Дональд Ганн, граф Эберни, лэрд клана Ганнов, пожелал самолично увидеть похищенных у соседа коров. Сидя на породистом сером жеребце, он критическим взглядом окинул стадо, пасущееся на лугу к востоку от замка.

— Кожа да кости, — поморщился он. — Зря угнали. Сазерленды совсем не заботятся о своей скотине.

Гэвин — тоже верхом на своем гнедом — украдкой вздохнул. Месяц назад эти коровы выглядели совсем по-другому, но с тех пор дважды в неделю их гоняли с пастбищ Ганнов на пастбища Сазерлендов и обратно, и, конечно, они растрясли весь жир. Хорошо еще, что сейчас несчастные животные были на земле Ганнов; а то он уже начинал чувствовать себя таким же изможденным, как и они.

Сколько еще будет продолжаться этот обман? Сколько еще раз он, Гэвин, будет посылать людей на поиски Быстрого Гарри — всякий раз не в ту сторону? Сколько еще забытых богом и людьми уголков он обшарит в заведомо тщетных попытках найти следы Сесили? Сколько еще пройдет времени, пока то, что они с Патриком затеяли, с грохотом обрушится на их головы?

Очень немного, Гэвин в этом почти не сомневался. Ему уже пришлось открыться нескольким, самым толковым, из своих помощников, которые начали задаваться резонным вопросом, почему воровать коров у Сазерлендов так легко. Патрик скорее всего вынужден был сделать то же самое. Гэвин содрогался при мысли о том, что будет, когда вспыльчивый и озлобленный граф узнает, чем занимался все это время его сын. А в том, что скоро отцу станет известно все, Гэвин тоже не сомневался ни минуты. Днем раньше, днем позже…

Граф Эберни хозяйским взглядом окинул новоприобретенное стадо.

— Мы их откормим, — заявил он уже более благосклонно.

Черта с два, подумал Гэвин, степенно кивая.

— Я посылаю Дункана в Эдинбург, — продолжал отец, — с прошением к королю, чтобы Марсали вернули ко мне, а Сазерлендов поставили вне закона за нарушение мира.

Гэвин снова кивнул. Теперь он действительно обрадовался. Значит, скоро Дункан не будет мешать им. Не придется отвечать на его настойчивые вопросы о странных набегах, в которых почему-то не бывает ни раненых, ни пленных.

— Я подумываю послать в Бринэйр Джинни, — сказал он вслух.

Отец сердито взглянул ему в глаза.

— Послать еще одну из Ганнов в плен? Ты в своем уме?

— Да нет же, она отправится туда как горничная Марсали, — объяснил Гэвин. На самом деле его больше заботило, чтобы у сестры в Бринэйре был близкий человек. Без служанки, в конце концов, можно обойтись. — Джинни доносила бы нам о положении дел в замке, — добавил он, чтобы потрафить отцу.

Тот задумался, в глазах мелькнул одобрительный огонек.

— Ты думаешь, они позволят ей выходить из замка?

— Она ведь просто служанка, — равнодушно ответил Гэвин. — Они не станут слишком внимательно следить за нею.

— Не успокоюсь, пока моя дочь не вернется ко мне, — заявил отец. — Бедное дитя.

У Гэвина непроизвольно сжались губы. Поздновато у отца проснулось сострадание к родной дочери. Как, впрочем, и у него самого… В нем-то родственные чувства заговорили хотя бы не слишком поздно, и сейчас он готов был отдать все, что имел, лишь бы дожить до настоящей свадьбы своего друга и своей сестры.

— А она согласится? — усомнился отец.

— Джинни? Да она жизнь за Марсали отдаст.

Господи, как противно лгать, подумал Гэвин. Как гадко ощущать собственную нечестность всякий раз, когда приходится обманывать отца. Но теперь он уже и вовсе запутался, в чем же заключается истинная честь: в исполнении долга перед кланом или в повиновении отцу, как подобает хорошему сыну? Жаль, нет у него уверенности Патрика в своей правоте. Или Патрика тоже одолевают сомнения?

Столько лет Гэвину хотелось во всем походить на Патрика — храброго воина, о хитроумии и отваге которого рассказывали легенды. Но Патрик вернулся — и Гэвин смог прочитать по его лицу, какую страшную цену ему пришлось заплатить за его ратные подвиги. Война и мужество не всегда одно и то же. А могут ли честь и бесчестье идти рука об руку?

— Гэвин?

Отец не отводил от него глаз.

