Желтый круг Гелиона раскалился до предела. На округлом плече кочевника, освобожденном от повязки, с обеих сторон ярко краснели затянутые свежей кожей раны. Сильные руки сжимали узел петли, захлестнувшей запястье. Спина блестела от пота, так же как и шкура коня. Они оба были — как два жеребца и непонятно еще — кто кого стремился обуздать. Перекатывались, переливались под черной шкурой бурным потоком мускулы — им вторило наряженное тело кочевника, перетянутое узлами мышц. Шумно выдыхал жеребец, обдавая Роксану жарким потоком — с трудом переводил дух усталый кочевник. Блестел на крупе жеребца затейливый завиток клейма — отливала черным диковинная татуировка на плече Ханаан-дэя.

И это единое существо, как пуповиной связанное не только арканом — единой мощью, уверенностью в себе, желанием не сдаваться до последнего — подействовало на Роксану странным образом. Вдруг жарким румянцем зажглись щеки, а сердце стало стучать не только в груди, а в самых неподходящих местах — в пальцах, губах, в животе. Ей хотелось стоять у загона вечно, смотреть на кочевника, скользить бесстыжим взглядом по всем этим впадинам и выпуклостям. Он весь — вся эта живая необузданная степная сила влекла Роксану так же, как конь увлекал Ханаан-дэя. Так же как ему на коня, ей самой хотелось набросить на кочевника узду, заставить ходить по кругу, разыгрывая гордую непокорность, в то время, как связанный по рукам и ногам, он давно уже играл по ее правилам.

То ли добрался-таки до него ее бесстыжий взгляд, то ли просто сказалась усталость, но кочевник ослабил хватку и конь послушно перешел на шаг.

— Про этого коня ты говорил? — хрипло спросила она, когда Ханаан-дэй приблизился. И тут же испуганно замолчала: она решила, что голос выдаст ее чувства.

— Да, — подтвердил он, ничем не давая понять, что его удивил ее открытый взгляд.

— Как назвал? — ей пришлось откашляться, прежде чем задать вопрос.

— Фарух, — после паузы ответил он.

— Как? — ее познания в степном языке не заходили так далеко. — Что это значит?

— Так, ничего важного, — и собрался уходить, но вдруг обернулся. — Завтра надо уходить.

— Это тебе говорит твое чутье?

— А что тебе говорит твое?

— Мое молчит.

— А вот мое говорит. И очень громко. Да… Там баня на отшибе, за конюшней. Если хочешь перед дорогой помыться… Я затопил.

— Странно, — она пожала плечами, — ты, такой острожный, и пойдешь в баню? А вдруг что случится?

Он покачал головой.

— Не бойся. Он меня предупредит, — он кивнул в сторону накрытого попоной жеребца.

— Договорился с ним, что ли? — одними глазами улыбнулась она.

— Да, — без тени иронии ответил он…

На небе мерцала одинокая звезда. Ее свет был далек от света мириад звезд, что появятся позже.

Выпуклые бока венцов сруба казались живыми на ощупь, оттого что жар, хранимый внутри так и не смог выбраться наружу.

Ветер студил разгоряченные щеки. Роксана медленно шла вдоль стены, касаясь пальцами пакли, для тепла проложенной между венцами. Она боялась убрать руку — но не потому, что это порвет ту нить, что нежданно-негаданно связала ее с кочевником. Наоборот — она боялась, что тогда ничто уже не остановит ее и она опрометью бросится в предбанник. Тогда как ей необходимо было время, чтобы сохранить хоть каплю женского достоинства. Стоило начать думать, как на ум приходила одна и та же картинка — веревка, обвитая вокруг запястья и татуировка, змеей ползущая по рельефу мышц.

Так же бездумно Роксана вошла в предбанник, нарочно шумно закрыв за собой дверь: у кочевника будет время подготовиться к ее приходу. Она не станет его останавливать, если он решит собраться и уйти…. Может быть, не станет — зарекаться все же не стоило.

Рубаха раненной птицей опустилась на лавку, сверху на аккуратно свернутые штаны. Немного подумала — и добавила туда же нижние подштанники.

Жаром пахнуло в лицо, когда Роксана открыла дверь в парную. Не погнало прочь, не оттолкнуло — обволокло и закружило.

