— Ну, я чекист…
Бес обрадованно — крупный улов! — задал следующий вопрос:
— Фамилия?
— Дзержинский…
— Сын? — Бес боялся поверить удаче.
— Все мы сыновья Дзержинского… — Лейтенант говорил свысока, презрительно. У него было очень юное лицо, только пробилась черная смужечка усов, и губы были по-детски припухлые. А на голове пропитался кровью бинт, и глаза глубоко запали, казалось, провалились.
— Издеваешься? — сообразил Бес. И приказал, стараясь, чтобы приказ прозвучал властно и отрывисто, как у господ гестаповских офицеров: — Подойди ближе! — Он хотел рассмотреть его — впервые видел чекиста вот так близко, рядом с собой, и тешил себя мыслью, что может сделать с ним все, что угодно.
Лейтенант подошел к Бесу и коротким, почти молниеносным ударом сбил его с ног. Бес упал в пыль плаца, дернулся, попытался встать на четвереньки и снова упал в пыль.
— Добить бы гада… — тоскливо протянул кто-то из пленных.
— Наши добьют, придет время, — сказал лейтенант.
Он встретил смерть спокойно, с пренебрежением, которое поразило даже гестаповцев: они долго оживленно лопотали, обсуждая этот инцидент…
И теперь Бесу казалось, что Коломиец похож на того лейтенанта, только постарше возрастом, званиями и мудрее.
Когда-то, удачно уходя от облав, заметая следы, меняя фамилии и внешность, Бес как бы отвечал в сотый раз лейтенанту, срезанному автоматной очередью, но так и не ушедшему из злой памяти: «Врешь, не добьете…»
Он ненавидел лейтенанта и через много лет после смерти и был не в силах забыть его, хотя и очень старался это сделать.
И сейчас, в дождливую осеннюю ночь, ему вдруг почудилось, что лейтенант не ошибся: время пришло, и его добьют.
Но Бес не хотел сдаваться, он цеплялся за жизнь и не собирался погибнуть просто так, без попытки еще раз перехитрить судьбу. А вырваться из западни можно было, только одолев Коломийца, направив его по ложному следу.
Провалы и неудачи начались с приходом Златы. Теперь Бес в этом не сомневался.
А складывалось ведь все очень и очень неплохо. С приходом Златы перед ним замаячили новые надежды: за кордоном о нем не забыли, помощь возможна, как возможны и самые неожиданные перемены в международном климате. Бес от строки до строки прочитывал все международные сообщения в газетах, выискивая хотя бы слабые намеки на возможные конфликты.
Злата принесла надежду…
Юлий Макарович вспоминал, как, еще не поверив ей, он отчаянно обрадовался: значит, борьба продолжается, не все погибло, если издалека, из-за кордона, приходят курьеры.
Раз идут оттуда, значит, можно уйти и туда…
Только однажды он позволил выплеснуться этой радости: предложил Злате выйти за него замуж. Он хотел, чтобы Злата стала его помощником в уходе за кордон. Конечно, сам по себе в мужья он ей не годился, это было ясно, но вместе с казной Рена… Не дурочка ведь курьер, должна была понимать, что такие кош-ты на дороге не валяются. Тем более что и Юлий Макарович не собирался зачислять себя кандидатом в небожители, он мечтал, что именно за кордоном наступят его лучшие дни, без постоянного страха, вдали от полковника Коломийца.
Бес вспомнил и ту встречу, когда в ответ на его предложение Злата-Ганна обещала подумать. Это было естественно: шаг серьезный, должна была она трезво оценить последствия. Вспомнил Юлий Макарович и другие контакты с курьером. Трудно было в них обнаружить что-то подозрительное. И все-таки… Он, старый стреляный волк, видевший смерть и врагов, и друзей, и просто людей, которых его хлопцы убивали неизвестно за что, он, прошедший сквозь многие опасности, чувствовал, что вместе со Златой-Ганной пришло ощущение конца.
И, вспомнив все, он теперь, не сомневался, что увидел вчера в толпе Лесю Чайку. Нет, он не мог ошибиться, глаз у него наметанный. Очевидно, не она ушла за кордон, кто-то другой. Странно, курьером к Стафийчуку приходила девушка, у Рена побывала тоже девушка…
Референт Сорока подробно описывал приметы того курьера. Они не совсем совпадали с приметами Чайки. Ну и что? Схожести добиться труднее, чем отличия.