— Да, отец?

Старый граф подъехал ближе и положил ему на колено руку.

— Я горжусь тобою, сынок.

Надо же, чуть не проговорился! В эту минуту, сгибаясь под бременем вины, Гэвин вдруг ощутил неодолимую потребность рассказать отцу все — о краже коров, об обручении Марсали, о Быстром Гарри и о своей уверенности в том, что это Синклеры, а не Сазерленды убили их арендаторов и разграбили и сожгли их дома. И даже о догадке Патрика, что тот же Синклер в ответе за позор Маргарет и за ее необъяснимое исчезновение.

По иронии судьбы, к реальности его вернули тоже слова отца:

— Синклер опять спрашивал о Сесили.

— Отец, положа руку на сердце, скажи — ведь ты не отдал бы Сесили за него? — спросил Гэвин, зябко поведя плечами. Почему-то ему вдруг стало холодно.

Отец уставился на него точно на умалишенного.

— Я не нарушу данного Эдварду слова. Но я полагал, ты, так же как и я, считаешь, что Синклер — хорошая партия?

— Это ты так считал, — с нажимом произнес Гэвин. — О том, что думаю я, никогда и речи не заходило. И сейчас я раскаиваюсь, что так долго ждал. Надо было мне раньше заговорить, надо было поспорить с тобой, ведь я знал: Марсали за Эдварда идти не хочет. Я никогда не считал его подходящим для нее мужем.

— А это еще почему? — сощурился отец. Гэвин собрался с духом.

— Синклер всегда был мне подозрителен, — ответил он. — Когда исчезла Маргарет, я позволил горю заглушить эти подозрения. Но ни одной из моих сестер я не желаю быть женою Эдварда и постараюсь, чтобы этого не случилось.

И не опустил глаз под тяжким взглядом отца.

— Не поздно ли передумывать? — язвительно заметил граф.

— Поздно, но не слишком, — отрезал Гэвин, не сводя глаз с подергивающегося от бешенства отцовского лица.

— А ты предпочел бы этого выродка Сазерленда? — У отца уже трясся подбородок.

«Я предпочел бы первого встречного тому, кто приказал убивать ни в чем не повинных людей». Гэвин вовремя прикусил язык; он и так уже сказал слишком много. Но, боже правый, как приятно было наконец высказаться, выплеснуть то, что копилось в душе уже много месяцев! Да, пора, давно пора перестать прятаться за отцовскую спину, жить в тени отца. Граф Эберни хороший человек, когда-то он был хорошим отцом и хорошим лэрдом. Но и он небезупречен. Особенно в гневе.

И никто, кроме него, Гэвина, сейчас не остановит его безумия, не возразит старому гордецу. Он и так молчал слишком долго.

— Я сказал все, что хотел сказать об этом, — не отводя глаз, произнес он. — Повторяю, Эдвард Синклер, по-моему, не годится в мужья ни Марсали, ни Сесили, и я такого брака не одобрил бы. Я не люблю этого человека, не верю ему и скрывать это не считаю нужным. — С этими словами Гэвин сжал коленями бока гнедому и поскакал к замку.

До него донесся голос отца:

— Я хочу, чтобы коров стерегли как следует! Пришли еще людей!

Не останавливаясь, Гэвин вскинул руку в знак того, что слышит. Разумеется, он проследит, чтобы коров стерегли как следует — так, как только могут стеречь глухие, немые и слепые сторожа. Где бы найти таких побольше.

* * *

Патрик очнулся от адской, жгучей боли в плече. Под головой, правда, было что-то мягкое, теплое, бесконечно удобное. Прохладная ладонь гладила его по щеке, тихий голос нашептывал сладкие, убаюкивающие слова.

Его веки дрогнули и поднялись; сверху ему улыбалась Марсали. Удовлетворенно вздохнув, он снова закрыл глаза. Марсали заботливо подоткнула одеяло под его здоровое плечо и стала гладить его по лбу.

В горле почему-то пересохло. Патрик сглотнул, а когда попытался заговорить, вместо голоса услышал сипение.

— Сколько… я тут?..

— Одну ночь, — ответила Марсали. — Руфус вернулся на место. Твой брат помог Хираму отвести Черного Фергуса и остальных в Бринэйр.

— Алекс? — нахмурился Патрик.

— Ну да, — кивнула она. — Они с Элизабет вчера прискакали со мной из Бринэйра. Я оставила их с той стороны ущелья, а когда не возвратилась в срок, они стали искать меня здесь.