При этих словах княгини, коварно рассчитанных на то, чтобы воспламенить до героизма великодушные помыслы сестер, Роза и Бланш обменялись взглядом, который нельзя описать словами, Роден из волнения, какое они выказали, узнав о внезапной болезни гувернантки, поспешил извлечь выгоду и поручил княгине действовать сообразно с обстоятельствами. Ханжа, внимательно наблюдая за производимым ею впечатлением, продолжала:

— Конечно, между этими самоотверженными людьми немало и священников… Особенно один из них… ангел по наружности… сошедший, кажется, с неба для утешения несчастных женщин… аббат Габриель…

— Аббат Габриель? — с радостным изумлением воскликнули сестры.

— Вы его разве знаете? — притворилась изумленной княгиня.

— Как же не знать… он спас нам жизнь! Мы погибли бы без него при кораблекрушении.

— Аббат Габриель спас вам жизнь? — продолжала притворяться госпожа де Сен-Дизье. — Вы не ошибаетесь?

— О нет, нет!.. Раз вы говорите о мужественном самопожертвовании… то это, несомненно, он…

— Да его и узнать легко, — наивно заметила Роза, — он красив, как архангел!

— У него длинные белокурые локоны, — прибавила Бланш.

— И такие добрые, кроткие голубые глаза, что стоит взглянуть на них, так уже чувствуешь умиление, — сказала Роза.

— Тогда сомнения нет, это он! — продолжала святоша. — Следовательно, вы поймете, каким пламенным обожанием он окружен и как неотразимо вдохновляет пример его милосердия. Если бы вы слышали, как еще сегодня утром он говорил с восторженным удивлением о великодушных женщинах, имеющих благородное мужество приходить в обитель страдания, чтобы утешать других женщин и ухаживать за ними. Сознаюсь, что хотя Господь предписывает нам кротость и смирение, тем не менее сегодня утром, слушая аббата Габриеля, я не могла не почувствовать известной благоговейной гордости; да, я невольно приняла также и на свой счет те похвалы, с какими он обращался к женщинам, которые, по его трогательному выражению, казалось, относились к каждой больной, как к любимой сестре, и становились перед нею на колени, расточая ей свои заботы.

— Слышишь, сестра, — сказала Бланш с восторгом, — как можно гордиться, заслужив такие похвалы!

— О да! — продолжала княгиня, притворяясь невольно увлеченной. — Тем более что когда он произносит эти похвалы во имя человечества, во имя Бога, то можно думать, что его устами говорит сам Господь!

— Мадам! — сказала Роза, сердце которой трепетало от воодушевления, внушенного этими словами. — Матери у нас нет… отец в отъезде… а вы кажетесь такой доброй и благородной… Не откажите нам в совете…

— В каком совете, дитя мое? — с вкрадчивой ласковостью сказала княгиня. — Ведь вы позволите мне называть вас так?.. Это более подходит для моего возраста…

— Нам будет только приятно, если вы будете так нас звать! — сказала Бланш. Затем она продолжала: — У нас была гувернантка, очень к нам привязанная… Сегодня ночью она заболела холерой…

— О Боже! — воскликнула ханжа с притворным участием. — Как же она себя теперь чувствует?

— Увы! Мы этого не знаем!

— Как? Вы ее еще не видали?

— Не обвиняйте нас в равнодушии или в неблагодарности… — грустно заметила Бланш. — Вина не наша, что мы не около нее!

— Кто же вам помешал?

— Дагобер… наш старый друг, которого вы сейчас видели.

— Он?.. Но отчего же он не допустил вас исполнить свой долг?

— Значит, правда, что быть около нее наш долг?

Госпожа де Сен-Дизье с хорошо разыгранным изумлением смотрела поочередно на обеих девушек и, наконец, сказала:

— И это вы, вы, девушки с таким благородным, великодушным сердцем, задаете мне такой вопрос? Вы меня спрашиваете, долг ли это ваш?

— Наша первая мысль была бежать к ней, уверяем вас, сударыня, но Дагобер нас так любит, что вечно за нас дрожит и боится…

— А тем более теперь, когда нас поручил ему отец; в своей нежной заботе о нас он преувеличивает опасность, которой мы можем подвергнуться при посещении гувернантки!

