Для нее и листара Райтона.

Да, именно так. Только этими двумя холодными словами она будет называть любимого мужчину.

Сердце станет куском льда. И это даже к лучшему.

Следом за Ольмой суетливо семенила ее верная Флавия, опустив низко голову. У бедняжки дрожали плечи — она переживала за госпожу больше, чем сама госпожа.

Всему приходит конец, и с этим лучше смириться.

Прежде, чем двери поместья захлопнулись за их спинами, Ольма поймала на себе острый и злобный взгляд. Обернулась. Там, в десятке шагов от императрицы, застыла Селма Райтон, ненавидяще глядя на преступную соперницу.

Душа снова сжалась в комок.

Пронзительные светлые глаза прожигали Ольму насквозь. «Мерзавка! — кричал их яростный взгляд. — Шлюха!»

Ольма не смогла выдержать его так же смело, как приехала в Эртвест. Она просто отвернулась и пошла к сверкающей золотой колеснице.

***

Во время пути молодую императрицу не покидали чувства вины, досады, отчаяния. Чуть позже к ним присоединилась сильная тошнота — вполне телесное, но еще более ужасное. Завтракать и обедать было невозможно, Ольме становилось плохо после каждого съеденного кусочка. Но к вечеру эта напасть проходила.

— Должно быть, дорожная тряска всему виной, Ваше Величество, — пыталась утешить госпожу Флавия.

— Лучше тряска, чем иное… — неизменно отвечала Ольма дрожащими губами.

И они обе замолкали, боясь озвучить общую страшную догадку.

От Эртвеста до столицы дорога продолжалась чуть меньше месяца, учитывая плохие дороги, тонкие колеса и быстро устающих коней. Флавия морщила свой маленький очаровательный носик и ворчала, что из-за дурных кляч они вернутся в лучшем случае к Новозимью. А Ольма терзалась тревожными мыслями.

Она поступила донельзя опрометчиво и угодила в ловушку.

Счастье, если новые крови придут в ближайшие дни. Если же нет, можно будет считать себя погибшей, да и Брентера мертвецом.

Чувствуя мрачное и тревожное настроение госпожи, Флавия укутывала ее дрожащие от холода плечи теплым плащом, а по вечерам пела успокаивающие песни. Это помогало забыть страх и расслабиться.

В один из этих долгих серых дней, когда осень постепенно вступала в свои права и укрепляла холодный купол над головами путниц, они наконец-то въехали в столицу. Часовые встретили императрицу и ее свиту низкими поклонами. Ольма лишь вздохнула, терзаемая болью и отчаянием. Когда их с Брентером поведут на плаху, будут ли они так же почтительны?

Нет. Ее заклеймят шлюхой и казнят, как это делают со многими женщинами — неверными или нелюбимыми.

Пока Ольма размышляла об этом, на небе цвета стали медленно выкатился алый диск солнца. Злые предчувствия захлестнули молодую женщину, ведь красный цвет природных знамений символизирует в Фиаламе гнев Миритов. Неотвратимое наказание для преступников или тяжелые невзгоды для невиновных…

— Будет ли Творец с нами милостив?.. — чуть слышно сорвалось с ее уст.

Адена все-таки услышала.

— Всем воздастся по заслугам, Ваше Величество.

Ольма не повернула головы. Рыжая змеюка не стоила ее высокого внимания.

***

Император Сет ждал молодую жену возле ее покоев, хотя она до последнего надеялась, что он занят государственными делами. Высокий, широкоплечий, величавый мужчина в синем хитоне стоял возле приоткрытых дверей, беседуя с двумя роскошно одетыми крепышами. Они явно северяне, потому что кутались в подбитые мехами плащи, и к тому же братья, чьи лица похожи, и даже каштановые волосы были одной длины. Таких дворян Ольма на Западе не встречала.

— Добро пожаловать домой, неанита, — спокойно сказал император.

Он говорил вежливо, держался отстраненно, смотрел прохладно. Он знает? Как бы не была Ольма потеряна от насильной разлуки с любимым и измучена дальней дорогой, все равно решила его проверить.

— Я рада, что вы дождались меня из путешествия в родные края, — ответила она с чувством, глядя прямо в синие глаза Сета. — Я посетила западные земли и проведала всех, кого люблю. Прошу прощения, если мой поступок вызвал у вас тревогу и беспокойство.

