Старец забрался в ближайшую повозку, и кавалькада всадников и повозок продолжила путь. Следующего попутчика подобрали вёрст через пять, третьего и четвертого, шедших вместе, — чуть позднее. К монастырю подъезжали с загруженными полностью «шарабанами»[2].

Монастырь открылся перед Санькиным взором чёрным от пожарища, словно раззявленный беззубый рот с торчащими кое-где зубами-храмами. Большой пожар 1557 года уничтожил все деревянные постройки и крепостную стену. Сейчас стену отстраивали заново, и, опять-таки, из дерева. Санька «помнил», что каменную стену возведут только в семнадцатом веке, а кельи и прочие «некультовые» постройки так и останутся деревянными.

Во времена смуты монастырь отобьёт несколько нападений войск польских и литовских интервентов. И после этих событий правительство осознает значение стен для обители и выделит средства для строительства более мощных стен и укреплений. Для чего? Санька этого не знал. Как и не знал, почему интервенты много раз пытались взять приступом какой-то монастырь. Что было для них в нём приманкой? Деньги? Драгоценности? Что за деньги? Что за драгоценности? Есть ли эти богатства в монастыре сейчас?

Кирилловский монастырь отчего-то почитался правителями Руси. Почему? Вопрос, на который у Саньки тоже не было ответа. Сама ноосфера ответ на этот вопрос не давала, а копаться в старых документах, оставшихся в чьей-то упокоившейся матрице, Санька не хотел. На этот вопрос Александр хотел получить ответ у старцев.

Александр, подъезжая к арке свежевыбеленной каменной воротной башни, увидел над ней икону «Спаса», сошёл с коня и, осенив себя двуперстным православным крестом, прошёл на территорию монастыря. Старцы-попутчики слезли с повозок и, крестясь и напевно молясь в один голос, пошли вслед за царём. Кикиморки тоже спешившись и перекрестившись, без боязни ступили под образ спасителя.

Въезд Александра в обугленные стены монастыря прошёл буднично, без ажиотажа и без экзальтации. Встречавшиеся царю монахи при виде его едва склоняли голову, ибо почти все они занимались хозяйственными делами или строительством, а потому лишь немногие позволяли себе остановиться, и, имея свободные руки, креститься.

Однако, едва Александр дошёл до церкви Успения Богородицы, как из неё вышли монастырские и церковные служители. Его вооружённая свита совсем отстала, а поющие псалмы старцы наоборот приблизились и стояли, практически, за его спиной.

Александр лично знал игумена Варлаама, приезжавшего в Москву после Санькиного венчания на царство за подтверждением монастырских привилегий. Тогда он познакомился со многими настоятелями. Многие монастыри были освобождены от уплаты мыта[3] либо полностью, либо частично. Из столетия в столетие, ранее выданные правителями привилегии накапливались, и храмы с монастырями, имея огромные земельные и людские ресурсы, вообще переставали давать государевой казне какие-либо доходы. Оттого и возникал у правителей соблазн «раскулачить» церковников. И не только Российских правителей… Одной из первых церковную секуляризацию провела Франция, потом Британия, Германия.

Сейчас «горячие головы», вроде Адашева, тоже убеждали Александра в том, что изъятие у монастырей земель принесёт в казну реальный доход. Однако Саньку отчего-то терзали смутные сомнения. Он со многими церковниками обсуждал эту тему. Даже самые рьяные «нестяжатели» после взвешивания «стяжательства» на весах логики и влияния его на благосостояние государства в целом, часто меняли своё мнение на противоположное.

И тут случилось странное. Варлаам, вместо того, чтобы ждать Санькиного «подхода к руке», сам двинулся навстречу светлому князю. Александр, удивившись, тоже шагнул вперёд и уже потянулся к руке, как игумен упал перед ним на колени. Вслед за ним на колени опустились все служители монастыря и старцы.

Санька мысленно глянул на ауру, фактически окруживших его людей, и обратил внимание на то, что человеческие оболочки тянутся к нему.

— Да, уж, — подумал Санька. — Неожиданный момент. Они-то как меня почувствовали?

