Бес хорошо помнил: такой разговор с проводником действительно был. Рен решительно отказывался жертвовать людьми ради того, чтобы сжечь десяток селянских халуп.
— И так пожары по ночам в округе, — бубнил проводник, — на них слетятся москали да чекисты со всех сторон. Бросят на нас полк, что делать будем?
Проводник был тогда в плохом настроении. От его куреня почти ничего не осталось — растрепали истребительные отряды, которых селяне да местные комсомольцы точно наводили на след бандеровских сотен. Проводник новыми налетами боялся обнаружить себя.
— Но почему же я вас не видел? — не унимался Бес.
— Эх, плохой из вас референт службы безпеки! — иронически протянула Леся. — Помните хлопца, который вам стол накрывал? Вы тоже пили тогда самогонку, не много, а так чарки две-три пропустили… И закусывали яичницей с салом. Проводник потребовал пампушек с чесноком, а хлопец сказал: «Нет, кончились…» Помните?
— Ну, кажется, было это, — неуверенно сказал Бес.
— И курили вы какой-то пахучий тютюн. Рен еще спросил, где добыли, а вы сказали, что хлопцы Джуры какого-то комиссара переселили на небо, а это — трофей…
— Было… — признал Бес.
— Так какого ж черта вы мне голову морочите?! Или память вам Советы выбили? Или мозги по дороге к дому моему растеряли?
Леся, начав ругаться, зажигалась, сама себя подзадоривала злыми словами и уже не могла остановиться, погасить ярость.
Бес отметил, что это у нее от сотни, где пан тот, у кого глотка сильнее.
— А раз все это помните, то тот хлопец Рена — вот он, перед вами!
«Ведь и в самом деле могло быть так, — размышлял Бес. — Крутился тогда вокруг проводника какой-то юнак, стаканы ставил на стол, сковороду с яичницей». Одет был, как теперь припоминал референт, в галифе, в куртку, на голове держалась мазепинка с трезубом. Проводник ласково на него поглядывал, это Бес заметил.
— Чтоб не сомневались, хотите, я все ваши псевдо скажу?..
— И это знаешь? Откуда?
— Мне Рен их назвал. Он дальновидный был, Рен. Заботился обо мне: «Если что случится, — говорил, — и тебе деться будет некуда — пойдешь к Бесу. Найти его можно так и так… Скажешь ему, кто такая. Передашь мой наказ: помочь тебе документами и деньгами».
— Даже так? — вроде бы удивился Бес. — Проводнику известно было — у меня не банк, а я не миллионер.
— Да нет, проводник как раз знал, что вы вроде миллионера, — многозначительно сказала Леся. — Так вот у вас были такие псевдо…
— Подожди, — остановил ее Бес и показал глазами на застывшего, как изваяние, Павла Романовича. — Такие вещи вслух не говорятся. Напиши, если знаешь…
Леся написала на листке несколько слов, передвинула его по столу Бесу. Тот прочитал, достал зажигалку, сжег листок и пепел растер в пепельнице.
— Об остальном — потом, — сказал почти добродушно.
— Не будем откладывать, зачем же? — вкрадчиво сказала Галя. — Та шкатулка…
— Хватит! — хлопнул ладонью по столу Бес. — Вижу, ты курьер Рена. Почему раньше меня не искала?
— Не было в том надобности.
— Отошла от борьбы?
— Нет, друже референт. По моим следам шли. Велика ли радость провалить и себя и вас?
— А как сейчас?
— Школа Рена, сумела оторваться… — К Лесе вернулось хорошее настроение. — Так что, по чарке в честь зустричи?
— Наливай, — согласился Бес и поднял рюмку: — Хочу сказать… Рад такой встрече. Нет, не все мы еще потеряли, если в строю остались лучшие из лучших. За тебя, Мавка. За то, чтоб доля была к тебе милостивой.
Что хотел этим сказать Бес, Леся не поняла. Но ясно было, что не так уж и рад референт неожиданному появлению Мавки, соратницы Рена, посвященной, как оказалось, в важные тайны. Правду говорят, что красуня из самого стойкого мужика такие сведения выспросит, которые тот другим и под пыткой не скажет. А Рен старел: седина в волос — бес в ребро. Сто чертей в печенку проводнику, хоть о покойниках, прости господи, плохо не говорят…
И про шкатулку не удержался, старый бабник!
