— Тпру-у, — тронул вожжи Малеванный. И тоже слез с брички, чтобы размять затекшие от долгого сидения ноги.

Тогда и ударил его Буй-Тур. Двинул зажатым в кулак камнем по затылку, и лейтенант, не вскрикнув, начал оседать на землю. Буй-Тур прыгнул в придорожную канаву и понесся вперед огромными прыжками, рассчитав, что солдат тоже должен спрыгнуть с брички, так как стрелять по нему мешают лошади. Он точно уловил момент выстрела и упал плашмя на землю, пуля только обожгла плечо. А потом — в кусты, через низкорослый подлесок, кто найдет его в лесу ночью? Солдат расстрелял обойму и, чертыхаясь, оглядываясь с опаской на мрачный в ночной темени лес, погрузил лейтенанта на бричку, погнал во всю мочь лошадей.

О чем они говорили тогда, по дороге? Кажется, лейтенант рассказывал, как нравятся ему эти края и что хочет он остаться здесь навсегда.

Об этой «встрече» и напомнил сейчас Малеванный. Он только крикнул Буй-Туру, что с тех пор поумнел, так что пусть не рассчитывает сбежать еще раз.

Люди Буй-Тура прислушивались к их разговору и время от времени вопросительно поглядывали на своего сотника: что решит. Молодые в большинстве своем хлопцы, они не хотели умирать в разгар солнечного, тихого и ласкового дня. И Буй-Тур уловил эти их мысли, зло, с надрывом выкрикнул Малеванному:

— Где расстреливать будете? — Он потянулся к автомату, чтобы разом закончить этот странный разговор.

— Не делай глупостей, — предостерег лейтенант; ему сверху было хорошо видно, как поднимает Буй-Тур автомат, прислоненный к стволу сосны.

— Не стреляй, друже проводник, — неожиданно сказал и Щупак, — мы не хотим умирать.

— Ты… молчи! Или надеешься, что Советы помилуют? — Буй-Тур хотел было еще что-то добавить злое, но вдруг почувствовал, как уткнулся в спину ствол пистолета.

Щупак решил «ускорить» переговоры.

— Зрада! Хлопцы, быйте по зрадныку! — заорал Буй-Тур.

А те поднялись, швыряя подальше от себя автоматы. По склону шли солдаты Малеванного, шли не торопясь: было ясно, что с бандой покончено.

— Не ожидал от тебя, Степан, — устало сказал Буй-Тур.

— А что делать? — незлобно ответил Щупак. — Жить хочется, друже сотник…

Малеванный подошел к Буй-Туру. Он сильно изменился с той осени, когда видел его бандеровец. Похудел и почернел от жгучего солнца, лесных колючих ветров. Резко выдавались острые скулы на лице, запали глаза. И были они все такими же голубыми и добрыми. Месяцы непрерывного напряжения приучили его к осторожности, к молниеносной реакции на каждое движение врага. Он подошел к Буй-Туру неторопливо и вроде бы без опаски, но проводник видел, каким цепким стал его взгляд, как вздыбились под гимнастеркой мускулы. «От такого уже не сбежать», — подумал проводник.

— Слава героям[49]… — насмешливо сказал Малеванный.

— Здравия желаю, лейтенант! — в тон ему откликнулся Буй-Тур.

— И псам, и гончим, и псарям — слава! — добавил Малеванный, и у Буй-Тура на лицо легла злобная гримаса.

Этот лейтенант причислял его, идейного борца за самостийну, к своре псов и палачей, душителей народной воли, которых «восславил» еще великий Тарас.

— Не издевайся, лейтенант. — Сотник безнадежным жестом расстегнул свой широкий кожаный ремень с гранатами, взвесил на руке и собрался швырнуть в кучу амуниции.

— Отставить! — прикрикнул лейтенант. И одному из своих солдат: — Кравчук, возьмите у него гранаты.

Кравчук ловко вывернул из гранат взрыватели. «Да, такого не проведешь», — опять подумал Буй-Тур, секунду назад решивший было умереть геройской и скорой смертью.

Солдаты обыскивали бандитов, и те охотно и облегченно — наконец-то кончился этот изнурительный бег от смерти — подставляли под солдатские ладони карманы, освобождались от ножей и пистолетов. Потом их построили в реденькую колонну и повели по склону к выходу из оврага.

