— Он не замерзнет? — с немного неуместным беспокойством уточнила я, последовав его примеру.

— Это Тихий Том, у него шкура толще моей раза в два, — отозвался мой спутник, пожав плечами. — Он питается одним алкоголем и кошачьим кормом уже лет десять, спит исключительно на улице и до сих пор способен уложить любого одним ударом. По крайней мере, так про него говорят. — И не дав мне в полной мере уложить у себя в голове услышанное, он добавил: — Говорят, его отцом был альфа, а матерью простая женщина, но он все равно унаследовал силу Великого Зверя, пусть и не пахнет так, как мы.

— А это вообще возможно? — спросила я, бросив последний взгляд на спящего бродягу, прежде чем мы завернули за угол.

— Кто знает, — пожал плечами Йон.

О смешанных браках между такими, как мы, и не-бестиями я знала не понаслышке — сама прожила в таком целых три года. В последнее время такие заключались все чаще, вызывая нешуточную тревогу среди представителей Церкви и различных обществ, радеющих за «расовую выживаемость», как это громко именовалось в некоторых аналитических статьях. Можно сказать, что людей в нас привлекало то же, что и представителей противоположного вида — в омегах их красота, чувственность и сексуальность, в альфах — их сила, уверенность в себе и не просто готовность, но недвусмысленное желание взять на себя ответственность и все решать за двоих. Некоторым последнее в самом деле было очень нужно, и я сама не раз ловила себя на мысли, что благодарна Джен за то, что та не ждет моей просьбы или напоминания и просто берет и решает те проблемы, что иногда возникали в нашей жизни. Другое дело, что в таких случаях она не всегда интересовалась моим мнением или предпочитала навязывать свое, но пока это касалось всяких мелочей вроде продуктов на ужин или фильма, на который мы пойдем в кино, мне было не на что жаловаться. Джен удавалось изумительно ловко удерживаться на грани между обоснованной настойчивостью и утомляющей навязчивостью, и мне всегда в ней это нравилось.

Но я могла понять, почему иногда бестии предпочитали выбирать себе в пару людей. С людьми во многом было проще. Они были спокойнее, инертнее, рассудительнее. Они чаще руководствовались логикой, чем эмоциями, и уж точно не были рабами своей биологии. Секс для них был своего рода развлечением, способом снять стресс — или продолжить род, если на то пошло. Он не был такой сакральной и столь трепетно обсуждаемой темой, как среди бестий. Он редко становился изначальной целью знакомства и к нему не сводились мотивы большинства наших поступков и решений. Любой альфа и любая омега, живущие с человеком, могли быть уверены, что их выбрали в первую очередь не за то, как они пахнут или насколько хороши в постели. Люди вообще почти не чувствовали наших запахов — лишь в те моменты, когда мы выделяли феромоны особенно интенсивно, то есть в моменты сильного волнения, злости или яркого сексуального желания.

И уж точно у них не возникало проблем с тем, что судьба просто ставит тебя перед фактом, кого тебе в этой жизни надлежит любить и с кем быть рядом.

Наш извилистый путь, ведущий промеж покосившихся деревянных хибарок, пришедших на смену панельным домам, привел нас к трехэтажному кирпичному зданию, походившему на старика, у которого прихватило спину. Он весь был какой-то покосившийся и нескладный, зато над главным входом горделиво сверкала явно новенькая неоновая вывеска с, судя по всему, названием заведения.

— Дом Бархатных Слез? — прочитала я и перевела несколько обескураженный взгляд на Йона.

— Мы зайдем с черного хода, — невозмутимо ответил он и потянул меня за собой, никак не прокомментировав это название.

О том, куда он меня привел, я догадалась еще до того, как мы вошли внутрь. В центре Восточного города тоже встречались такие заведения — как правило, скромно спрятавшиеся среди небоскребов и элитных бутиков. Там изможденные своей неприкаянностью альфы могли за разумную плату получить все то, чего им так не хватало. Жившие в таких Домах омеги, как правило, были куда более сговорчивы и дружелюбны и не пытались строить из себя недотрог. Официально Церковь осуждала такие заведения, называя их «притонами разврата» и клеймя каждую работавшую там омегу последними словами и проклятиями, но на деле ходили слухи, что большинство Домов получали свое содержание напрямую из карманов священников, которые и сами были не прочь воспользоваться их услугами в нерабочее время.

