! — по слогам, как для слабоумной, отчеканила Анюта. — Катькин. Пассаж принадлежит Катьке!

— Какой Катьке?

— Малининой!

— Волчьей Ягодке! Я тебе сто раз про нее рассказывала. Катька Волчья Ягодка! Помнишь?

— Кошмар какой — Аня! Эта та, что у тебя кровь чашками пила?

— Ну, — с удовольствием подтвердила она. — Можешь себе представить, Волчья Ягодка — хозяйка элитного торгового центра. «Гранд Пассаж» называется. Везет дуракам!

— Не без твоей помощи, дорогая, — мягко напомнила я.

Прозвище свое, Волчья Ягодка, Екатерина Малинина получила от Митрофановой.

Получила давно и заслуженно.

Первый раз жизнь их столкнула в «почтовом ящике». Так назывались когда-то закрытые КБ. Анна трудилась там после окончания института.