– Ну да, я тщеславна.
Она вернулась в комнату, разделась и, скользнув между простынями, повернула ручку лампы – пламя вспыхнуло и фыркнув погасло.
Бам. Бам. Бам.
Что это: ворота? Ставни дрожат на ветру?
Сердце Анны колотилось так оглушительно, что вздрагивали даже кровать и пол.
Бам. Бам. Бам.
Удары были ритмичными и механическими.
Синие дети. Они пытаются войти.
Она встала, поднялась с кровати и подошла к двери комнаты, которая вибрировала между косяками. После мгновенного колебания она схватила ручку и открыла щель.
Голубоватый отблеск окрашивал стену напротив и пол. Теперь грохот был настолько сильным, что трудно было даже соображать.
Ноги напряглись от страха. Она прошла в гостиную и чуть не ослепла от лучей света, которые освещали потолок и сверкали на стеклянных шкафах с кубками и медалями, на картинах и позолоченном барометре. Сквозь лязг раздавался голос.
Она прислонилась к стене, не в силах двигаться дальше. Ей казалось, что по всему телу ползают муравьи.
Голос доносился из телевизора:
– Кто-то смеется. Ещё кто-то плачет. Многие лежат на земле. Многие пытаются подняться на корабль, взбираясь по бортам, – говорил какой-то человек.
Анна стояла в центре комнаты. Огни люстры мерцали вместе с абажуром лампы, а красные нули часов мигали, как глаза хищника, скрывающегося во тьме. На экране повторялась чёрно-белая сцена: тысячи людей собрались на пристани порта. Позади поднимались столбы дыма, окутывающие краны и контейнеры.
Бам. Бам. Бам.
Перед телевизором кресло складывалось и раскладывалось, ревело и дрожало, как пасть механического монстра. Усохший труп доктора Меццопане толкался взад-вперёд на журнальном столике, склонившаяся в сторону голова скользила по стеклу, волоча челюсть и глядя на Анну выпученными белыми, как варёные яйца, глазами.
Она заорала и продолжала орать, широко раскрыв глаза, с хрипом всасывая тёплый, несвежий воздух дома.
Солнце просачивалось сквозь жалюзи, разбрасывая яркие пятна по стенам, ковру и кровати. Щебетали воробьи.
Она заметила, что вся вспотела. Ей показалось, что её вытащили из кучи тёплого и влажного песка. Медленно она расправила грудь и задышала свободнее.
Ей уже снилось, что электричество внезапно включается, это был ужасный кошмар, даже хуже, чем тот сон, когда Взрослые возвращаются и съедают её живьём.
Она встала с кровати. Во рту ещё чувствовался слабый привкус граппы. Под табуреткой, за стиральной машиной, он нашла две пластиковые канистры, наполненные водой, безвкусной, как дождь. Она надела шорты и белую футболку с надписью "Paris, je t'aime", взяла рюкзак и вышла.
Труп Микелини находился недалеко от дороги, его круглая голова лежала в крапиве, а руки – на земле. Поднятая до плеч футболка открывала бледную, покрытую пятнами спину. С него сняли обувь.
Чуть дальше, посреди поля, среди стерни лежал трупик голубого мальчика.
Она задумалась: стоит ли возвращаться в магазин, чтобы запастись продуктами? Нет, надо принести лекарства Астору, а в магазин она зайдёт в другой раз.
Она двинулась к дому.
Тянуло осенним ветром, погода скоро изменится. Анна была довольна, что достала антибиотики. А еды в магазине Микелини хватит, по крайней мере, на год. Как только начнутся дожди, у них будет и вода.
Хватит откладывать, надо научить Астора читать.
4.
Мария-Грация Дзанкетта заболела через 3 дня после Рождества и умерла в начале июня, продолжая твердить дочери, что та должна научить брата читать.
В последние недели жизни, измученная лихорадкой и обезвоживанием, она впала в оцепенение, которое чередовалось с бредом: она не хочет пропустить последний кресельный подъёмник на курорте, в море слишком много медуз, а цветы, растущие на кровати, жалят. Но иногда, особенно по утрам, к ней возвращалась ясность мысли, тогда она искала руку дочери и всё время бормотала одно и то же, что даже вирус не мог стереть из головы: Анна должна держаться молодцом, заботиться об Асторе, научить его читать и ни в коем случае не терять тетрадь под названием "ВАЖНО".
