“Это становится интересно”… — подумал Баллак. Сыновья-крестоносцы Дорна являлись одним из тех орденов, которых можно было считать антагонистами Злобным.

Ритуал не ограничился боевым ножом, Баллак расчехлил и разобрал весь свой арсенал.

Он лежал перед ним на грубом одеяле.

Цепной меч, несколько отделённых от ленты зубьев ожидали, когда их вернут на место; болт-пистолет, обойму и патроны вынули, ударный механизм вытащили для дальнейшей смазки; с болтером поступили аналогично, но ещё сняли механический прицел, а подвешенный гранатомёт отсоединили от ложа; гранатный пояс и все осколочные гранаты из разгрузки.

Чистка, притирка, смазка, проверка, повторная сборка, перепроверка. Всё сопровождалось стрельбой, кроме гранат.

Воин эффективен не больше, чем оружие, которым он владеет. Баллак хотел, чтобы всё и вся находилось в оптимальной эффективности. Его орудия войны могли быть изношенными, как и собранная из разных кусков броня, лежавшая рядом с оружием, но они всегда оставались готовыми к бою.

Последний клинок он получил незаконно, как и часть доспеха, сейчас украшенную жёлто-чёрной краской Злобных. Огромный двуручный меч с силовым ядром, которое активировало лезвие, лежал отдельно от остального снаряжения. Рукоять и гарда выдавали происхождение клинка. Чёрные Храмовники. Несмотря на очевидное превосходство над любым оружием Баллака он оставался в ножнах.

— Ты когда-нибудь собираешься обнажить его?

Баллак перестал смотреть на затачиваемый боевой нож.

— Так и думал, что это вы, я слышал спарринг, брат-капитан.

Кастор шагнул под сводчатые руины, над которыми недавно развевался имперский флаг и штандарт с аквилой. Это был муниципальный зал или храм или что-то иное, что с началом войны стало бесполезным и ненужным.

— Вадет.

— Жаль. Я надеялся, что ему будет трудно против вашего меча и, возможно, тот будет наполовину торчать у него из живота.

Кастор холодно улыбнулся. Он знал о вражде между самым неопытным новичком Очернителей и самым старым ветераном.

— Чем ты занят, Баллак? Пытаешься компенсировать тот факт, что потерял сноровку?

Баллак почувствовал, как напряглась челюсть, и ему пришлось сделать усилие, чтобы разжать зубы и кулаки. Он выпрямился, призирая себя за гримасу боли и предательской слабости.

— Старый пёс ещё может укусить.

— Даже без зубов?

Баллак понял, что продолжает сжимать боевой нож и сделал сознательное усилие, чтобы опустить его и выглядеть не столь вызывающе.

— У меня есть зубы.

— И меч? Ты не сражаешься им, потому что хочешь показать зубы?

— Я не нуждаюсь в костыле, если вы об этом. Я оставил его в ножнах, потому что он — трофей, и у меня нет желания размахивать мечом почти таким же большим как я. Он не подходит мне.

Для космического десантника Баллак был худым и жилистым. В свете гудящей натриевой лампы, за которой он работал, лицо ветерана казалось измождённым и бледным. Без брони, показывая нервные порты в сетке, которая была под доспехом, он выглядел почти на голову ниже Кастора.

Баллак крепче сжал боевой нож.

— Вы пришли, чтобы проредить стадо, Кастор? Освобождаете дорогу для моей замены?

Капитан собрался уходить, но покачал головой, прежде чем вернуться в тень.

— Просто смотрю, остались ли у тебя зубы, брат. Орки скоро снова позовут нас, и я хочу знать, что Очернители честно исполнят свой долг. Если ты не собираешься использовать меч, то избавься от него. Здесь у нас и без Чёрных Храмовников достаточно врагов. Доспех это одно — просто повторное использование, но держать трофеи, словно они побеждённые враги. Это — не мудро.

Баллак наблюдал за уходившим Кастором и чувствовал, что ещё несколько песчинок пересыпались через горлышко песочных часов. Тридцать лет он был Очернителем и ещё больше Злобным Десантником. Он подумал, что война, в конечном счёте, перемалывает всех, даже сверхчеловеческих космических десантников.