— Сомнения этого достойного человека вполне понятны… — сказала святоша, — но его страх действительно преувеличен. Вот уже много дней, как я и многие мои знакомые посещаем больницы, и никто из нас не заболел… Да теперь доказывают, что холера вовсе не заразна… так что вы можете быть спокойны…

— Есть опасность или нет, — заметила Роза, — это все равно, если нас призывает долг.

— Конечно, милые дети, иначе она вас могла бы укорить в неблагодарности и трусости. Кроме того, — прибавила лицемерно ханжа, — недостаточно заслужить уважение людей… Надо подумать, как бы заслужить милость Божью и для себя и для своих… Вы говорите, что потеряли вашу матушку?

— Увы, да!

— Ну вот! Хотя, конечно, надо надеяться, что она находится в числе избранных, как приявшая христианскую кончину… Ведь она приобщалась и исповедалась перед смертью? — добавила княгиня как бы мимоходом.

— Мы жили в глуши, в Сибири, — грустно отвечала Роза. — Матушка умерла от холеры… а священника поблизости не было…

— Неужели? — с притворным ужасом воскликнула княгиня. — Неужели мать ваша умерла без напутствия?..

— Мы с сестрой одни молились за нее, как умели, и оплакивали, а Дагобер вырыл могилу, где она и покоится! — сказала Роза с глазами, полными слез.

— Ах, бедные девочки! — воскликнула святоша с притворным отчаянием.

— Что с вами? — спросили испуганные сироты.

— Увы! Несмотря на нравственные качества вашей матери, она еще не в раю с избранными!

— Что вы говорите?

— К несчастью, она умерла без покаяния, и ее душа еще мучится в чистилище, ожидая, когда Господь смилуется над ней благодаря молитвам, воссылаемым за нее отсюда.

У госпожи де Сен-Дизье при этих словах был такой убитый, безутешный и печальный вид, что девушки, с их глубоким дочерним чувством, чистосердечно поверили страхам княгини за их мать и с наивной горестью упрекали себя в том, что так долго не имели понятия об особом значении чистилища. Святоша очень хорошо поняла, какое действие оказала на сирот ее лицемерная ложь, и продолжала с притворным участием:

— Не отчаивайтесь, дети мои: рано или поздно Господь призовет к Себе вашу мать. Кроме того, разве вы сами не можете ускорить ее освобождение?

— Мы? Но как? О, скажите! Ваши слова так напугали нас, мы испугались за нашу бедную мать!

— О бедные дети! Какие они милые! — сказала княгиня с умилением, пожимая руки сирот. — Знайте же, — продолжала она, — вы можете многое сделать для вашей матери. Скорее чем кто-либо, вы сможете умолить Господа, чтобы Он взял эту бедную душу из чистилища и водворил ее в раю.

— Каким образом, как?

— Заслужив Его милость похвальным поведением. Вот, например, исполняя долг преданности и благодарности в отношении вашей гувернантки, вы, несомненно, угодите Богу. Я убеждена, что, как говорит и аббат Габриель, это — доказательство самого высшего христианского милосердия, и оно будет зачтено Господом, которому особенно приятны молитвы дочерей за мать; благородные, добрые дела заслужат ей прощение.

— А! Значит, уже дело касается не одной нашей больной! — воскликнула Бланш.

— Вот Дагобер! — сказала Роза, прислушиваясь к шагам поднимавшегося по лестнице солдата.

— Успокойтесь, мои милые… и не говорите ничего этому превосходному человеку… — поспешно заметила княгиня. — Он только понапрасну испугается и будет препятствовать вашему великодушному намерению…

— Но как же узнать, где находится наша гувернантка? — сказала Роза.

— Доверьтесь мне… я все разузнаю, — шепнула святоша. — Я побываю у вас еще, и мы составим заговор… да, заговор… для скорейшего спасения души вашей бедной матери…

Только что она успела с лицемерной набожностью сказать эти слова, как в комнату с сияющим лицом вошел Дагобер. Он не заметил волнения девушек, несмотря на то, что они плохо его скрывали.

Госпожа де Сен-Дизье, желая отвлечь внимание солдата, подошла к нему и любезно проговорила:

— Я не хотела уходить, месье, не выразив вам похвал, каких заслуживают прекрасные качества ваших питомиц!