О существовании шкатулки знали только трое. Впрочем, до последнего времени Бес считал, что знали всего лишь двое, и один из них погиб.
Появилась она несколько лет назад. Бес хорошо помнил, как это было.
Куренной Рен был мужичком хозяйственным. Он часто думал о будущем, о том будущем, когда сможет отложить автомат и стать «господарем» на манер тех, кого знал еще до войны в закарпатских селах: дом под железом полная чаша, и поля вокруг, сколько глаз охватит, — мои, а на усадьбе — батраки, кони. По воскресеньям завтрак в кругу семьи, а потом и в церковь пойти — в черном костюме-тройке, в шляпе…
Но куренной был и трезвым человеком — он не очень-то в последнее время верил в будущее. Горели хаты, падали под выстрелами хлопцев куренного бедняки-активисты, что выступали за колхозы да за Советы, но на место убитых вставали новые, и было их больше, чем раньше. И даже страх переставал быть союзником Рена, потому что его больше не боялись, а просто ненавидели. Было время, на белом коне въезжал в села. Ушло то время… Посоздавали везде истребительные отряды — «ястребки» встречали куренного свинцом, указывали дорогу чекистам. И даже те, кого удавалось схватить, плевали ему в лицо, хоть и знали, что будут резать их живыми на шматки. Куренной чувствовал, что протянет недолго. От куреня осталось одно воспоминание, горстка людей, которым терять уже было нечего, каждый мог в той крови, что пролил, выкупаться.
Потому и не любил Рен, чтобы величали его куренным. Звучало это насмешкой. Предпочитал другой титул — проводник. Что это за куренной без куреня, генерал без армии?
А тут еще над лесами появились самолеты, сбрасывали листовки. Обещались в них амнистия и мирный труд.
Был у Рена старый приятель. Вместе еще при польских панах мечтали о временах, когда ОУН добудет победу. Вместе и хутора свои пожгли, когда пришли Советы… Теперь трудился старый приятель бухгалтером в колхозе «Червоный прапор».
Наведался к нему Рен ночью. Не обрадовался ему приятель, но поставил на стол самогонку, закуску. Пили неторопливо, больше беседовали, как и водится между людьми, которые давно не виделись.
— Як в колгоспи? — спросил добродушно Рен.
Думал, что будет приятель новую жизнь проклинать. А тот сказал неожиданное:
— А чего же? Крепнет колхоз. Все село сейчас в нем. Недавно три трактора получили да два грузовика. Семенами держава помогла. Лес и кирпич на строительство выделила.
— Ты мне скажи, выгодное это дело для селянина или нет?
— Как для кого. Для тебя, к примеру, — нет. А для бедняков-середнячков — очень. Про тех, у кого вообще ничего не было, кто в наймах и злыднях век вековал, я и не говорю… Колхоз для них спасение…
Рен цедил горилку, задумчиво смотрел на приятеля. Продолжал расспрашивать с тем терпением, когда хотят узнать что-то очень важное.
— Ты бухгалтер, значит, знаешь все цифры по колхозу. И хозяин был из тебя неплохой, тебя не проведешь на мякине. Сойдутся у колхозников концы с концами?
— Готовим сейчас отчет для района, — степенно ответил приятель, — скажу тебе, что все планы выполним. Будем с большой прибылью. Если же ее разумно в дело употребить, то в следующем году не только все дыры залатаем, но и на обновки хватит. А потом должен еще ты учесть, что не только в прибыли сила колхоза. Школу вон построили, под клуб фундамент заложили… Молодых хлопцев колхоз от сохи отрывает, на трактор садит.
Рену вспомнилось, как встречались они много лет назад, когда хутора их рядом стояли. Другие тогда были разговоры у них.
— Значит, и ты москалям продался? — спросил приятеля.
— Никому я не продавался… Жизнь стала другой, и надо искать в ней свое место.
— А помнишь, как стихи писал о любви к Украине?
— Помню.
— Сжег те вирши?
— Зачем же? Я Украину любить меньше не стал…
Говорили они на разных языках.
И спросил еще Рен:
— Так, выходит, нам на поддержку селянина нечего рассчитывать?..
