Я не сразу пришла в себя, на несколько минут словно бы и вовсе отключившись. А потом поняла, что Йон, как и в прошлый раз, удовлетворяет себя сам. Я категорически не могла понять его, я вообще уже ничего не понимала, и это было обидно и даже унизительно, но я все равно не могла себя заставить отпустить его. И ощутив горячие капли его удовольствия на своей коже, я зачем-то накрыла их пальцами, словно пытаясь удержать на своем теле.

Какое-то время мы молчали, не глядя друг на друга и медленно остывая после того, что здесь только что произошло. Потом Йон внезапно заговорил, и, судя по его голосу, ему было очень непросто сказать это.

— Прости меня, Хана. Я не могу… заниматься сексом с омегой. Раньше и не хотел, а теперь… Я хочу твое тело, я… безумно его хочу, но… не могу позволить тебе прикоснуться ко мне. Одна мысль об этом… Я просто не могу.

— Почему? — в мучительном непонимании спросила я.

— Есть причины, но я… не могу тебе всего рассказать, — с усилием произнес он, не глядя на меня. — Я никому еще этого не рассказывал. Даже отцу.

Я судорожно выдохнула, ощутив то, что уже чувствовала однажды, когда воспоминания затопили его с головой — волны непередаваемого детского ужаса, холодного и всеобъемлющего. Там, в тех воспоминаниях, пряталось нечто настолько тревожное и невыносимое, что даже спустя столько лет он все еще был его пленником. И даже, повинуясь сильнейшему из своих инстинктов, он не мог перебороть то, что тогда произошло. Была ли я на самом деле готова узнать, что настолько пугало мужчину, смелее и бесстрашнее которого я никого в своей жизни не встречала?

— Ничего, все нормально, — сглотнув комок в горле, проговорила я и обняла его. Он казался напряженным и жестким, словно высохшее дерево, но не отстранился, и это уже было хорошо. — Если однажды ты будешь готов поделиться этим со мной, то я подожду. Все нормально. Ты… Мне было очень хорошо с тобой, и я надеюсь, что тебе тоже было… приятно.

— Хана, я…

На мгновение мне вдруг показалось, что сейчас он признается мне в любви. Предположение совершенно безумное в своей абсурдности, но я правда так думала пару секунд. И почти сразу устыдилась этих мыслей, словно одним их существованием принуждала его к чему-то, чего он не хотел.

— Спасибо, что не спрашиваешь, — вместо этого невпопад закончил он. — Это… много для меня значит.

Я кивнула. Не смогла ответить ничего вразумительного. Его скрытность изводила и мучила меня, как и мое полнейшее непонимание того, что с ним творилось. Но я что могла поделать? Только ждать и верить, что однажды он либо будет готов поделиться со мной самым сокровенным…

Либо нам двоим это уже не понадобится.

Дождь шел всю ночь, а к утру превратился в едва различимую глазом снежную крупу, таявшую на окнах и черном асфальте. В воздухе пахло выхлопными газами и скорой зимой, а город за окнами выглядел взъерошенным и неприветливым, как наполовину ощипанный тощий голубь. Глядя на серую парковку мотеля, окаймленную голыми колючими кустами и невысоким сплошным забором, я могла думать лишь об одном — о том, как сильно устала за прошедшие дни. Усталость наполняла не только мое тело, она жила где-то в мозге, сдавленная с одной стороны необходимостью постоянно думать о собственном выживании, а с другой — изводящими меня невзаимными чувствами, которые, утихая в один день, совершенно срывались с цепи в другой. Я вдруг осознала, что в какой-то момент просто не выдержу всего этого. Сяду посреди дороги, и даже сам Великий Зверь не сдвинет меня с места.

