Не в силах оторваться, он все гладил ее, проводил ладонями по плечам, спине, по груди. Взгляд Марсали затуманился страстью, и все же где-то в глубине еще пряталось растерянное удивление от новизны того, что она испытывала, и этот невинный взор околдовывал Патрика и сводил с ума.

— Марсали, — хриплым шепотом твердил он, — Марсали.

Она застонала в ответ, и этот стон разбудил в Патрике желание еще более необузданное. Он поцеловал заострившийся сосок, потом другой… Пальцы Марсали блуждали по его щеке, играли с завитками волос на затылке. Он еще не знал столь чувственных, упоительных прикосновений, никто и никогда не дотрагивался до него с такой нежностью и любовью. Этого он ждал всю жизнь.

Он расстегнул брошь, скреплявшую плед на плече, встал, снял пояс, и плед упал на пол. Тут же за ним последовала рубаха. Он поймал любопытный взгляд Марсали на своем нагом торсе, прилег рядом с ней, вкрадчиво погладил по плечу — и вновь почувствовал, что ей страшно. Стиснув зубы, собрав последние остатки терпения, отодвинулся…

— Нет, не уходи, — прошептала она, обняла его и привлекла к себе.

Задыхаясь, Патрик прижался к ней и впервые ощутил обнаженной кожей сладкий жар ее кожи. Каждым прикосновением он старался ободрить ее, и вот уже ее глаза опять загорелись желанием, но ясно было, что она не знала, как вести себя дальше, ведь росла без матери, и некому было научить ее. Еще раз Патрик поклялся себе самому быть нежным и не спешить.

Губами он обхватил сосок, осторожно обвел его языком. Тело Марсали вытянулось, напряглось, она слабо вскрикнула. Его руки двинулись вниз, к темнеющему курчавому треугольнику, еще ниже, и Марсали вскинулась и задрожала, когда пальцы добрались до самых тайных мест ее естества. Он слышал, как она шепчет его имя, и чувствовал, как наливается сладкой влагой ее лоно.

Марсали льнула к нему все жарче, обвивалась вокруг него всем телом; она уже была готова, да и он сам не мог больше ждать и лег на нее. Он все еще держал себя в узде, лишь лаская и пробуя на ощупь ее горячие, набухшие влагой лепестки, пока Марсали не изогнулась дугою ему навстречу, прося о большей близости. Вот она опять вскрикнула: «Патрик!», и тогда он медленно, осторожно вошел в нее…

Марсали казалось, еще немного — и она не вынесет боли ожидания. Патрик разбудил в ней вожделение, от которого изнемогало готовое взорваться тело. Она чувствовала, как он раздвинул ей ноги, как дотрагивается до ее тайн… На миг она замерла от изумления, так он был велик, а потом внутри вспыхнула острая боль, и она не смогла сдержать крика.

Патрик остановился, легким поцелуем коснулся ее губ.

— Это сейчас пройдет, милая, — шепнул он. — Мне нужно было предупредить тебя. — И хотел отступить. Но боль уже стихала, и Марсали качнула головою:

— Нет. Не уходи.

Он еще подождал и снова начал двигаться внутри ее, и теперь ее обожгло наслаждение, сменившееся новой болью, — болью нетерпеливого желания, все возраставшей, хотя Патрик входил все глубже, сливаясь с нею, наполняя ее собою. Он двигался медленно, чтобы дать ей привыкнуть к новому ощущению, как будто кружил в колдовском, чувственном танце.

Марсали вздрагивала от блаженства, крепче обхватывала его руками, почему-то точно зная, что, как бы ни было ей хорошо сейчас, скоро будет еще лучше.

Так и случилось.

Его движения убыстрились, обрели четкий ритм, и она затрепетала, как натянутая струна, и прижала его еще ближе к себе, проникаясь его ворожбой, стремясь куда-то, сама не понимая куда. Вдруг точно молния вспыхнула перед глазами, и в этой ослепительной вспышке она поняла, куда стремилась и куда он увлекал ее всей силой своей страсти.

Теперь, невесомо-легкая, свободная от всего, она качалась на волнах наслаждения, терялась в них. До нее долетел низкий стон Патрика, его тело напряглось, он проник в нее совсем глубоко, и на мгновение, на несколько ударов сердца, они вместе вошли в иной мир, где были только упоение друг другом, свет и радость, и в этом мире они были одно общее биение сердца, одно тело, одна душа.

