Задыхаясь от долгой тирады, я наконец замолчала, угрюмо опустив взгляд в стол. Ория ничего не ответила — просто крепко обняла меня, и я сама не поняла, как так вышло, что по моим щекам катятся слезы и я сдавленно, чтобы не разбудить альфу, подвываю сквозь сомкнутые губы, прижавшись лицом к ее мягкому округлому плечу.

Тадли появился на пороге Дома около одиннадцати часов утра. Приглаженный, выбритый и одетый с иголочки, он имел мало общего с тем растрепанным призраком, пахнущим пылью и лекарствами, с которым мы виделись несколько часов назад. Я бы, наверное, почти могла поверить, что все это было лишь сном, если бы не выжженная у меня на оборотной стороне век картинка со стоящим на коленях Медвежонком. Воображение слишком охотно подкидывало мне образы того, что было дальше, когда дверь закрылась, и я ненавидела его за это. А потому решительно не могла находиться с доктором в одном помещении и не стала настаивать на том, чтобы присутствовать при повторном осмотре Йона и их последующей беседе. Разыскав вместо этого самого омегу, я несколько минут просто стояла рядом с ним, вдыхая его запах и позволяя ему по-братски нежно гладить меня по спине.

— Ты… правда совсем ничего не помнишь о своем прошлом? — сама не зная почему, вдруг спросила я. — О том, что было до Дома?

Он ответил не сразу, и сама по себе эта пауза была красноречивее любых слов.

— Прошлое есть у всех, сестренка. Даже у меня.

— Почему мне кажется, что у всех, кто живет здесь, в этом самом прошлом кроется что-то очень плохое? — тихо прошептала я.

— Плохое тоже бывает разным, наверное. Бывает такое плохое, как у братишки Йона, а бывает… как у тебя, правда?

Я судорожно, прерывисто выдохнула, но, наверное, меня давно должны были перестать удивлять подобные фразы с его стороны. Не знаю, был ли юный омега в самом деле немного экстрасенсом или просто изумительно хорошо умел читать других, подмечая их реакции, слова и те темы в разговорах, которые они предпочитали обходить стороной, но в любом случае исход был один и тот же — он всегда знал и понимал больше, чем ему говорили. И иногда, возможно сам того не желая, наступал на больные мозоли.

— Мое прошлое совсем не такое, как его, — согласилась я, на этот раз даже не став задавать бессмысленные вопросы о том, откуда Медвежонок все это знает. В конце концов, он мог просто подслушивать то, что говорилось за закрытыми дверями. Чем не еще один отличный вариант объяснения ее маленького таланта? — Йон пострадал из-за своей семьи. Он не был ни в чем виноват и ему нечего стыдиться. То, что с ним случилось, просто ужасно, а то, что случилось со мной… Я сделала это сама. Или почти сама. В любом случае о таком лучше молчать.

— Думаешь, он бы не понял, если бы ты ему рассказала? — негромко спросил Медвежонок.

— Думаю, ему просто нет нужды знать об этом, — убежденно ответила я. — О некоторых вещах стоит просто забыть, чтобы они сгнили и истлели в темноте. Потому что если открыть крышку и коснуться их, ты пропитаешься их вонью до самых костей и позже от нее будет уже не избавиться.

— Но разве ты бы не хотела, чтобы он принял тебя такой, какая ты есть? Со всеми грехами и ошибками, если тебе так хочется считать что-то в своей жизни грехом и ошибкой? — Он нежно улыбнулся, а я снова подумала о том, где его губы были этим утром. Я могла любить Медвежонка, даже несмотря на то, что узнала о нем. Это ровным счетом ничего не изменило в моем к нему отношении, но… Но могла ли я рисковать столь многим, понадеявшись, что Йон будет думать так же обо мне? Ведь все-таки он был альфой. Его совершенно не волновал мой брак с человеком, ведь тот не был ему соперником в неком биологическом смысле. Но каждый раз, когда рядом со мной оказывался кто-то одного с ним вида, он буквально терял всякое самообладание. Да и к тому же… Он ведь понятия не имел, что значило быть такой, как я. Просто физически не мог представить себя на моем месте, ведь с ним такого не могло случиться даже теоретически. А значит, рассказав ему о причине, что заставила меня уехать из родного города, я бы лишь причинила ему боль и, возможно, заставила почувствовать себя оскорбленным. Я вообще понятия не имела, как он мог бы на такое отреагировать, пусть даже прошло уже целых шесть лет.

