Отряд кикиморок, потерявшийся в отряде царских праведников, выглядевшими в своих чешуйчатых доспехах, как «тридцать три богатыря», размноженные уже почти до двух тысяч, вступал в Москву под такой колокольный перезвон, что московские вороны падали замертво под ноги лошадям.

Алексей Адашев и Владимир Старицкий, оставленные царём управлять Москвой и предупреждённые гонцами, выехали навстречу царю и теперь въезжали в столицу с ним вместе. Ставши свидетелями восстания из мёртвых в Сергиевом Посаде и потом далее едва ли не на каждом встреченном погосте, они ехали не то чтобы понурыми, а сильно «пришибленными», так как были людьми, прямо сказать, не особо верующими. А тут у них на глазах многократно свершается чудо из чудес, предначертанное библейскими пророками. А они уж точно праведниками ну никак не были.

Вот они и думали, въезжая под перезвон колоколов в Москву, над своей посмертной долей и грустно у них было на душе. Особенно после разговора с царём, где Александр искренне признался им, что осенённый ангелами в понимании нашествия на Русь тёмных сил, был перенесён ими в Кирилов монастырь, где старцы надоумили его, что раз он осенённый, то пора поднимать праведников. Вот он и поднимает мёртвых, готовясь к последней битве.

Услышав из уст царя подобный бред, Адашев со Старицким сначала подумали, что царь впал в состояние сумасшествия, но потом, когда увидели обряд воскрешения, сами чуть не подвинулись рассудком. Только то, что они видели сие действо оба разом, не позволило их разуму помутиться.

Вокруг царя была целая толпа священнослужителей, которые тут же включились в разговоры себе подобных, рассказывая о виденном самолично и готовя местных служителей христианской церкви к чуду.

К слову сказать, посмотреть на чудо собрались не только христиане, но и мусульмане, коих в Москве было не меньше трети. В общем, город кипел. Заехав в свой Яузский дворец, царь окружил себя своей «новой тысячей», как он назвал «новопризванных», разместив их в пустующих дворцовых казармах, и призвал боярскую думу на большой совет.

Яузский дворец заботами Адашева и Мокши с Лёксой, перебравшихся во время смуты в Москву, в упадок и разорение не пришёл, но всё же находился в некотором запустении и пах плесенью. Однако уже на следующий день, как Санька с его «Новой тысячей» переночевал во дворце, замок словно задышал свежестью и это тоже не скрылось от глаз слуг и бояр сравнивших состояние вчерашнего дворца, когда они вводили царя в его покои, с сегодняшним, отличавшимся от оного, как небо и земля.

Всё это вызвало такое бурление в головах подданных Александра, что на них (на подданных) было больно смотреть.

— Так, други мои! Я собрал вас, чтобы сообщить принеприятнейшее известие. На Русь идёт тьма. И не тьма, в смысле, огромная рать, а тьма, в смысле тёмная рать, рать тёмных сил. Было мне видение ангельское, которое сказало мне о том. С запада и от османов надвигается сила тёмная с нежитью и вурдалаками.

Александр смотрел на лица бояр и видел на них недоверие. Услышав сказанное и воспользовавшись паузой, бояре стали, чуть ли не в голос, переговариваться.

— Не верите? — вопросил Александр. — Ну, мне и не сильно вера ваша нужна. Всё равно вы в той битве никакой помощи оказать не сможете. Иную рать я собираю и через седьмицу снова отправлюсь в путь-дорогу до моря Азовского. На Азове, да на Новогороде вскоре состоится битва за Русь. Там и соберётся рать праведная.

Десять бояр и восемь думных, окольничий, крайчий и казначей снова загомонили. Митрополит Московский и Патриарх всея Руси Максим Грек, испросив слова, поднялся.

— Ты, великий государь, не обессудь, но дела сии настолько странные, что не поддаются разумению нашему. Молва о том, что ты, де, воскрешаешь мёртвых, лечишь больных, казались бы ересью, но говорены священниками, пришедшими с тобой от самого Кирилловского монастыря. Мужи то известные и непогрешимые в вере Христовой. А говорят слова чудные, если не сказать, еретические. Не можно воскресить мёртвого. Не дано сие простым человецем. А потому объясни нам умом скорбным, откуда у тебя сия сила.