– Обещай! – требовала она, задыхаясь в поту.
– Обещаю, мама, – говорила девочка, сидящая рядом.
Мария-Грация мотала головой, закрыв налитые кровью глаза:
– Ещё раз!
– Обещаю, мама.
– Громче!
– Обещаю, мама!
– Поклянись!
– Клянусь!
Но женщине было мало.
– Ты не... ты...
Анна обнимала её, чувствуя кислый запах пота и болезни, совершенно непохожий на тот приятный запаху мыла, которым всегда пахла мама.
– Я всё сделаю, мама. Клянусь.
За последнюю неделю она совсем потеряла сознание, и дочь поняла, что мама долго не протянет.
Однажды днём, когда дети играли в комнате, Мария-Грация широко раскрыла рот, зажмурила глаза и растянулась, будто её придавило горой. Гримаса, скривившая ей лицо, исчезла, и снова проявились знакомые черты.
Анна встряхнула её, сжала руку и поднесла ухо к ноздрям. Мама не дышала. Девочка взяла со стола тетрадь "ВАЖНО" и стала осторожно листать. Там было много глав: вода, батареи, интимная гигиена, огонь, дружба. На последней странице было написано:
ЧТО ДЕЛАТЬ, КОГДА МАМА УМРЁТ
Когда я умру, то буду слишком тяжёлой, чтобы вы могли вынести меня из дому. Анна, открой окна, возьми всё, что тебе нужно, и запри дверь. Дальше ждите 100 дней. На листе рядом я нарисовала 100 палочек. Каждое утро зачёркивай одну палочку. Как только они закончатся, можешь снова открыть дверь. Но раньше дверь не открывай. Ни в коем случае. Если в доме будет слишком сильно вонять, возьми брата и переселяйтесь в сарай. Приходите в дом только затем, чтобы забрать что-то нужное. Когда пройдёт 100 дней, зайди в мою комнату. Не смотри мне в лицо. Обвяжи меня верёвкой и вытащи наружу. Сама увидишь, это будет легко, потому что я буду лёгкая. Оттащи меня подальше в лес, куда захочешь, и прикрой меня камнями. Потом как следует приберись в моей комнате. Матрас выбрось. Затем можете вернуться в дом.
Анна распахнула окна, взяла тетрадь, игрушки, сказки Оскара Уайльда и, как ей было велено, заперла дверь.
В последующие дни они с Астором проводили большую часть времени на открытом воздухе. С братом было много возни, но едва он засыпал, она бежала наверх, к двери, и заглядывала в замочную скважину. Видно было только стену напротив.
А если она ошиблась? Если мама не умерла?
Ей показалось, что та еле слышно умоляет:
– Анна, Анна... мне плохо... открой дверь. Я пить хочу. Пожалуйста...
Она доставала ключ, вертела его в руках, упиралась лбом в косяк.
– Мама! Я здесь. Если ты жива, крикни. Я здесь. Я приду. Не волнуйся, мне не будет противно. Я только зайду и посмотрю. Если ты мертва, я немедленно уйду. Обещаю.
Спустя некоторое время, когда они с Астором играли во дворе, три вороны сели на небольшую веранду, куда выходила спальня матери. Устроившись рядом, они закаркали, как довольные могильщики.
Анна подняла с земли камень и швырнула в них.
– Улетайте, мерзавцы.
Птицы вспорхнули и с напыщенным видом влетели в дом.
Девочка подбежала, взяла ключ и распахнула дверь. Её обдало сладковатым запахом, она закрыла рот рукой, но вонь прошла в горло. Вороны сидели над трупом и срывали клювами лоскуты кожи с ног. Она прогнала их, но птицы улетели не сразу и с весьма недовольным видом.
Она не могла удержаться и не посмотреть на маму.
Та была мертва – сомнений не было. Кожа пожелтела, как хозяйственное мыло, но там, где тело касалось матраса, она была тёмно-красной. Черты лица исчезли под липкой маской, с жёлтым пончиком вместо рта и носом, утопленным между веками. Шея, прочерченная зёлеными жилками, обволакивала подбородок.
