— Да! Мы знаем, государь. Спас от голода нас Воронеж. Заканчивалось уже продовольствие. Всё заботами твоими. Как знал ты, что так и будет. А там земли богатые на урожаи да и теплее, чем у нас. Сам — сорок зерна дают.

— То же и по Донцу-реке. Поселения немецкие стоят и немцы рьяно взялись за сев ржи и пшеницы. Обильно родит и там. Хорошие места, — продолжал Санька. — И рудами богатые, углем. Ляхи и крымцы беспокоят, но Вишневецкий на Хортице поставил крепости и гоняет ляхов и крымцев по Гуляй полю с превеликой радостью.

— А что про жену твою, Темрюковну и братьев её слышно? — спросил Адашев.

— Пока ничего не слышно. Как сбежали, так и след простыл. Посылал отряд, да не нашли никого. Но то не беда. Сын, зато, богатырём растёт.

На самом деле, кхе-кхе, и нашли, и покарали братьев Азы и саму Азу. Но покарали как? Не стал на свою душу Санька грех брать. Забросил он всю эту семейку далеко-далеко за озеро Байкал. В «избушку», что кикиморки с оборотнями построили для его услады и успокоения его нервов. И где он, Санька, и был-то всего один раз. Хариуза половил, да поохотился всласть. Хорошее место…

Вот туда и спровадил братьев с их жёнами, детьми и Азу. Избушка та имела несколько пристроек, как водится, с двух уровневых. Так, что на первое время, и жилья и припасов «переселенцам» хватило. Луки со стрелами имелись, бердыши с запасом пороха, дроби и пуль тоже, рыболовные снасти в виде тонко-сплетённых сетей, мордушек и иного имелись. Санька и сам пожил бы там в одиночку с превеликим удовольствием, да не судьба. Да-а-а…

Черкесы, правда к лесу не особо были привычны, но не татары всё-таки. Те вообще бы в лесу не выжили. Зачахли. Им степь подавай, простор. А черкесы — горный народ, где леса и долины чередуются, а потому привыкли они охотиться на лесную дичь. Но Санька даже не заморачивался. Захотят выжить — выживут. Однако лешего, пару русалок и домового присматривать за своими «родственничками» оставил. Наблюдателей для мониторинга ситуации оставил, так сказать.

Отправил Санька в погоню за Азой с братьями не кого-то, а верных ему черкесов, но они, добросовестно ведя погоню, никого не нашли. Да и не могли никого найти, так как уже после дневного перехода беглецы исчезли, перенесясь за тысячи километров. А потому, сам Темрюк обиду на Саньку не держал, а был вроде как даже в долгу, за то, что дети его покушались на жизнь великого государя всея Руси.

У беглецов был неплохой — по меркам настоящего времени — отряд. Кроме детей Темрюка покинули Ростов пятьдесят восемь двуконных хорошо вооружённых воинов. Им места в «избушке», конечно же не хватило, но лес вокруг стоял реликтовый, топоры в «избушке» имелись, а потому шалашей и иных укрытий себе воины построили быстро.

В общем, Санька за бывших родичей и их сторонников не переживал. Да и прошло уже порядком времени, чтобы обустроится и обжиться и Санька знал, что и отошли они от неожиданности переноса, и обустроились на новом месте беглецы, и обжились.

Кстати, заблокировал он Азе возможность блуждания по ноосфере и в прямом и в переносном смысле. Давал ранее, чтобы той легче было жить и управлять дворцовым хозяйством, а сейчас отнял. Снова Аза стала обычным человеком, наполненным и светлой и тёмной силой. Даже, сказать по правде, тёмной силы в Азе сейчас стало много больше. Оттого и оставил Санька рядом с ней «средства мониторинга», что опасался перехвата Азы темными силами. Да и перебросил он её подальше от себя по той же причине.

Эти мысли пронеслись в Санькиной голове почти мгновенно. Ещё он подумал, что на счёт Крыма ситуацию сильно приукрасил. Крым был в руках Гиреев и вырвать из этих рук никто не смог бы. Даже, наверное, султан. И торговый шёлковый путь Царь и Великий государь всея Руси контролировал только лишь потому, что удерживал Тамань и кораблями переправлял караваны на «большую землю», а именно на Большой тракт. По которому караваны шли за пороги на Хортицу и далее под охраной казаков Вишневецкого до Киева.

