Анна стояла и смотрела на пандус, ведущий на третий этаж. Входная дверь в отцовскую квартиру была приоткрыта, а горшок с кактусом по-прежнему стоял у коврика. Она прищурилась и посмотрела на ступеньки. Словно во сне, она прошла по длинному коридору с зернистым полом и лепниной на стенах. Свет просачивался сквозь окна комнат, рисуя яркие полосы на стенах. Белый шкаф был открыт, вся одежда лежала на полу, вместе с туфлями, шляпами и перчатками. Она узнала чёрную куртку с поясом, которую отец надевал, когда ездил на рабочем "Мерседесе". Она остановилась на пороге своей комнаты. Её рисунки по-прежнему висели на стене. На одном был нарисован корабль с тремя стоящими фигурами и подписями: я, мама, папа. В море торчали головы деда и бабушки. Она улыбнулся картине. Почему она нарисовала их в воде? На красном журнальном столике от ИКЕА по-прежнему стоял её пенал с фломастерами, акварелью и инкрустированным известняком стаканом.
Каждый предмет в комнате пробуждал воспоминания. Их обрывки поднимались из забвения, как острые осколки, и складывались в призму образов. Она снова была той самой Анной – девочкой, которая приезжала сюда пару раз в месяц.
Оказавшись здесь сейчас, она поняла, что никогда не скучала по этой комнате, так как никогда не считала её своей. Здесь было много красивых вещей, но, казалось, их положили сюда только для украшения, как пластмассовые пальмовые ветки в черепаховых вазах. И с этими игрушками и куклами она не успела наиграться. Это были её вещи в Палермо, она не могла отвезти их в Кастелламмаре. Они появлялись не в результате истерик или в награду за хорошее поведение. Папа просто однажды закупился в торговом центре после того, как расстался с мамой.
Она выглянула из окна. Такой тишины никогда не было. До этого весь день шло движение, а летом, когда окна были открыты, мимо ходили люди, слышались обрывки их разговоров. Она пошла на кухню. Пустой холодильник был настежь распахнут, а в раковине лежала пыльная посуда. Кофе был разбросан по полу, а стена над раковиной вся покрылась пятнами зелёной плесени. В подвесном шкафу она нашла коробку с хлопьями в форме букв, которые ела с молоком. Она открыла коробку, и оттуда выползли бабочки. Она взяла горсть хлопьев и положила на столик. Разложив буквенные хлопья в ряд, она набрала "АТОР" (буквы "С" не было) и проглотила их одну за другой, молча пережевывая.
В папиной комнате, должно быть, было какое-то стойбище. Здесь всё было завалено тряпками и пустыми бутылками из-под алкоголя. Шторы и ковёр сгорели, а стена вокруг окна закоптилась. Она открыла ящик тумбочки рядом с кроватью: спрей от насморка, часы. Фотографии: маленькая Анна в машине с папой, мама держит Астора на руках, мама и папа с древним римлянином перед зданием Колизея.
Ещё здесь лежал открытый, смятый конверт.
Дорогой,
как дела? Здесь красиво, но очень холодно. Три дня шёл снег, а сегодня утром машину всю замело, однако стоит чудесное солнце. Я каталась на лыжах с Адрианой, которая постоянно расспрашивает о тебе. По-моему, она боится остаться старой девой – вечно вспоминает, что, по мнению родственников, именно мне было суждено остаться одной. Кататься на лыжах всегда приятно, особенно сегодня по свежему снегу, и мне очень жаль, что тут нет тебя. Я знаю, что ты сицилиец и тебе стыдно надевать подштанники, но обещай, что когда-нибудь приедешь, и я научу тебя ездить на снегоуборщике. Адриана говорит, что я уже говорю с сицилийским акцентом, а мне это даже нравится. Я больше терпеть не могу венецианский выговор. Вспоминаю тебя и жалею, что ты не согреваешь в постели мои озябшие ноги.