Чайка появилась вскоре после Ганны. Значит, Ганне и принадлежит главная роль, это она бродит по курьерским тропам, умудренная опытом предыдущих схваток, опасная и своим знанием законов борьбы, и мужеством — не ему, Бесу, в том сомневаться. У самого задрожали колени, когда внезапно увидел в ее руках пистолет.
…А дождь все лил и лил… И Бес подумал, как тяжко уходить в такую погоду из дома, в котором годами создавал достаток, где каждая вещь ласкала взгляд…
Чайка мелькнула в толпе и растворилась в ней. Значит, и люди Коломийца могут совершать ошибки: Чайка или та, кто укрылся за этим псевдо, должна была бы исчезнуть из города. Как ни мала была вероятность такой встречи, но и ее следовало «тем» ликвидировать.
Бес принялся поспешно собираться в дорогу. Он не скрывал следов бегства: пусть думают, что ушел за кордон, и перекрывают этот путь. А он уйдет в глубь страны, к старой знакомой, под кровом которой переждет грозу.
Бес надел новый костюм, в котором его никто еще не видел. Проверил карманы: не попало ли случайно туда что-либо напоминающее о Юлии Макаровиче. Положил в них новые документы: теперь он будет Степаном Сидоровичем Карпюком, учителем истории на пенсии.
В саквояж собрал самое необходимое. Тайник у Беса находился в полу, под ковром. Паркетные дощечки легко вышли из гнезд, и Юлий Макарович извлек шкатулку. Она была тяжелой. Бес бережно очистил ее от комочков земли, от пыли и положил на дно саквояжа. Пачки денег рассовал по карманам, отдельно положив несколько бумажек для расчетов в дороге. Все у него было предусмотрено на этот случай, и даже купюры были крупного достоинства, чтобы не занимали деньги много места.
Дождевик, тоже новый, Юлий Макарович перекинул через спинку стула. Предстояло сделать еще два дела. Он не торопился, так как знал, что вряд ли за ним придут этой дождливой ночью. Очевидно, за квартирой установлено наблюдение, и чекистам нет смысла торопиться с арестом — Юлию Макаровичу, думают они, не ускользнуть.
В квартире не было ничего, что свидетельствовало бы о второй, тайной жизни Юлия Макаровича, но он еще раз тщательно осмотрел ее: не осталось ли какой зацепки для чекистов.
И здесь опять закралось сомнение: не торопится ли — может, напридумывал в одиночестве напрасных страхов? Жизнь вывела его на перекресток: требовалось самому себе ответить решительно «да» или «нет».
Во-первых, он мог остаться и выжидать, оттягивая развязку.
Во-вторых, можно уходить на Запад, пытаться пробиться через заставы и кордоны. Но он там, на Западе, после провала операции никому не нужен. Мудрый заварит следствие, затаскает по допросам и, конечно, обвинит в провале «Голубой волны». Хорошо, если просто выбросят на помойку, а то ведь и удавят свои же соратники. Да и не получал он приказа уходить за кордон.
Наконец, третий путь — перебраться в другой город, обосноваться на новом месте, скрыться и от Мудрого, и от чекиста Коломийца. Это был наиболее безопасный вариант, но Бес не мог представить себя в роли пенсионера. Он был весь пропитан ненавистью, и пенсионная жизнь с ее тихими радостями была не для него.
Хотелось верить, что события последних недель ничего не изменили в его, Юлия Макаровича, положении: он ошибся вчера — Леся Чайка не могла быть в городе, она за кордоном, у Мудрого, скоро возвратится обратно, и вместе с нею придут помощь, инструкции. Злата — у Буй-Тура, и есть еще хлопцы сотника, можно будет больно кусать эту власть, поставившую Беса вне закона.
Юлий Макарович снова перебрал день за днем, как четки на связке, с того времени, когда появилась Злата. И снова пришел к выводу: он не ошибается, чекисты обложили со всех сторон. Очень умело обложили, так, что везде сходились концы с концами, не было только одного — ощущения безопасности.
Значит, решено: надо уходить.
Бес проверил пистолет, вогнал патрон в ствол, вскинул руку и прицелился в портрет Тараса Шевченко. Кобзарь смотрел на Беса мудро и отрешенно. Рука у Беса не дрожала, он это отметил, а еще подумал, что все-таки постарел: лет пятнадцать назад он бы так не колебался, сменил бы шкуру и опять кинулся бы на тех, кто отнял у него мечту.