17.

Коровы все тощали и тощали.

Патрик, верхом на коне, сокрушенно оглядел стадо. Несчастную скотину гоняли из Эберни в Бринэйр и обратно уже столько раз, что удивительно, как на костях вообще еще сохранилось какое-то мясо.

— Вид у них что-то невеселый, — глубокомысленно заметил Хирам.

Патрику и самому было не слишком весело. Всему на свете он предпочел бы оказаться сейчас с Марсали, в теплой постели, но отец не желал успокаиваться, пока не увидит чертовых коров своими глазами, так что пришлось снова забрать косматых страдалиц из Эберни и пригнать к воротам замка Бринэйр пред очи Грегора Сазерлен-да — всего на одну ночь. Завтра нужно отправить их на пастбище, где их найдет Гэвин и водворит обратно в Эберни. Вся эта кутерьма уже не казалась Патрику удачной затеей, и он проклинал собственную глупость при одной мысли о Марсали, которая ждет его сейчас в Бринэйре. В постели, одна.

К нему подъехал встревоженный Алекс.

— Пастухов не видно.

Еще бы, об этом позаботился Гэвин. Ночь холодная, сырая; пара фляг вина — и все пастухи крепко заснули, опираясь на посохи. Утром Гэвин их разбудит, отругает за небрежение к хозяйскому добру и предложит никому не говорить о случившемся — особенно старому графу. Скажет, что сам вернет коров. И пастухи, ошеломленные его добротой, только поблагодарят его.

Сам Патрик выдумал другой способ оставлять стадо без охраны, когда оно было на его земле: просто отпускал пастухов, говоря им, что сейчас пришлет других сменить их. Те рады-радехоньки были вернуться в теплый зал, к огню и горячему ужину, и не задавали вопросов. Какая разница, кто заступит на их место? Лишь бы их самих не заметили и не выслали снова в холодную ночь.

Граф Эберни пребывал в уверенности, что стадо его, благодаря недосмотру маркиза Бринэйра, растет, и не мог нахвалиться молодцом-сыном. Маркиз Бринэйр свято верил, что богатство его прибывает награбленным у заклятого врага; он предпочел бы пустить кровь ротозеям Ганнам, но все же, как видно, был немало доволен сноровкой сына и наследника в набегах на земли соседа.

Недовольны были только коровы.

Алекс все еще бурчал что-то о неизвестно где скрывающихся сторожах.

— Может быть, это вообще засада, — решительно закончил он.

Патрик переглянулся с Хирамом; тот пожал плечами. Они обсуждали накануне, стоит ли посвящать Алекса в план, и Хирам высказался против. Но Патрик инстинктивно чувствовал, что младшему брату можно доверять. Он уже ошибся однажды, не доверившись Марсали, и это едва не стоило ему ее любви. Быть может, пора отбросить лишние подозрения? Тем более на то есть еще один, сугубо практический довод: Алекс может поделиться с отцом своим недоумением по поводу стада, оставшегося без сторожей.

— Нет, парень, — возразил он брату, — сторожей нет не поэтому.

Теперь Алекс и вовсе не знал, что подумать. Они дождались настоящей темноты; только тонкий серпик луны слабо светил сквозь тучи. Патрик видел в темноте как кошка, и от него не укрылись растерянность и страх на лице брата; Алексу незнакомы были будоражащее возбуждение от грозящей опасности и веселый азарт перед дракой, которые он сам порой испытывал в годы юности. И молил бога, чтобы младший брат никогда не узнал страшной цены этой обманчивой отваги.

Кивком он велел Алексу ехать следом и направил коня чуть в сторону от пяти остальных сородичей Сазерлендов, что были с ними; отъехав достаточно далеко, чтобы их никто не услышал, он остановился и подождал, пока Алекс поравняется с ним.

— Сторожей нет, — негромко пояснил он, — потому что мы с Гэвином договорились, что их не будет.

Брат смекнул все на удивление быстро; Патрик видел, как просветлело его лицо, расширились глаза, а рот медленно расплылся в улыбке. Умный паренек.

— Этот набег устроили Гэвин Ганн и ты?

— Да.

— И тот, на прошлой неделе, когда у нас угнали коров? Тоже вы подстроили?