И кстати сказать в Перми Великой Строгановы тоже нашли хромит и стали добавлять его к железу. Сталь получалась не хуже персидской. Можно было бы поставки хромового железа из Персии прекратить, но, во-первых, — стали никогда не бывает много, а во-вторых, — прерывать торговые отношения с шахом не хотелось. В Персию «на экспорт» уходило много товара. Вывозили: лес, фарфор, лён, пеньковые канаты, кальциевую селитру.

Нехватку серебра Санька частично решил тем, что среди своих работников ввел в оборот медную монету, на которую можно было отовариться в казённых магазинах. Товар в магазины поступал из царской казны, а в казну в виде десятины от всех произведённых мастерскими и крестьянскими хозяйствами товаров и продуктов.

Казённые стекольные, железоделательные и ткацкие предприятия принимали только медную монету, и та входила в оборот города Ростова довольно уверенно. Образовалось даже что-то похожее на государственный банк, пока называемый обменной избой. В этой избе приезжие купцы могли оставить на хранение свои деньги, обменять их на медные по курсу «новгородок» и получить бумажный именной вексель. С этим векселем торговый гость мог доехать до Казани, Астрахани или даже до Персии, где обменять его на золото, или серебро. Так Санька сократил потери золота от грабителей караванов и пиратов Каспийского моря, так же начал экспансию медной монеты и бумажных денег в торговлю.

Отбросив думы о материальном, Санька задумался о духовном, а именно о проникновении его души в свой старый мир. Он страшился соприкосновения с энергетическими сущностями того мира, устремившихся к нему, словно «теплонаводящиеся» ракеты. Особой «беды» Санька не ждал, но сам факт устремления к нему миллионов непонятных пока для него субстанций, пугал. Потом Санька подумал, что и он мог быть опасен «им». Ведь и в новом мире далеко не все смогли вынести его огонь. Некоторые, слишком любвеобильные кикиморки, просто сгорели в пламени страсти, растворившись в его свете. Правда сгорели они с чувством восторга и радости, но осадок на душе у Саньки всё же остался.

Поэтому он подумал-подумал и понял, что лучшей защиты, чем придумал Самуил Яковлевич, придумать не сможет. Да и нужно ли? Известно ведь, что лучшее — враг хорошего. Успокоив свою душу принятым решением, он подумал, что утро вечера мудренее, а день оказался насыщенным переживаниями, и отправился в опочивальню.

Однако утро его встретило сообщением Адашева, что ночью его жена и сыновья Темрюка сбежали. Александр, не особо удивившись сообщению, сделав вид, что побегу пленников огорчился и был вынужден организовать их преследование. Организовав его, провёл разъяснительную беседу с оставшимися под его рукой черкесами, сразу выделив среди них и возвысив младших родичей Темрюка. После этого примерно треть отряда снялась и убыла вслед за беглецами, но оставшееся войско Саньку порадовало. Он, честно говоря, ожидал худшего результата.

Поблагодарив оставшихся воинов, Александр пообещал каждому из них по османской принцессе, и приказал собираться в поход на Константинополь. Всего черкесов осталось около полутора тысяч и здесь в столице пороховая бочка с подожжённым фитилём ему была не нужна. Вот он и отдал распоряжение снаряжать корабли для отправки черкесов в уже взятый Мустафой Трапезунд.

Только к вечеру Санька, подсчитав запасы, необходимые для отправки войска и осознав, что бунт пока откладывается, смог расслабиться. Обмывши тело от дневной суеты и отужинав в одиночестве (бывший хирург где-то пропал) Александр расслабился и нырнул в тонкий мир.

[1] Полевик — дух-хозяин поля в мифологии восточных славян. Обычно считалось, что на каждом поле должен быть один и единственный полевик, обитающий в различных неровностях рельефа. Время его активности чаще приходится на полдень или знойный день. Полевик охранял поле, влиял на его плодородие и благополучие пасущегося на нём скота.

