— Нет, — отозвался он, отведя взгляд. — Я в порядке, маленькая омега. Но другому парню, что вышел на арену вчера, повезло куда меньше. Это… безотходное производство или вроде того. Больные бешенством обычно не живут дольше двух-трех недель, но на их место всегда можно понабрать… бывших участников. Хана, то, что там происходит… это немыслимо. Я и представить себе не мог, что найдутся те, кто устроит нечто подобное, но что куда хуже — что найдутся те, кто готов платить за такое зрелище. Одному из тех бедолаг, что были до меня, вырвали руку живьем, а потом вспороли брюхо от плеча до… самого низа. Я в жизни такого дерьма не видел. Великий Зверь, это просто настоящее месиво…

Я вдруг поняла, что он дрожит. Мой смелый, несгибаемый альфа, мой сильный мальчик, который так долго был уверен, что все самое страшное в его жизни уже произошло. И я могла лишь крепче сжимать его руку, чтобы дать ему понять, что он в этом кромешном мраке не один. Мы двое — все, что осталось друг у друга, но этого, наверное, уже было недостаточно.

— Когда они вернутся, я притворюсь, что все еще не пришел в себя, — произнес он чуть погодя, когда ему удалось справиться с воспоминаниями о том, что произошло на арене. — Ты должна будешь заставить их подойти ближе, и тогда я смогу… убрать их.

— Ты знаешь, куда нам идти потом? — тихо спросила я.

— Сориентируемся на месте, — дернул плечом он. — Возьмем их оружие и, если нужно, пробьемся силой. Сейчас, когда они ослабили бдительность, наш единственный шанс, Хана.

Йон выразительно указал на собственную шею, и я только сейчас поняла, что на ней нет электрического ошейника. Видимо, во время схватки на арене он был не нужен, а после нее мой альфа был в таком ужасающем состоянии, что никто и не вспомнил про эту меру предосторожности.

— Хорошо, — кивнула я, гоня от себя предательскую мысль о том, что у нас все равно ничего не получится. Сколько раз мы уже пробовали и получали жесткий отпор? Мое тело все еще помнило удары, которое на нас обрушивали всякий раз, когда мы смели не повиноваться — начиная от пощечины Кадо в лифте и заканчивая тем ударом тока, что заставил Йона корчиться от боли на полу кабинета Сэма. Каждый из них что-то ломал внутри меня, потихоньку и неизбежно. Я не знала, сколько еще смогу выдержать, прежде чем сопротивляться станет слишком страшно. Прежде чем цена за неповиновение будет казаться несоразмерной выгоде, от него полученной.

Я никогда не считала себя сильной и волевой личностью, я заставляла себя быть такой сперва из гордости и чувства собственного достоинства, затем ради Йона. Но это становилось все сложнее, и уже сейчас я чувствовала в себе слишком много страха и малодушную надежду на то, что, возможно, если мы покоримся и будем играть по их правилам, будет лучше. Это было ложное, навязанное мне ощущение, но бороться с ним было непросто.

— Я уже обещал тебе — я вытащу нас, Хана, — упрямо произнес Йон, ловя мой взгляд. — Ты веришь мне?

— Ты обещаешь мне это с первого дня, как мы встретились, — пробормотала я, качая головой. — Мы постоянно во что-нибудь влипаем, а ты обещаешь нас вытащить. И я… я верю тебе снова и снова.

— До этого у меня всегда получалось, — пожал плечами альфа. — Получится и сейчас.

— Нет, на этот раз… На этот раз мы все сделаем вместе, — мотнула головой я, сдвинув брови и усилием воли заталкивая в угол свою нерешительность и трусость. — Я помогу тебе, а ты поможешь мне. Ты больше не будешь меня ниоткуда вытаскивать, потому что я хочу, чтобы мы оба… вытаскивали друг друга. Мне очень страшно, и я всего лишь омега, но я не беспомощный ребенок, Йон. И как бы сильно ты ни хотел меня защитить, потому что твои инстинкты приказывают тебе это сделать, я отказываюсь быть… вечной дамой в беде. И поэтому я задам тебе тот же вопрос: ты веришь мне?

Он молчал несколько секунд, вглядываясь в мое серьезное лицо, а потом кивнул, медленно подняв согнутую в локте правую руку.

— Вместе до конца, Хана Росс.

— Вместе до конца, Йон…?

