Однажды, очень давно, Роксана наблюдала за тем, как Шанан-дэй пытался покорить лошадь, прежде принадлежавшую другому хозяину. Он долго гонял ее по кругу, хлестал плетью, пытаясь сломить дух. Скоро он выдохся и признал себя побежденным. А лошадь продолжала бегать по кругу. Изо рта капала кровавая пена, кожа блестела от пота. Роксана видела, как живые лиловые глаза, в которых до последнего мгновенья светилась гордость, постепенно становились мертвыми. Как подогнулись на бегу передние ноги и лошадь стала заваливаться на бок. Она хрипела перед смертью — Шанан-дэй не услышал от нее жалобного ржания. Он стегнул себя плетью, разорвав голенище сапога, и хромая, пошел прочь. За его спиной, в загоне, орошенном кровавой пеной, умирала непокоренная лошадь.

Роксана, сидя на коленях с закрытыми глазами, чувствовала себя той же лошадью, загнанной бессмысленным бегством по кругу.

— Что там, Кириан, степняк сдох? — нетерпеливый Аникей соскочил с лошади.

— Сейчас гляну, — Кириан, придерживая раненную руку подошел к кочевнику. — Они, степняки, живучие. И хитрые. Такой притворится мертвым, а потом в горло вопьется, чтобы хоть кого с собой на тот свет забрать…

— От тебя много и не требуется, — перебил его Аникей. — Глянь только, жив он или уже того.

Кириан с опаской опустился перед кочевником на колено. Подъехавший всадник на всякий случай зарядил лук.

— Жив, сука, — разочарованно протянул Кириан.

— Ты, это, — Аникей кивнул головой, подавая кому-то знак. — Лошадь, что от Тория осталась, приведи сюда. Брось эту сволочь степную через седло. Не довезем.

— Ну и…, - начал Кириан, но не договорил.

— Я сказал. Делай, что говорю.

Кочевника перебросили через седло и лошадь, отдохнувшая без седока, споро затрусила по дороге.

— Живучий, гад, оказался. Я думал, сдохнет, — бурчал Кириан, устраиваясь в седле.

Только эта новость заставила Роксану подняться на ноги.

— Прости, Роксана, меня…

Разбитые губы с трудом повиновались ему. Темные волосы на лбу слиплись от крови. Правая половина лица казалась одним сплошным синяком, за которым не видно было глаза. Под носом чернела корка запекшейся крови. Он висел, привязанный к перекладине за руки.

Он был неузнаваем. Но Роксана его узнала.

— Леон…

Жалость шевельнулась в ней голодным зверьком. Несмотря на дурманящую голову усталость, ей стала понятна и засада, и скорое обращение "девка". И "прости, Роксана, меня".

Это понимание было ничто по сравнению с тем, кто ждал ее на крыльце деревенского сруба. Огромные глаза сияли, будто он стоял на пороге Небесной обители и видел самого Отца Света. Тонкие пальцы оставили в покое рукоять кинжала и потянулись к ней. Роксана отшатнулась и едва устояла на ногах.

— Свиделись, — от радости он сорвался на свистящий шепот.

Перед ней стоял человек, мечта которого сбылась. За то время, что они не виделись, он ничуть не изменился. Над верхней губой как знак отрицания пробивались тонкой лентой усы. Да заживший шрам крестил левую щеку.

— Протас, куда этого девать? — Аникей подвел лошадь, на которой лицом вниз лежал кочевник.

— Этот… Этот если выживет, может завалить тебя золотом, Аникей, — легко улыбнулся Протас. — Вали его туда же. Куда и ее, — он опять улыбнулся.

Поймав его радостный взгляд, Роксана внезапно поняла, что далеко не все знает о смерти. И в ближайшее время ей предстоит узнать о ней столько нового, что, пожалуй, и после жизни будет от чего вздрагивать на том свете.

Дальше все завертелось, закружилось. Старое и новое слиплось в один ком. Когда любая вещь, на которую падал взгляд, оказывалась с двойным дном, за которым пряталась боль. Высокий частокол, отточенными кольями протыкавший синеву неба, отзывался болью в руках, не так давно содранных об острые сучья при побеге. При мимолетном взгляде, брошенном на бочку с дождевой водой, сиротливо стоявшую у крыльца, нестерпимо заныла шея. И тотчас поплыло перед глазами воспоминание о том, как однажды за разбитую чашку Шанан-дэй схватил ее за голову и макнул в такую же бочку, заполненную до краев водой — ей было тогда лет одиннадцать. И держал до тех пор, пока она отбивалась, пытаясь из последних сил дотянуться до мучителя. Кстати сказать, за это ей досталось отдельно — первый удар кнута познала ее спина.