Я всегда считала это одним из главных показателей лицемерия всего института Церкви как такового и всех ее догматов. Они превозносили целомудренных омег, которые полностью отдавали себя своему первому и единственному альфе и рожали от него бесчисленное потомство, и категорически осуждали любое проявление среди таких, как я, инакомыслия или, не дай бог, сексуальной свободы. Но в то же время среди альф считалось нормой жениться не раньше тридцати, а то и сорока лет. И, думаю, не имеет смысла говорить, что все это время до свадьбы они не считали нужным в чем-либо себя ограничивать, что Церковью никак не осуждалось и как будто даже поощрялось. Альфы были свободны в проявлении своей сексуальности, в то время как нам, омегам, надлежало сидеть и ждать их, сложив лапки и молясь на свою невинность и чистоту. О том, с кем же именно в таком случае наши будущие мужья свободно проявляли свою сексуальность, все предпочитали скромно умалчивать.

Поднявшись по ступеням служебного входа, Йон позвонил в дверь, и спустя полминуты нам открыли. Изнутри, сбивая меня с ног, хлынуло наружу облако приторно-сладкого запаха, в котором ароматы разношерстных омег мешались с запахами косметики, духов, ароматических свечей и еще такой пестрой мешанины всего, что я ощутила все это даже через маску. И над всем этим главенствовал такой мощный флер секса, что, не удивлюсь, если неподготовленные юные альфы могли от его переизбытка запачкать свои штаны уже на входе.

— Братишка, ты вернулся! — тоненьким голосом произнес повисший на шее у Йона парнишка. На вид ему было не больше шестнадцати, и его феромоны однозначно выдавали в нем вполне сформировавшегося омегу. Тонкие черты лица, пухлые губы, худощавое телосложение и шапка светлых кудрявых волос — парнишка напоминал херувима с картинки, и мысль о том, что он жил, а, возможно, уже и работал в этом месте, неприятным холодком пробежала у меня вдоль позвоночника.

— Медвежонок, это Хана, Хана, это Медвежонок, — дежурно представил нас Йон, приобняв паренька одной рукой и довольно быстро от него отстранившись.

— Здравствуйте, — вежливо проговорила я, протянув руку для рукопожатия. Медвежонок какое-то время изучал меня с головы до ног, втягивая в себя мой запах раздувшимися ноздрями, и в тот самый момент, когда я решила, что мне тут совсем не рады, он вдруг просиял и радостно стиснул мою ладошку.

— Здравствуй, сестренка. Добро пожаловать! Идем, я тебе все покажу!

— В другой раз, — покачал головой Йон, не давая омеге утянуть меня за собой. — Где Ория? Мне нужно с ней поговорить.

— Старшая сестра у себя, — покладисто ответил Медвежонок. — Разувайтесь, она просила не топтать, полы недавно помыли.

Бросив на нас последний сияющий взгляд, он пропал из моего поля зрения, оставив после себя аромат летнего одуванчикового поля, который я могла ощутить куда яснее после того, как, следуя примеру Йона, тоже сняла маску и убрала ее в сумку.

— Так ты живешь здесь? — спросила я, ощущая, что меня буквально переполняют всевозможные вопросы. — Как ты… Ты же говорил, что жил со священником, как тебя потом занесло…

— Это долгая история, — отрезал он. — Идем.

Я не стала спорить, тем более что от обилия переживаний, долгой дороги и на пустой желудок у меня физически не было на это сил. Миновав тесную полутемную прихожую, мы поднялись по шаткой поскрипывающей лестнице и оказались на втором этаже, где, судя по запахам, располагались личные комнаты населяющих Дом омег и куда они приводили своих клиентов. От витающего вокруг запаха секса мне очень скоро стало не по себе. Это было похоже на насильное кормление — я не хотела и была совсем не в настроении, но эти мысли буквально проталкивали мне внутрь, заставляя краснеть, дышать чаще и прижиматься к Йону сильнее, чем было уместно в данной ситуации. Не представляю, каким образом он вообще мог жить или просто находиться в таком месте без постоянных мыслей о сексе и болезненно острого желания оного.