Санька вернулся из нави.

— Что же делать? — спросил он сам себя. — Не попросить ли праведников навести порядок? Подежурить, так сказать…

— Так они и окружили неправедных. Ты же им выдал доспехи и просил щитить Русь. Вот они и щитят. Прибили уже с десяток тёмнодушных. Видят они сей изъян, ибо призваны для того.

— Прибили? Насмерть?

— А то как же? Конечно насмерть! И далее убивать будут!

— Вот же ж натворил я делов! — простонал Санька, хватаясь за голову.

— Не кручинься светлый князь. К утру всё успокоится. Почему и просила я тебя перебраться в Кремль, что поутру тут побоище развернётся во всей красе.

— Не надо, чтобы трупы до утра лежали. Убирайте сразу. Могил на том кладбище много отрытых. Вот же ж, блять! — снова выругался Санька. — Одним махом семерых побивахом!

Санька не находил себе места и ходил из угла в угол, из кабинета в спальню, но не успокаивался, а наоборот заводился всё сильнее и сильнее. Наконец он плюнул в сердцах и нырнув в тонкий мир отправился по проторенной гражданином Сахаровым-Цукерманом дорожке в его «прошлый мир». Он бежал по ней почти закрыв глаза, представляя, как одни его «дети» — «праведники» избивают других его «детей» — «неправедников». Санька перемещался по ноосфере так быстро, что незаметно для себя проскочил туман и, словно мячик из воды, выскочил в «том мире», где когда-то уже умирал.

Дорожка вела к тому месту, откуда в мир шестнадцатого столетия переходил Цукерман и Санька знал это место и знал в каком направлении от него родной для Саньки посёлок Шумный Вяземского района Хабаровского края. Он крутанул земной глобус, увидел родные места, приблизился и понял, что находится в ноосфере этого мира.

— Да что же за день сегодня такой? — снова простонал Санька.

Раньше, как он не старался, дальше туманной кромки выйти не мог. Приблизить земную поверхность мог, но только визуально, как в бинокле. А тут он сам приближался к земной поверхности и возникало ощущение, что он может «перевернувшись» материализоваться. Ха-ха… Материализоваться? А в кого? Тело то там осталось. В том мире.

От свершившихся событий у Саньки пошла кругом голова. Он видел деревья, кусты, травинки и это были его родные деревья, кусты и травинки. Сенька метнулся в сторону лесной заимки, где охотился, попал «ласковые лапы» медведицы-белогрудки, и тот последний его пенёк и тот кедр, к которому он в последний раз прислонился и «дал дуба».

Ему захотелось прикоснуться к этому кедру. И Санька прикоснулся. Прикоснулся и словно почувствовал шершавость коры, истекающей смолой.

— Липкая, — улыбнулся Санька и по его спине потекла струйка пота. Жарко было в тайге.

— Лето, что ли? — подумал Санька. — А у нас сентябрь. Ещё можно успеть посеять озимые. Ха! Но почему я ощущаю жару? И почему мои пальцы липнут к коре? А ступни чувствуют твердь, а не пустоту ноосферы. Твердь, Карл!

— Кхм-кхм! — услышал Санька за спиной.

— Ты что тут делаешь, мужик? — спросил его настороженный голос.

Санька обернулся и увидел вполне себе знакомое ему лицо.

— О! Вячеслав Юрьевич! — вырвалось у Саньки.

— Э-э-э, — завис человек лет пятидесяти очень характерной наружности. — Мы знакомы?

Тут Санька понял, что его не узнают и вспомнил, что наружность то у него чужая и этот человек, который хорошо знал того Саньку, этого Саньку не знает.

— Э-э-э, — тоже подвис Александр. — Мы в Лучегорске как-то встречались и в Шумном у Санька дома.

Александр похлопал ладонью по стволу кедра.

— А-а-а, так вы Санькин знакомый?

— Я из Владивостока. МЫ с ним как-то яхту строили. Мня тоже Александром зовут. Не помните меня?

Устинов, а это был один из Санькиных работодателей и владельцев этого участка тайги, где он соболевал, не весело улыбнулся.

— Пришли проведать? А что без оружия? Тут и тигр и медведь. Много зверья.

Устинов всё ещё смотрел на Саньку настороженно.

— Как, всё-таки, вы тут оказались? От дороги приличное расстояние, да и не проезжал по ней никто. Мы бы услышали. Кхе! И наряд у вас странный, какой-то! Совсем не для леса. Чудной наряд у вас, Александр.