Я часто задавалась вопросом, почему люблю тебя, и поняла, что ты прилагаешь ужасные усилия, чтобы принять меня такой, какая я есть, привыкнуть ко мне. Мне жаль, что мы ссоримся. Ты непростой человек, и я хочу попробовать посмотреть на вещи твоими глазами. Поможешь мне в этом? Нам не нужно расставаться. Я научусь делать так, чтобы ты был счастлив. Ты заметил, что я пишу тебе ручкой по бумаге? Уверена, когда ты достанешь моё письмо из ящика, это будет приятнее, чем электронная почта.
С Анной всё хорошо. Маме очень нравится быть бабушкой, и она вовсю балует внучку. Я сказала ей, что если она этим летом не приедет в Палермо, чтобы познакомиться с тобой, то может забыть о внучке. Хитро я придумала, а?
Целую тебя везде,
Мария-Грация
Анна взяла письмо и фотографии, сунула их в рюкзак и вышла.
Тем же утром они ушли из Палермо.
Прибыв в Чефалу, они решили несколько дней отдохнуть.
10.
Анна вырвала книгу из рук брата:
– Хватит об этом осьминоге. Пошли посмотрим, что нашёл Пьетро.
Мальчик привел их в гараж со стенами, оштукатуренными известью, занятый в основном серым "БМВ", покрытым брезентом. Среди банок, коробок и инструментов стояла голубая "Веспа" с боковой коляской: белое седло, бахрома на ручках и сиденье коляски из искусственной плетеной соломы.
Пьетро сел на седло и сжал руль.
– Уверен, она заведётся. У неё даже колёса не сдулись. Мы все на ней поместимся.
Анна, которая ожидала увидеть как минимум месячный запас Нутеллы, не смогла скрыть разочарования и попыталась исправиться:
– Прелесть.
– Ты не понимаешь? – Пьетро показал ей мотор. – Теперь мы можем двигаться быстрее.
Она промолчала.
Мальчик склонил голову и закашлялся.
– Что? – спросил он.
– Ничего. И куда мы на ней поедем?
– Как куда? В Мессину.
– Да, но... – Разве нам здесь плохо? Это она произнесла про себя.
– Что “но”?
– Ничего, – она заметила, что в горле встал ком. – А как поступим с Пушком?
– А я и не подумал... – Пьетро хлопнул себя по лбу рукой. – Мы посадим его в коляску вместе с Астором!
– Он там не уместится, – Анна взяла отвёртку и фыркнула. – Пойду домой.
– Я побуду здесь. Мотороллер ещё нужно почистить.
Астор повис на руке сестры:
– Есть хочу.
– Пошли, – сказала она, и они вышли из гаража.
Анна была вне себя от злобы.
Вот сволочь...
Он больше не хочет оставаться в Чефалу. Он хочет уйти, потому что устал от неё.
Астор побежал рядом с ней:
– Не торопись. Чего ты злишься?
– Я не злюсь. А ты пошевеливайся.
Её пугала сама мысль, что Пьетро хочет её бросить. Она не представляла себя снова одной. Что с ней произошло? Ей никогда и никто не был нужен, а теперь она не может жить без этого мерзавца. Её настроение зависело от настроения мальчика. Он был доволен – она была довольна, он был молчалив – она ходила мрачная. Ему достаточно было назвать её Анечкой, чтобы она сошла с ума от радости. Едва поблизости оказывалось зеркало, она осматривала себя с ног до головы. Ей не нравился собственный нос, она ненавидела маленькую родинку у себя на скуле. Чтобы не показывать сломанный зуб, она смеялась, не поднимая губ, и часами примеряла одежду. Она настолько зациклилась на собственной внешности, что иногда, чтобы выпустить пар, ругалась с Пьетро, а потом всегда жалела. Или она пыталась убежать, но невидимая рука возвращала её обратно.
Ад, который ничего бы не изменил на свете. Жизнь разбивалась на минуты, и каждая минута, прожитая рядом с Пьетро, была подарком. Скука пропала. Этот мерзавец заставлял её смеяться, он показывал ей мир не таким серьёзными и страшным, как ей казалось. К тому же (ей приходилось это признать) он было просто симпатичен. За эти месяцы его нос, глаза, рот, подбородок обрели нужные пропорции. Теперь они были идеальными.
Но больше всего её сводило с ума непонимание, считает ли он её своей девушкой или нет. Ей хотелось прижать его к стене и спросить: «Мы пара?»