Он не станет спать. Никто из них не станет. Пусть Гвардия дремлет, смертным нужен отдых. Баллак желал заняться чем угодно, лишь бы не спать. Он был своенравным. Злым.

Закончив разбирать и собирать оружие, он решил сходить на окраину лагеря. Несмотря на хвастливо развевавшийся флаг и штандарт, развалины не являлись в полной мере имперской территорией. Во время войны контролируемая территория эфемерна. Она могла сдвинуться столь же внезапно, как стремнина, и утопить самодовольство и неподготовленность в крови.

Баллак облачился в броню, включая помятый наплечник, который пытался откусить зелёнокожий. Отметины от зубов тянулись до самого горжета. Немного сильнее или выше и орочья челюсть впилась бы ему в шею. Слишком близко.

Он оставил почти всё оружие, взяв только лёгкие боевой нож и пистолет. Зато освободилось место для тяжёлого меча Храмовника.

Кастор был прав. Демонстрация трофеев предполагаемых союзников привлекает неуместное внимание. Раньше такие вещи его не заботили. Возможно, их заставили шевелиться болезненные мысли о собственной смерти.

Недалеко от лагеря раскинулось импровизированное кладбище. Слишком мрачное и деморализующее, чтобы находиться на виду у призывников и не слишком удалённое, чтобы орки могли осквернить его без последствий. Оно не представляло собой ничего особенного — клочок земли, усеянный сломанными мечами или прикладами лазганов, которые вонзили стволами в почву, как указатели, с намотанными цепочками идентификационных жетонов.

Проходя мимо, Баллак не испытывал ничего. Горе — удел слабых. Он закопает меч среди безымянных могил, просто очередной ничего незначащий монумент.

Он вытащил его наполовину из ножен, обнажив изысканно украшенный клинок филигранной работы, когда его внимание привлёк мрачный голос.

— Злобный.

Тихий, торжественный, но с оттенком высокомерия, присущего всем им.

Баллак повернулся, положив руку на болт-пистолет, но отпустил рукоять, когда увидел, что два воина уже спускались к нему.

Мысленно он выругался.

Чёрные Храмовники. Что ещё хуже — он знал их.

— Ворда, Магелн… — он радушно кивнул Братьям меча. Титул вводил в заблуждение. Они использовали не только мечи. У Ворды был топор, у Магелна булава. Меч носил их бывший сержант Тиамед. Именно тот меч, который Баллак собирался вонзить в землю и забыть.

Ворда направил на него топор, вызывая.

Такое позёрство и напрасная демонстрация. Он подумал, что если все разговоры Храмовников ведутся столь официально.

— Ты помнишь, что я сказал во время нашей последней встречи, Злобный? — прорычал Ворда.

— Твои точные слова?

Брат меча нахмурился. — Не заставляй меня выпустить тебе кишки на месте, ублюдок. Долг взывает к чести.

По символам на доспехе Ворды можно было предположить, что его повысили до звания Тиамеда. Баллак не мог представить, насколько это должно быть для него мучительно. Вина, объединённая с глубоким чувством воинской гордости. Столь двойственно.

Он рассмеялся бы вслух, если бы не верил, что Братья меча прикончат его за подобную дерзость.

Вместо этого он поднял руки.

— Ты просишь сохранить тебе жизнь, пёс? — рявкнул Магелн.

“Он может говорить!” — подумал Злобный, но снова мудро не стал озвучивать свои мысли.

— Ты второй за эту ночь, кто сравнил меня с псом.

— Точное описание, — прорычал Магелн.

Баллак снова обратился к Ворде. — Ты сказал “когда мы встретимся в следующий раз — а мы встретимся — не будет ни поединка, ни пощады”. Хладнокровно убив безоружного собрата-воина, ты исполнишь свой обет, Брат меча?

Ворда улыбнулся. На Храмовниках не было шлемов, видимо, чтобы Злобный мог увидеть гнев в их глазах или праведную ярость. Чёрный крест крестоносцев отмечал благородные лица, символизируя пылкую верность.

— Я не убью тебя здесь, среди чтимых мертвецов.

Он указал на клинок.

— Сохрани его. Возможно, он тебе понадобится.

Баллак удивился.

— Для чего?