— Благослови, Помазанник, — обратился к Александру Варлаам. — Всех нас благослови.

— Вот же, блин, — мысленно выругался Санька. — И что делать?

Ему совсем не хотелось брать на себя функции Помазанника, как Мессии. Максим Грек объяснял Саньке суть возведения его на царство, но он так и не понял. Что-то Московский митрополит в обряде венчания на царство делал неправильно. Константинопольские патриархи специально не давали обрядовый устав и Московсие служители культа лепили, как говорится, «горбатого». Лепили-лепили и как-то не желаючи, вылепили из Саньки не царя, а Мессию. А может быть специально, дабы сделать из Москвы Третий Рим? Санька, поразмыслив, склонялся к последнему варианту.

И вот сейчас, Санька чувствовал, наступил момент истины. Брать на себя функции Помазанника, Александр категорически не хотел, считая сие действо обманом. Никакой он не «Спаситель», и уж точно не Христос, пришедший второй раз. Ему даже думать сейчас об этом было стыдно. Однако надвигающиеся события обязывали Александра думать о будущем, а будущего для Руси могло и не быть после нашествия тёмных сил.

— Вот же хрень, собачья! — мысленно выругался Санька. — Сказать им, что они ошиблись, и с кем-то меня спутали? Ага, с «кем-то»! С самим Господом Богом!

Однако, пауза неприлично затягивалась…

Александр поднял руку.

— Бог с вами, братья! — громко сказал он и руку опустил. — Не крестом благословляю вас, но светом, ибо грядёт битва страшная с тёмной нечистью поганой. Из света сего вы сотворите огонь господен в коем та нечисть и сгорит.

Не готовился Александр к публичному выступлению такого рода, и речь получилась такой убогой, что Санька едва не скривился. Однако глянув на ауры окружающих, Санька заметил, как они действительно стали наполняться его светом. Причём он не старался свет передать. Свет старцы и служители монастыря брали у него самостоятельно и целенаправленно, словно зная, что он у него есть. Что источник света находится именно в нём, в Саньке.

— Едрит — Мадрид, — удивился царь, оценивая свои энергетические ресурсы.

Его личные силы катастрофически таяли, и Александр вынужден был подключить «внутренние резервы». Не хотелось при первой встрече «не оправдать доверие» братии. Его «внутренними резервами» были все «участники» его сети: кикиморки, лешие, и остальная нежить, подпитывающаяся от него силой.

— Ничего, один раз можно, — утешил сам себя Санька, однако подспудно понял, что одним разом, скорее всего, не отделаешься, и, если так пойдёт дальше, надо создавать более емкие аккумуляторы. Вопрос: «как и из чего?», сейчас его не волновал. Санька думал о другом.

Отдавая силу, он впадал в блаженное состояние и переживал, не свалиться ли в обморок, как от потери крови? Но голова, вроде, не кружилась. Да и чувствовал он себя совсем не опустошённым. Наоборот. Он словно стоял в потоке света. Свет Санька брал извне и из сети, а отдавал сразу в ста, минимум, направлениях.

Тогда Александр подумал о людях. Не будет ли им худо? Он оглядел собравшихся и понял, что «кормление» пора прекращать. И он прекратил.

— Всё, братья! Хорошего помаленьку! — тихо произнёс Александр. — Будет день, будет и пища!

— А будет сей день? — спросил один из старцев, стоявших рядом с Варлаамом.

— Как величать тебя, святой человек?

— Зосимой кличут, светлый князь.

— Не тот ли ты Зосима, что на Соловецком острове монастырь учредил и его первым игуменом был? — очень тихо спросил Александр.

— Не я один тот монастырь учредил и не я первым игуменом был, — очень тихо вздохнул старец.

— Так сколько же тебе лет, тогда? — прошептал Санька.

— Много, государь — снова со вздохом проговорил Зосима.

— Так тебя, вроде, как канонизировали Макарьевским церковным собором в пятьдесят пятом году[4] к лику преподобных.

— Бывает и такое, — пожал плечами старец, не меняясь лицом.

— И много тут таких?

Зосима невесело улыбнулся.