Быть может, я переставала понимать смысл и цель всех своих действий. Бежать куда-то, от кого-то, спасаться и спасать, бороться с судьбой, что каждый раз оказывалась хитрее меня — как долго все это могло продолжаться? Прежде я сражалась за то, чтобы вернуть собственную жизнь, но сейчас, кажется, уже сама этого не хотела. Я уже с трудом представляла, как смогу вновь жить рядом с Джен, ходить на работу, читать плоские шутки логистов в переписке и ругаться с ребятами из юридического отдела. По пятницам пить вино, по выходным гулять по городу, обязательно заглядывая на Площадь Фонтанов, и день за днем просто существовать, словно стоя в бесконечной очереди на выбывание. Нет, если мне доведется пережить все это, я уже не смогу быть прежней собой. Не смогу ходить по тем же улицам и видеть те же сны. Это просто невозможно. Вероятно, я снова соберу вещи и уеду — может быть, на побережье. Да, меня всегда влекло море и его простор. Кажется, воздуха там было столько, что впору задохнуться и лопнуть, как перекачанный воздушный шарик. Я уеду и забуду обо всем, что тут было. Забуду о Йоне и его запахе, забуду о восхитительном чувстве принадлежности, что охватывало меня в его руках. Забуду о крови, боли и опасности, что мы разделили на двоих.

Ведь в конце концов у меня не было другого выхода, так?

Тяжело вздохнув и отхлебнув еще немного остывшего чая, которого Джен купила для меня в торговом автомате при мотеле, я перевела взгляд на двоих мужчин, стоявших на улице в стороне от окна моего номера. Я не слышала, о чем они говорили, но разговор этот был явно непростым и серьезным — их не смущали ни облачка пара, срывающиеся с их губ, ни оседающий на волосах колючий мелкий снег.

Да, вот она моя причина двигаться дальше и не сдаваться раньше времени. Я должна была сделать это ради Йона. Если моя собственная жизнь рассыпалась, как карточный домик, то вот его не должна была. У него есть Никки и ребенок, есть семья, которую он любит, есть цель в жизни — пусть даже последняя и кажется мне смертельно опасной, глупой и бессмысленной. Он, без сомнения, справлялся со всем этим куда лучше меня, да это было и неудивительно. Я могла только догадываться, что ему уже довелось пережить — еще до встречи со мной, бегства от церковников и драк с бандитами. Как Никки тогда сказала? Я не принадлежу их миру? Об этом мире она говорила? Мире без правил, планов, предсказуемой рутинности и банальной безопасности? Как будто хоть кто-то в своем уме пожелал бы стать его частью осознанно.

Когда Йон вернулся, отряхиваясь от налипшего снега, как большой зверь, то выглядел очень довольным, и отчего-то мне сразу это не понравилось.

— Ты получил от него, что хотел? — спросила я, уже зная, каким будет ответ.

— Конечно, — кивнул тот, словно и не рассчитывал на иной исход. — Я знал, что она должна была у него быть. И мне даже почти не пришлось убеждать его расстаться с ней.

— Покажи. — Я протянула руку, и он, достав откуда-то из внутреннего кармана прямоугольный кусочек плотной бумаги, положил мне его на ладонь.

Это была обыкновенная визитная карточка — или, по крайней мере, казалась таковой изначально. Ее матовая поверхность отливала перламутром, вдоль краев тонким золотым тиснением шла золотая рамка, а в центре вальяжно и бесстыдно цвела красная лилия, прорисованная столь точно и изящно, что казалась выложенной мелкими кусочками стекла. На оборотной стороне карточки ничего не было, но я пальцами ощущала легкое уплотнение в центре, как раз под лилией. Вероятно, там был какой-то микрочип или вроде того — что-то, что срабатывало при поднесении к считывающему устройству.

— Это какой-то ключ? — высказала предположение я, оглядев оный со всех сторон и вернув Йону.

— Можно сказать, что членский билет, — деловито отозвался он. — В то казино, о котором рассказывал твой друг, попасть не так просто, оно… представляет собой в некотором роде закрытое заведение. Изначально общественности было заявлено, что это для того, чтобы не допустить к игре несовершеннолетних или неплатежеспособных граждан, но на деле все это лишь прикрытие. Огромный театральный занавес, за которым спрятано кое-что поинтереснее игровых автоматов и рулетки.

— Наркотики? — Мой голос прозвучал почти равнодушно. У меня в самом деле не осталось сил удивляться или пугаться. Словно моя нервная система сама собой ушла в энергосберегающий режим.