— Пошли и мы, — махнул рукой Буй-Туру лейтенант.

Щупак, как и положено, шел на шаг позади своего сотника — привычка, выработанная двумя годами совместного хождения в лесах.

Солнце наконец покатилось к горизонту, и от сосен легли длинные тени, разлинеили землю. Шел от нее, от земли, густой дух, мешался с резким ароматом трав, красной ягоды земляники, сосновой хвои. Буй-Тур подумал, как он измотался за эти пять дней и что хорошо бы лечь на эту землю и не встать…

Злата Гуляйвитер подошла к небольшому серо-скучному особняку, на котором красовалась новенькая вывеска: «„Зоря“. Вільна українська газета для українців». Она поднялась по каменным ступенькам к парадному входу.

В прошлом это, очевидно, был типичный «арийский» дом. Над парадным сохранилась дощечка: «Вход только для господ». Сбоку от нее белел въевшийся в стену призыв «Покончить с трусами и паникерами». На специальной подставке был укреплен почтовый ящик, и будто для того, чтобы никто не сомневался, какие газеты получали в этом особняке, на нем виднелась полузатертая надпись: «Фелькишер беобахтер». Рядом ввинчено медное кольцо для собаки, у порожка лежал резиновый коврик.

Злата почувствовала легкое раздражение: дядя несколько дней назад неожиданно стал хозяином этого особняка и уже мог бы избавиться от этого старого хлама. Он позвонил ей сегодня днем: приди да приди, давно не виделись. Злата не любила визиты к родственникам. Начинались охи и ахи, часами длились бесцельные, бессодержательные разговоры. Но сегодня от встречи она не смогла уклониться. Дядя, Левко Макивчук, стал редактором газеты «Зоря» и подготовил ее первый номер. Было решено отметить это незаурядное событие в кругу старых борцов за «вильну соборну Украину».

Злата принадлежала к младшему поколению националистов. Но и ей было уже что вспомнить. Люди осведомленные знали, что в биографии племянницы редактора Златы Гуляйвитер («Веселка») — рейды в сорок третьем году по Львовщине, два «путешествия» по нелегальным тропам в качестве курьера в сорок пятом.

Но известно это было немногим, а Злата старалась, чтобы в ее прошлом кто попало не копался. Для всех она была просто Златой Гуляйвитер, симпатичной дивчиной, увлекавшейся историей, пробовавшей силы в журналистике.

Тетка попросила Злату прийти сегодня пораньше, чтобы подготовиться к приему гостей.

Давно, когда Злата была совсем маленькой, ее отец однажды ушел и не возвратился. Позже она узнала, что был отец курьером, поддерживавшим связь между националистическим центром за кордоном и нелегальной организацией националистов на территории Советской Украины. Отец не вернется — это было ясно. Мать Златы перестала его ждать и сошлась с владельцем ресторана «Подол». Держал ресторацию петлюровец Панас Тихий — удалось ему бежать с Украины не с пустыми руками. Он заставил Злату подавать пиво клиентам, улыбаться толстым, разжиревшим на немецких сосисках таким же, как и он, петлюровцам.

А мама пела им украинские песни, по ночам плакала и много курила — к утру набиралась полная пепельница окурков дешевых сигарет.

Потом она умерла.

Злата пошла к дяде, брату матери, Левку Степановичу, и сказала:

— Возьмите меня из ресторации. А то и я умру, как матуся.

— Прокляти петлюры, — злобно сказал Левко Степанович, — замордували дытынку!

Он был сторонником гетмана Скоропадского, с Украины сбежал еще в 1918 году в одном жупане и теперь бедствовал, обивал пороги более удачливых земляков. Но Злату приютил, одел, подкормил и послал учиться.

С годами дела у него пошли лучше, он стал пописывать в газетки и еженедельники, издававшиеся националистической эмиграцией, собрался с духом и высидел за облезлым письменным столом книжку: «Мы в майбутний Европи», в которой поделился своими мыслями о будущем украинских национальных идей. Это будущее, по Макивчуку, зиждилось на двух китах: союзе с германским национал-социализмом и единении всех «здоровых украинских сил», осевших в Праге, Вене, Берлине и других столицах и, к сожалению автора, раздираемых противоречиями и ссорами.