— Дорогая неанита, я волновался за вас, — сказал он и поцеловал ее тонкие пальцы. — Сейчас беспокойные времена, а вы отправились в путешествие совсем одна.

Расчет оказался верным — холод в глазах Сета сменился теплотой и грустью.

— Я утомилась в дороге, — честно сказала Ольма. — Позвольте мне отдохнуть.

Император отступил назад и зачем-то бросил пристальный взгляд на боязливо замершую Флавию.

— Конечно.

Ольма вымученно улыбнулась, глядя в синие глаза.

— Надеюсь, вы не держите зла на мою вопиющую вольность.

— Нет, — ответил Сет. — Разумеется, нет. Позволь представить тебе наших славных воинов с севера. Чеслав и Михал Коваль. Они женаты на старших дочерях самого Хранителя Севера.

Ольма вежливо улыбнулась грозным воинам, пряча за улыбкой отчаяние и колючую тревогу. Но оценивающие взгляды крепышей были неодобрительными и тяжелыми. Возможно, они сочли ее поступок слишком легкомысленным для императрицы, но не им судить Повелительницу Жизни.

— Теперь они будут охранять наши покои, — сказал Сет, внимательно наблюдая за ее реакцией.

Он ведь тоже не дурак. Понял, что жена не любит его еще после свадьбы, и прибегнул к необходимым мерам.

Что же, Ольма была готова принять эти правила опаснейшей игры, в которую сама же вступила, по доброй воле. Больше она не станет искать встреч с Брентером, писать ему писем, и займется своими обязанностями. А у императрицы их немало.

— Сегодня я навещу вас, — сказал Ариас ей вслед.

***

— Флавия, подготовь мне лучшее платье и уложи получше волосы.

— Конечно. Но зачем, госпожа?..

— Тише! Я подарю императору ребенка, — хрипло выдохнула Ольма и воровато оглянулась на захлопнувшиеся двери. — Надеюсь, что родится девочка. И ни на что не рассчитываю.

Флавия слегка улыбнулась и кивнула госпоже.

Она поняла куда больше, чем сказала Ольма.

Листар Брентер остался один.

Конечно, заявлять и даже думать о полном одиночестве, в его положении, было бы неправильно и даже глупо. Селма носила под сердцем его ребенка, вся светилась и при любом удобном случае твердила, что родится мальчик. Мужчина неловко улыбался, кивал ей и вежливо бормотал, что будет рад наследнику, но не стоит загадывать вперед.

— Ты прав, — согласилась однажды Селма с его доводами. — Моей матери тоже пообещали сына, а родилась я.

Брентер вздохнул с облегчением.

Он не очень хотел слушать про будущего ребенка, зная, что предал как это дитя еще до рождения, так и его мать. К тому же, когда Селма впервые заговорила о своей беременности, Ольма еще находилась в поместье, и слова жены навевали мысли о любимой. Как она там? Брентер искренне надеялся и хотел верить, что император ни о чем не подозревает. Ольма ведь очень умна и, наверное, смогла заговорить зубы Сету Первому.

Глухое и мрачное ожидание непрошенных гостей в виде императорской стражи затянулось на полтора месяца. Но никто не подозревал Брентера в государственной измене, никто не собирался заковывать его в тяжелые цепи и везти в столицу, чтобы предать суровому суду. Осознание этого прекратило его душевные метания.

Зато начала свирепеть Селма. Она ведь никогда не была наивной дурочкой, и понимала все — от и до. Просто предпочитала держать язык за зубами, до поры.

Как оказалось, весь этот месяц она не просто твердила о ребенке, но и зорко следила за реакцией мужа. То, что он не проявлял огромной радости при упоминании о потомстве, не заметил бы только слепыш. И когда душевное напряжение Брентера пошло на спад, Селма ринулась в наступление.

Это произошло в конце осени, за обедом. Селма налегала на куропатку в медовом соусе, хотя раньше относилась к меду весьма прохладно. Брентер рассеянно ел, не замечая вкуса, и думал об Ольме. Мысли о любимой женщине преследовали его, мучили, уничтожали каждый день, и страшнее всего была неизвестность за ее судьбу.