— Говорю же… Ангелы снизошли и силу дали, и перенесли в монастырь Кирилов. Монахи соврать не дадут. Сами говорят, что видели меня на небе, как я смотрел на них. Был поднят и перенесён. И ещё… Не мёртвых я воскрешаю. А от моего слова восстают из могил праведники. Первыми старцев поднял, что в Кирилловском монастыре в гробах лежали. В присутствии настоятеля Варлаама и другой братии сие свершилось. А дальше пошло-поехало. Праведников на погостах немного, а потому восстают только единицы. Прочие лежать остаются. Все ратники, что со мной пришли — это они.

— Так они живые человецы, а не мертвяки, — воскликнул Никита Романович Юрьев. — Говорил я с двумя, что спрашивали про Ивана Ивановича Бельского, один назвался князем Иваном Фёдоровичем Бельским. Так он же на Белозеро сослан был и там похоронен лет сорок назад. Не уж-то он тоже встал из гроба? Не уж-то и он праведник?

Царь покрутил головой.

— Не делал я перепись тех, кого из могил поднял.

В зале послышался ропот.

— Не до того было, — сейчас дьяки поименуют и сказки про каждого перепишут. С слов праведников.

— С слов⁈ — воскликнул Алексей Данилович Басманов. — Да разве ж могут мёртвые говорить⁈

— Да ты видел тех «мёртвых»⁈ — выпучив глаза крикнул Фёдор Иванович Умной-Колычев. — Там такие ряхи, что всемером не одолеть. А Ваньку Бельского знавал я. Мы с ним при Иване Васильевиче в окольничих ходили. Признаю, поди. Токма покажите. А ежели он тута живой, то не казнили его тогда, значится.

Александр поднял руки вверх требуя тишину, а когда стихло, то сказал следующее:

— Вы, бояре, да дьяки и другой думный люд, тоже не обессудьте, но пошлю я вас в дорогу дальнюю и всё лесом. Хотелось бы по матушке, но язык не поворачивается. Если других вопросов ко мне нет, то идите отсель, пока я добрый.

Санька стоял, делая вид суровый, хотя на сердце у него был покой. Иногда он напускал на себя грозный вид, ибо русский и особенно работный люд, добрых слов не понимал.

— Или есть ко мне другие вопросы, акромя моей «новой тысячи»?

— Есть, конечно, сказал Адашев. Мы хоть и знаем от твоих писцов, что на южной окраине Руси деется, но хотелось бы от тебя услышать про Кирим, османов, Темрюка…

Санька облегчённо вздохнул.

— Про Кирим мне нечего сказать, кроме того, о чём писал ранее. Захватили побережье, где проходит сухопутный «шёлковый путь» из Персии. Построили большой флот и перегнали его в османское море. Захватили всё побережье Кавказа вплоть до Тропезунда. Дальше пока Мустафа не пошёл, ждёт удобного случая. В самой империи султана Сулеймана то там, то там вспыхивают бунты в поддержку Мустафы. Если бы не ожидание той напасти, о которой я сказал, можно было бы взять Кирим, но у меня пока другие заботы.

Царь глубоко вздохнул-выдохнул, оглядев думскую братию

— Но, думаю, с тем войском, что я наберу, пока дойду до Ростова, можно и Кирим взять. Ратники из моей «новой тысячи» заговорённые. Они уже когда-то умирали и сейчас убить их очень затруднительно. Раны на них заживают моментально. Один, когда мы ехали от Сергиева Посада, упал, когда его конь взбрыкнул, и под копыта другого коня попал, так пока мы с Алексеем Адашевым доехали до него, у него всё и затянулось. При нас срослось всё, как и не было ничего. Так ведь, Алекесей?

— Так и было, бояре. Самолично видел. И как великий государь из могил «праведников» поднимал видел. О том побожиться могу.

Снова по думе прокатился ветерок шёпота и каких-то всхлипов, охов и ахов.

Царь, снова оглядев сидящих на скамьях бояр и дьяков, продолжил.

— Ростов и другие городки стоит по морю Азову плотно и основательно. По берегам сажаем рожь, пшеницу. Досаждают Астраханские ногаи, но мы с ними с помощью персов и Казанских справляемся. Воронеж стал основным поставщиком и ржи с овсом и дерева с железом. Но то вы, наверное, знаете. После бунта и сожжённых вокруг Москвы деревень с сёлами, Воронеж посылал в Москву припасы.