Шесть лет.

Иногда мне казалось, что я все-таки сумела подавить эти воспоминания и избавиться от них. Проходили дни, недели, даже целые месяцы, и я не думала о том, что тогда произошло. А потом что-то вдруг напоминало — заигравшая песня или то, как перемигивались огни светофоров, напоминая блики цветных прожекторов. И все возвращалось так ярко, сочно и убийственно отчетливо, словно произошло только вчера.

Мне было двадцать два. Вчерашняя студентка, которая еще толком не знала, чем хочет заниматься в жизни. Меня пристроили по знакомству, и я даже особо не представляла, на какую должность иду устраиваться. Потому что в ином случае, наверное, еще трижды бы подумала. У меня не было опыта работы в подобной сфере, но по протекции давнего друга семьи меня сразу назначили на какой-то горящий проект, и я провела почти два месяца, с утра до ночи вися на телефоне — обсуждая количество воздушных шаров, бутылок шампанского, цвет скатертей, меню и список приглашенных артистов. Я буквально спала со смартфоном в руке и в любое время дня и ночи могла без запинки перечислить все пункты, входящие в итоговую смету, которую потом пришлось сокращать почти на треть, разрываясь между более дешевым кейтерингом и отменой скрипача-виртуоза, который умел играть на скрипке с завязанными глазами. Забыла вообще обо всем и, в конечном итоге, о собственном цикле.

Все началось с каких-то мелочей. Я стала ловить себя на том, что строю глазки коллегам и что рядом с альфами мне как-то особенно не по себе. Меня в буквальном смысле слова тянуло к ним, и я даже порой представляла, как посреди рабочего дня просто сажусь к кому-то из них на колени. Возможно, я бы обратила на это больше внимания, если бы не была так измучена работой — дедлайн подступал, а у нас по-прежнему было не решено несколько важных вопросов. Да и к тому же в моей команде почти не было бестий — все альфы, как им и положено, сидели в начальниках разного пошиба, а с ними я пересекалась не так уж часто, чтобы сложить два и два и понять, что со мной что-то не так.

Обычно я начинала принимать подавляющие течку препараты как раз в подобный период, предваряющий наступление самых… гормонально нестабильных и опасных дней цикла. А в этот раз просто забыла про них. Забыла, потому что выматывалась так, что и имя собственное едва помнила. Потому что это был мой первый проект и я очень хотела сдать его достойно.

Меня накрыло как раз в день самого мероприятия. Там, в украшенном, согласно разумно сокращенной смете, зале сидело и выпивало руководящее звено местного автодилера. Три человека и шестеро альф в дорогих костюмах, хорошо поставленной речью и глубоким чувством собственной важности. Я крутилась вокруг них весь вечер, сперва даже не поняв, почему меня так и тянет быть рядом, почему их запахи так дразнят мое обоняние, а на лице появляется глупая восторженная улыбка, стоит кому-то из них обратить на меня внимание. Они тоже чувствовали мой запах, и он не мог не волновать их. Омега в период течки становится не просто лакомым кусочком, она буквально представляется амброзией посреди пустыни. Мы очаровываем всех вокруг, почти не прилагая для этого усилий, но это очарование имеет слишком недвусмысленный и прямолинейный посыл. Посыл, который едва ли можно передать цензурными словами, слишком уж грубым он для этого является.

Наконец один из них не выдержал. Поднялся из-за стола и направился как бы в туалет, но в итоге мы с ним оказались в пустом зале с тяжелыми театральными портьерами. Альфа даже пытался быть галантным, насколько это было возможно в данной ситуации. Он не набросился на меня с порога, хотя я к тому моменту едва ли не прямым текстом умоляла его об этом. Вместо этого он зажег вращающиеся прожектора и музыку — для атмосферы. А, может, для того, чтобы немного приглушить все прочие звуки.