Александр осторожничал, и переход по тоннелю прошёл неторопливо. Саньке даже удалось разглядеть похожие на закрытые дверьми коридоры ответвления. Зато выход в «ноосферу» двухтысячного года произошёл неожиданно, как у Незнайки писателя Носова, выпавшего в «подлунный мир». В туннеле сначала образовалось пятно света, которое вскоре расширилось, а потом вдруг окутало Санькино эфирное тело. И Александр снова увидел свой мир.

Он «выпал» над той точкой, из которой ушёл из этого мира. Выпал и завис. Словно космонавт на самой низкой геостационарной орбите. Санька сфокусировался и увидел свой мир. Его внутренняя интеллектуальная сеть, сотканная из его нескольких интеллектов, давно научилась преобразовывать любые энергетические сигналы тонкого мира в обычный видеоряд. Этот «старый мир» был прекрасен, потому что был знаком Саньке до каждого пенёчка и ёлочки.

Он увидел тот барак, из которого ушёл на свой последний путик и тот пенёк, с которого ушёл в иной мир. Собственно, на этом пеньке и сходилась начерченная его личным интеллектом траектория туннеля, хоть и смутно, но угадывавшегося в озаряющем Саньку радужном свете ноосферы.

На территории зимовья, где обычно собирались хозяева этого охотничьего участка, присутствовали знакомые ему люди. У Саньки защемило где-то там, где должно было быть сердце. Однако его тело находилось сейчас не в этом мире, а за пятьсот лет от него. Санька в нём был бестелесным духом, как и все другие неприкаянные сущности.

Даже у камней, деревьев и животных было материальное тело, а у Александра не было. Хотя… Что значит, даже? Они и были материальными телами, имеющими разной степени напряжённости энергетику. А вот духи и Санька материальных тел в этом мире не имели. Хотя, правды ради, и в том мире Санькиного тела тоже не было, так как он был вынужден растворить его в том тонком мире. Как он делал при перемещении тела с одного места в другое. И сила, удерживающая его тело в эфирном состоянии, как заметил Санька, постепенно таяла. Не могла Санькина энергетическая оболочка, почему-то, подпитываться от света этого мира.

Однако, времени, как прикинул Александр по скорости убывания силы, у него ещё было достаточно, чтобы оглядеться и поразмыслить, что делать дальше. Главное сейчас — определиться с возможностью перемещения душ, не нашедших упокоения. Почему-то Санька понимал, что эти сущности он не сможет переместить в мир шестнадцатого века, как переместил сущность Самуила Яковлевича. Не всё так просто было с неприкаянными сущностями, привязанными к здешнему материальному миру.

Александр «опустился ниже» и сместился к самому зимовью. Здесь тоже стояла осень — конец октября. Лист с деревьев упал. Санька знал, что разрешена охота практически на любого зверя: рысь, лисицу, медведя, росомаху, или на копытного: кабана, косулю, оленя, лося. Самый сезон для хорошей охоты.

У Александра снова заныла душа. Как бы он хотел так же, как эти мужики, взять свой карабин и пройтись по лесу. По только что опавшему листу к зверю, конечно, не подойдёшь, но так даже и лучше. Ведь не только за мясом идёт охотник в лес. Мясо взять большого ума не надо. Засесть на «соли» и дождаться прихода оленя. Вот тебе и мясо. Кабана тоже известно, где искать. Вот за ним и можно сейчас походить. Главное, не лезть далеко в сопки и не особо удаляться от дорог, чтобы подъехать за мясом на машине.

Здесь тоже стоял вечер, и знакомые охотники занимались приготовлением ужина на уличной печи. На огромной сковороде шкворчало мясо, но его запаха Санька не чувствовал. Он попробовал проникнуть в сознание одного из охотников, но у него ничего не получилось. Не пускал в себя Саньку этот мир. Не пускал…

— Обидно, слушай! — «проговорил» Александр искренне расстраиваясь. — Ну и какого хрена, тогда, мне тут делать? Просто летать и смотреть?

Обидно было до тошноты. Санька ощущал себя в комнате с закрытыми окнами и дверями, которые никак нельзя было открыть или разбить. Александр попытался с разгона влететь в душу ближайшему охотнику, но просто проскочил сквозь него. Или, вернее, обтекая его.