Кочевник сидел на бревенчатом полу и почти тонул в жарком тумане. Роксана ничего не стала говорить — каждое слово отдельно и все слова вместе были лишними. И даже неосторожный возглас, сорвавшийся с губ, показался бы ей нестерпимо лживым.

Девушка глубоко вздохнула и сделала первый шаг во влажную темноту, каплями пота оседающую на коже. Кочевник поднялся ей навстречу — голый, напряженный, готовый к любой неожиданности. Будто то, что вошла она сюда в чем мать родила, подразумевало схватку, в которой ему еще предстоит доказать, на что он способен.

Так и стоял бы до утра, забыв дышать, если бы она сама не шагнула, разом сократив расстояние, разделявшее их, до опасно близкого. Когда ее грудь коснулась его кожи, она перестала чувствовать жар — все соединилось. Сильный аромат Сон-травы дурманил голову. Роксана неуклюже ткнулась лбом в его плечо и вдохнула запах его кожи. И только тогда кочевник сдался — как воин, перед превосходящими силами врага — сильные руки сомкнулись за ее спиной и она забыла, зачем пришла.

Прошлое и будущее стремительно поменялись местами и исчезли, не оставив после себя ни капли сожаления. Роксана подняла голову и столкнулась с его губами — только так можно было отыскать дорогу в настоящее. По спине ползли капли влаги, следом за ними скользили его руки и она уже не разбирала, где что. Кочевник исследовал ее тело, обстоятельно, настойчиво, ни на мгновенье не выпуская ее из тесных объятий. Стук его сердце оглушал ее и это был тот единственный звук, который ей хотелось слышать.

Роксана притянула его за шею, впилась губами в плечо — в то самое, на котором извивалась загадочная петля кнута. Руки, ноги — все соединилось, срослось в болезненном прикосновении, где сблизились не только тела, но и чувства, когда невозможно разобрать, где кончается нежность и начинается настойчивость, граничащая с безрассудством. Он угадывал то, что она хотела, выполнял то, о чем она просила — и самое главное, не произнес ни слова….

Слово сказала она, потом, когда от всего что случилось, осталась усталость, которой прежде не ведало ее тело. Последний поцелуй, на который с трудом отозвались ее распухшие губы — и кочевник открыл дверь, впуская свежий ветер.

— Крапивка, — слово поймало его в сети и заставило остановиться. — Знаешь, там, у входа растет. Принеси мне.

Усталость была совершенной, как до того совершенным было желание. Роксану не интересовал вопрос: знает ли кочевник о том, что женщине, которой не время иметь детей, достаточно проглотить листок колючей крапивки.

Надрывно, самоотверженно ржали лошади. Тревожный перестук копыт раздавался под самым окном. Вынырнув из глубины дурманящего сна, Роксана догадалась открыть глаза. Ночная тьма рассеялась и серый сумрак рассвета несмело заглядывал в окна. Кочевник, одетый, с пристегнутым мечом стоял в дверях и судя по всему, уже выходил во двор.

— Опоздали.

Ее ветром сдуло с одеял. Прыгая на одной ноге — второй сапог никак не хотел устраиваться — девушка одновременно пристраивала к поясу кинжал в приспособленных под него ножнах, когда кочевник ее остановил. Тяжелая, горячая рука легла на ладонь и тревога сразу отступила. Девушка подняла голову, ожидая ответа на незаданный вопрос.

— Не торопись, — задумчиво сказал он и беззастенчиво оглядел ее с ног до головы. — Не торопись. Придется сделать по-другому.

— Что — по-другому? — удивилась она.

— Спрячь оружие. Подальше. Но так, чтобы можно было сразу найти.

— Что ты говоришь? Как это возможно? Я же без оружия…

— Вот именно. Без оружия. Делай, как я сказал, — он повернулся и взялся за ручку двери.

— Подожди, Ханаан. Там чужие?

Он медленно кивнул, словно сомневался в ответе.

— Я разбойникам живой в руки не дамся, — начала она и не договорила, столкнувшись с его взглядом. — Там не разбойники, — выдохнула она, — там…

— Мои земляки, — пробуя непривычные слова на слух, произнес кочевник. — Делай, как я сказал. И сиди здесь.