А другие купцы приходили на Тамань и кораблями доезжали до Ростова и далее поднимались по Дону до Воронежа. Правду сказать, сей путь для Ростова, Воронежа и других городков расположившихся по Дону имел для Саньки предпочтение. Даже больше чем через Астрахань по Волге. На Дону он мог обеспечить купцам полную безопасность провоза товара, а вот на Волге пока нет. Слишком активно вели себя ногаи, зимовавшие в низовьях Великой Реки и на левом, и на правом берегах.

— Так-то вот, други мои, — закончил царь доклад. — Теперь вы расскажите мне, как справились с бунтовщиками?

— Да, кхе-кхе, никак не справились. Сами они разбрелись по городам и весям. Пожгли и разорили, правда, в округе Москвы всё, что можно разорить и пожечь. Оттого сейчас и голодаем, а от голода спасаемся твоими дарами. Обезлюдела Москва. К тебе на Дон поуходили людишки.

— О том ведомо мне, но то не горе для вас, а радость. Не хватало ведь землицы, чтобы прокормить всех и крестьян и горожан. Теперича следует расписать крестьян в первую голову по государевым землям.

— Да, как же, государь⁈ — возмутились бояре. — А нам на что жить да войско содержать?

— А мне на что жить и войско содержать? Моё войско по более вашего будет. Кто из вас сотню ратных даёт?

Бояре потупили взоры.

— Давно уже от вас проку нет. Кто с десятком воюет, в кто и вовсе на войну не является. Да и грабите вы крестьян своих нещадно. Отчего они ко мне на Дон бегут? А от того, что не жирую я как вы здесь. Хлеб да каша — пища наша. А у вас? Докладывали мне, какие вы пиры в осаждённой Москве устраивали, когда народ крыс ловил и жрал. И по именно знаю, кто краёв не видит и о своём животе больше думает, чем о государстве. Хотите о себе думать — езжайте в Литву. Там вас встретят, обласкают сначала, а потом ограбят, как Горбатого-Шуйского. Дал ему Казимир вотчину, а соседи отняли. Горбатый к королю, а тот руки и развёл: Нет, говорит, у меня на них управы. Так и вернулся ко мне на Дон Шуйский. Да и Андрюшка Курбский… Хе-хе… Погулял-погулял по Литве, посмотрел, как православные церкви католикам отдают, да и вернулся обратно. Никого не держу, верите? Хоть все уходите, коли не нравится власть моя. А коли останетесь, то будете делать так, как я скажу.

— Да, как же, государь? — вскочил Басманов. — Верой и правдой служили, кровь проливали…

— Погоди, — остановил жестом вскрик Басманова царь. — Или я вас чем обидел когда рассчитывался за кровь вашу пролитую? И землями, и деньгами одаривал. Или нет?

Бояре потупились.

— Или вы теперь всю жизнь вспоминать про подвиги ваши прошлые будете? Заплачено за них уже сполна! Сейчас за что вас благодарить? Что вы жрёте и пьёте от пуза, да своих крестьян голодом морите? А в казну шиш, да маленько? Вон, Горбатый… Казань брал и Иваном Васильевичем одарен за то землями был изрядно, а потом? Только козни от него и склоки! И в итоге что? Сбежал! А кто его тиранил? Я? Адашев? Владимир Старицкий? Да, побойтесь Бога. Никто его не трогал и не думал даже. Указ на то мой был. Никому головы не рубить. Даже бунтовщикам, коих в полон возьмут. Если в битве не сгинут. В узилище — да. Но не более. Кстати, сколько у нас в узилище томится?

— Э-э-э… С десяток, наверное, — ответил Старицкий.

— Как живут? Не жалуются на содержание?

— Да, как им жаловаться, коли сами пожгли все веси, да крестьян полонили. Чем кормить-то.

— Но не померли?

— Не знаю, государь. Давно не проверял. Не до того было. Только-только разбежались последние воры от стен Московских. Как про тебя, про твою рать прознали, так и разбежались все.

Царь крякнул от неожиданности.

— Ну, ты, это, Андрейка, разберись уж… И доложишь. А сколько их было-то последних воров? — спросил неожиданно царь.

— Да немного. Несколько банд человек по сто вокруг Москвы бродили.

Царь удивлённо округлил глаза и аж привстал.

— Вот, мать вашу! Сто человек… Ну триста… Пусть пятьсот вы сами, бояре, не могли отогнать от Москвы.