— Йон Гу, — улыбнулся он, и пусть всего на миг, но его такая знакомая и так нежно мною любимая мальчишеская улыбка словно бы осветила эту убогую комнатушку. — Моя мама приехала сюда из Восточной Азии, и поскольку отца я не знал, мне досталась ее фамилия.

— Я замечала в твоих чертах что-то как будто восточное, но не была уверена, — вернула ему улыбку я, зеркально повторив его жест и переплетшись пальцами своей левой руки с его правой. — У тебя такие большие глаза. Такие… выразительные. — Я отчего-то слегка смутилась, говоря об этом. — Ты сказал, они тебе достались от мамы?

— Да, она… была очень красивая, это я тоже говорил, — кивнул альфа, а затем снова стал очень сосредоточенным: — Хорошо, давай не будем терять времени.

Мы вернулись на исходную позицию — туда, где с его одежды натекло больше всего крови, и он положил голову мне на колени, готовясь изображать умирающего.

Однако, к нашему общему удивлению, ждать нам пришлось куда дольше, чем мы себе представляли. То ли Кадо внезапно расщедрился, разрешив своим громилам оставить нас наедине, то ли про нас просто забыли, но прошло не меньше получаса, а за дверью все еще было тихо. В конце концов у меня от напряжения стала ныть спина, и мы решили перебраться к стене, на которую я могла бы опереться.

— Я плохо спал без тебя, — негромко проговорил Йон, гладя мои колени, на которых лежала его голова. — Постоянно думал о том, что они могли с тобой здесь сделать.

— А я думала о тебе, — кивнула я, перебирая пальцами его волосы. — Здесь… больше нечем особо заняться — только думать и остается. Ория и остальные, наверное, с ума сходят от беспокойства. — Я вздохнула, гоня прочь тяжелые мысли.

— Как и твоя альфа, — согласился он. — Мы ведь пропустили назначенное время созвона.

— Она не моя альфа, — поджала губы я. — Не называй ее так.

— Ну не моя же, — фыркнул он.

— Все еще ревнуешь к ней? — недоверчиво уточнила я, покачав головой. — Правда?

— Я… ревную к тому времени, что было у нас на двоих, — подумав, ответил Йон. — С ней у тебя связаны хорошие воспоминания, а со мной… Я не удивлюсь, если ты не захочешь меня видеть, когда все закончится. Я превратил твою жизнь в сумасшедший дом, маленькая омега, и сколько бы ни извинялся за это, теперь уже ничего не поправишь. Я… не думал, что все так далеко зайдет. Даже представить себе не мог.

— Я уже говорила тебе, я не думаю, что у кого-то из нас был выбор, — возразила я.

— Предлагаешь просто… сделать вид, что все в порядке? — непонимающе нахмурился он, посмотрев мне в глаза снизу вверх.

— Я не думаю, что все в порядке, я просто… Когда начинаю искать всему этому оправдание, то начинаю так… злиться. — Я на мгновение стиснула кулак и почти тут же бессильно разжала его. — В этом нет смысла, если не предположить, что мы этого смысла просто пока не видим. Ты сам так говорил, помнишь? Что мы можем не понимать замысла, но он… должен быть.

— И это говорит девушка, которая с пеной у рта доказывала всем, что судьбы не бывает и все в нашей жизни подчиняется логике. — Он улыбнулся уголками губ.

— У судьбы тоже есть логика, — воспротивилась я. — Я в это верю. Знаешь, очень просто не думать о таких вещах, когда твоя жизнь идет по накатанной. Когда ты каждый день приходишь с работы, ужинаешь с любимой подругой и смотришь сериалы на каком-нибудь стриминговом сервисе, чтобы наутро снова встать в семь утра, где-то в глубине души считая себя в этот момент если не самым несчастным созданием на Земле, то где-то очень близко к этому, то тебе не до размышлений о судьбе или предназначении. Тебя не волнует вселенская справедливость, предначертанность и осмысленность. Ты просто существуешь изо дня в день, а когда случаются неприятности, то просто… справляешься с ними. Или не справляешься. Но когда происходит что-то такое… — Я обвела рукой пространство вокруг нас. — Вопросы приходят сами собой. И ответы на них приходится искать в тех областях, что прежде были отброшены за ненадобностью. Даже самый закоренелый атеист начнет молиться про себя, когда под угрозой окажется его жизнь или жизнь его близких. Перед лицом смерти и… всего, что она с собой несет, мы беспомощные слепые котята, которые больше всего на свете хотят верить, что их существование подчиняется какой-то понятной и справедливой логике. Я тоже хочу. Я выбираю верить, потому что не верить стало… слишком страшно.