— Понимаю ваше недоумение, Вячеслав Юрьевич. Наряд и вправду смешной. Но всё объяснимо. Мои друзья стоят лагерем на КАФе. Сегодня поехали на охоту и охотятся на соседнем с вашим участке, а я странный, и они знают об этом, решил сбегать вот сюда. Намереваюсь к вечеру вернуться.

— Э-э-э… Граница нашего участка со стороны КАФа в пятнадцати километрах по прямой. Вы хотите сказать, что пришли оттуда? Да вы и не вспотели совсем. Кхе-кхе!

Полуманджурское лицо Устинова улыбалось, но глаза его были настороженно прищурены.

— Одежда — ладно, но сапоги у вас какие-то, э-э-э, винтажные. Навевают на слово «сафьян». Гламурные у вас сапоги, Александр. Я, кажется вспомнил вас. Вы у Саньки дома на баяне играли, нет?

— Нет — усмехнулся Александр. — На баяне играл Петрович, а я просто пил водку и только тихо подпевал матерные частушки.

Устинов отлично знал того, кто играл на баяне и явно проверял случайного прохожего.

— Да-да-да, — широко улыбнувшись, и махнув рукой, сказал Устинов. — Конечно — Петрович. А Шурочку помните?

— Шурочку? Это какого? Что с вами был? Юрист, кажется? Если да, то помню. Но мы виделись-то один раз. Я тогда к Сашке приезжал повидаться. Привет ему из Воронежа привозил.

— Да-да, Воронеж. Санька что-то про него рассказывал. Да-а-а… Ну, понятно. Вот ведь где ещё свидеться довелось. Посреди тайги… Мы тут, бывает, что стреляем, кстати. Зря вы ходите словно по центру Владивостока. Очень не хочется потом найти вместо пантача вашу тушку, Александр.

— Да-да… Понимаю вашу озабоченность и ухожу-ухожу-ухожу.

Санька, делая шаги в сторону, постепенно исчез из вида, а Устинов ещё какое-то время стоял и глядел на те кусты, за которые нырнул его встречный-поперечный. Потом всё-таки он прошёл по следам Саньки и ещё дольше стоял над последним его следом. А Санька в это время смотрел на Устинова из ноосферы, куда затянул и своё тело.

— Вот такое дело! Да-а-а…

Санька завис в ноосфере своего «старого мира» и в переносном смысле, и в прямом. Ну, в смысле не совсем завис, а просто не хотел шевелиться, то есть хотел поразмышлять над тем, как быть дальше. Опыт показал, что он может жить здесь. Полноценно жить. Как человек жить. Оказалось, что тело из того мира, где он был русским царём, хорошо себя чувствовало и в мире третьего тысячелетия.

По крайней мере Санька не ощущал в себе никакого дискомфорта. Солнечная энергия так же втекала в него и он мог ею делиться. Например, с Устиновым, которому он передал немного своей силы. Подуставший был Вячеслав Юрьевич блужданием по лесу, да и злоупотребили мужички, видимо, накануне водочкой, вот и дышал он совсем тяжело.

Санька раньше не знал от этих мужиков грубости, хамства и пренебрежения, хотя по финансовому статусу они были значительно богаче него. Да были они владельцами лесных угодий, а он — так, почти опустившийся в бытовом плане пенсионер, зарабатывающий себе на жизнь охотой на их территории, а значит тоже человек грубо говоря «подчинённый», зависимый. Однако он не видел у них чванливости по отношению к себе. Ели вместе, пили вместе, и беседовали на разные темы.

— Надо же, как кто-то распорядился, — хмыкнул мысленно Санька. — Из грязи, да в князи! Точнее и не скажешь.

Он имел ввиду, что в том мире он — царь земли Русской, а тут был кем? Да, никем.

— А кем тут становятся пенсионеры, если работать не могут и денег на «дожитие», мать его, не накопили? Можно, конечно не пить, но разве ж вынесет душа такое унижение, если не пить? Всю жизнь, ведь добросовестно трудился на государство. Неужели всего-то и наработал, что на пенсию в пятнадцать тысяч рублей?

От таких мыслей у Саньки сразу защемило сердце и сразу захотелось выпить. А от Устинова устойчиво распространялся плотный запах алкогольных испарений.