Послушно откликнулся на ее мысли и знаменитый кнут степняков, забытый кем-то у колодца. Самое неприятное воспоминание, от которого казалось, воспалился давно заживший шрам на правой ладони, оставленный железный шариком с острыми шипами.

Окруженный высокой изгородью, разбойничий хутор, пусть не такой большой как та деревня, в которой она провела долгих шесть лет — походил на нее, как две капли воды. Те же срубы, добротные, крепкие, с любовью выстроенные из красного клена на века. Те же колодцы, вытянувшие в небо любопытные шеи колодезных журавлей. Тот же большой дом на площади, когда-то принадлежавший главе рода.

И та же одуряющая тоска, от которой хотелось кричать в полный голос.

Пока Роксана шла, сопровождаемая двумя разбойниками, в ней медленно закипала злость. Встреченные на пути вооруженные мужчины провожали ее угрюмыми взглядами. Судя по всему, до них успела дойти новость, сколько же человек сложило головы для того, чтобы ступала она сейчас по каменистой дороге.

В какой-то мере Роксана благодарна была той усталости, что цепями сковала тело. Бессильное желание тотчас, как развязали руки, сорваться с места и бежать к открытым еще воротам, невзирая не то что на крики — на стрелы, пущенные в спину — так и не вырвалось наружу.

Ее втолкнули в подвал. Девушка едва успела заплетающимися ногами пересчитать ступени. Крохотное оконце под самым потолком, скорее просветцы — дыра в венце, закрывающаяся деревянной задвижкой, почти не пропускали света. Подвал пропах застарелой кровью и потом. В углу, на охапке прошлогодней соломы, ничком лежал Ханаан-дэй.

Разом забыв об усталости, Роксана бросилась к нему и осторожно перевернула на спину. Успела испугаться, не уловив ни звука — жив ли? Кочевник дышал. Бескровное лицо было спокойно, на щеках, всегда гладко выбритых, темнела щетина.

Девушка разорвала пропитанную кровью рубаху уже зная, что ничего обнадеживающего там не увидит. И все равно задохнулась, когда обнажилась рана, оставленная стрелой. Кровь давно не текла — запекшаяся грязная корка стянула кожу на плече.

Роксана не стала заглядывать ему за спину, и так ясно — первое, что необходимо сделать, это промыть рану. Она с надеждой огляделась по сторонам в поисках забытого кувшина с водой, но ничего подобного не обнаружилось. Как только до нее дошло, что нет ни капли влаги, тут же отчаянно захотелось пить.

Девушка взлетела по лестнице к дверце в потолке, закрывавшей вход: она будет стучать в нее, пока не потеряет сознание.

Опережая события, дверца со скрипом откинулась. На уровне глаз Роксаны стояли щегольские кожаные сапоги, с обитыми железом носками.

— Уже соскучилась? — Протас шагнул на первую ступень и ей пришлось отступить. — А всего ничего и не виделись.

Роксана хотела дернуть его за ноги, чтобы голова с глухим стуком пересчитала все ступени. Ее остановило то, что следом за Протасом шел толстяк. Под тяжестью его тела прогибались хрупкие ступени.

Протас, широко раздвинув ноги, хозяином утвердился в подвале. Роксана отступила к стене: ей не хотелось дышать с ним одним воздухом.

— Знаешь, почему не поехал с мужиками засаду на тебя устраивать? — тонкие губы изогнулись в улыбке.

Девушка молчала. Ее равно не интересовали ни его вопросы, ни его ответы.

— Побоялся убить сразу. Потом бы жалел. Хорошо хоть, Мокий меня удержал.

Толстяк хмыкнул, не отрывая глаз от кочевника, лежащего на соломе.

— Вот и скажи мне, на чьей стороне правда, — Протас сложил руки на груди. Падающий из открытой дверцы дневной свет играл на красной атласной рубахе. — И не искал тебя, а нашел.