— Вы могли бы напомнить мне, какое место в турнирной таблице занимает местная команда?

Он смешался, но все же выкрутился:

— Удивляюсь, гражданин следователь, почему вы мне не верите? Разве я дал вам повод?

— Это сложный вопрос, Красильников, мы еще к нему вернемся. В данном случае мне просто любопытно: вы были в гостях у Волонтира больше четырех часов. Неужели ни о чем, кроме спорта, не говорили?

— Говорили, конечно.

— О чем же? Не помните?

— Очень смутно. Мы много выпили, — последовал ставший традиционным ответ.

«Не помню», «забыл», «мы много выпили». Красильников возвел укрепления под стать крепостным сооружениям Трои. Пробить в них брешь казалось непосильной задачей — ответ был готов буквально на все. Но и вопросы, которые накопились у меня за две недели, были не из легких.

— Сколько вы получали в месяц, Красильников? — начал я издалека, зная заранее, что он не рискнет соврать. В деле имелась справка из бухгалтерии.

— В зависимости от выработки. Когда сто сорок, когда сто шестьдесят.

Это соответствовало действительности.

— Вам хватало?

— С трудом, — ответил он, и я догадался: Игорь подозревает, что нам известно о сберегательной книжке, и хочет на всякий случай перестраховаться. Моя догадка тут же подтвердилась: — Часть денег я относил в сберкассу, собирал на машину.

— Жена знает о сберкнижке? — спросил я.

Он пожал плечами:

— Нет, мы как-то не говорили об этом.

— И много вы собрали?

— Четыре тысячи.

Характерная для Красильникова черта: соврать хотя бы в малом, если нельзя в большом. Согласно нашим данным он собрал более пяти, но я не стал уточнять: в мою задачу не входило спорить о величине вклада.

— Мать оказывала вам материальную помощь?

— Нет.

— А тесть?

Не понимая причин моей настойчивости, он забеспокоился:

— Ну да, я же говорю, что нам приходилось туго, денег не хватало, иногда он давал для внучки.

Именно такой ответ я и хотел услышать.

— Значит, ваш семейный бюджет не отличался большим размахом? — Это был последний уточняющий вопрос, перед тем как навести первый удар.

— Да, иной раз приходилось экономить, — с легким вызовом ответил он. — Даже в мелочах.

— Объясните тогда, как вам удалось выкроить деньги на похороны Нины Ивановны Щетинниковой, вашей соседки?

Удар попал в цель. Красильников растерялся и опрометчиво ляпнул первое, что пришло на ум:

— Похороны обошлись недорого…

Это была ошибка.

— Но и не так уж дешево. У нас есть справка, что они стоили вам сто тридцать семь рублей пятьдесят копеек. Ваш полный месячный заработок.

Он допустил еще одну грубую ошибку:

— Кажется, я снял деньги с книжки.

— Пусть вам это не кажется. В лицевом счете значится, что за последний год вы только вкладывали деньги и не сняли ни одной копейки.

Я не обольщался насчет результатов допроса, но продолжал наступление по всему фронту.

— В каких отношениях вы состояли с Щетинниковой?

— Ни в каких! — выпалил он чересчур поспешно. — В соседских, не больше.

— Она ваша родственница?

— Нет.

— И вы ничем ей не обязаны?

— Абсолютно!

У меня возникло четкое ощущение, что мы подошли к чему-то важному, что имело непосредственное отношение к убийству, но, к сожалению, дальше ощущений дело не пошло.

— Я не был ей обязан абсолютно ничем, — повторил Красильников.

— Тем более непонятно, по какой причине вы при столь жестком семейном бюджете пошли на столь значительную трату.

— Она была одинока…

— Но заботы о похоронах в таких случаях берет на себя государство. Куда вы торопились, почему не подождали? Или у вас были лишние деньги?

— Нет, — промямлил он.

— И зачем вы выкрутили лампочку в прихожей? Только не говорите, что у вас от света болели глаза…

Это был момент, когда я почувствовал, что самообладание покидает Красильникова, — он сник, как надувная кукла, из которой выпустили воздух. На лице проступили глубокие морщины — раньше я их не замечал.

— Вам плохо? — вынужден был спросить я.

— Да, мне нездоровится, гражданин следователь, — невнятно проговорил он. — Позвольте вернуться в камеру.

Я нажал на кнопку, вмонтированную в крышку стола. В дверях тотчас появился дежурный.

— Заключенному плохо. Вызовите, пожалуйста, врача.

Красильников поднял голову.

— Подождите, — несколько живее попросил он. — Наверное, не стоит… Не надо врача…

— Что так?

— Мне уже лучше.

Я отослал дежурного, но момент был упущен: Красильников действительно пришел в себя и последствия не замедлили сказаться — без видимых усилий он вернулся к обычному своему тону, довольно удачно имитируя человека недалекого, прямого и чуждого хитрости.

— Что я могу сказать, гражданин следователь. С лампочкой что-то не припомню, забыл, а насчет похорон вы правы — подозрительно. Но войдите в мое положение: рядом в квартире мертвая лежит, а у меня дочь-первоклассница… Да и старушку жалко. Разве за это можно осуждать? Жили по соседству, душа в душу, кому ж позаботиться, если не мне?

— Вы, я слышал, даже путевку в санаторий ей доставали?

— Не было этого, — резко ответил он.

Что ж, не было, значит, не было. Разберемся в этом вопросе без его помощи. Нам не привыкать.

Второй удар я нанес без подготовки:

— У вас, Красильников, была знакомая по имени Таня. Расскажите, пожалуйста о ней поподробнее.

— Вы что-то путаете, — не очень уверенно возразил он. — Не знаю я никаких Тань.

— Вы уверены? — переспросил я.

— Да, уверен, — гораздо тверже, чем в первый раз, сказал Игорь.

Это была не ошибка. Это был почти подарок. О Тане говорила его мать, говорила Ямпольская; существование Тани не вызывало никаких сомнений, скорее наоборот: я боялся, что Таня Ямпольской и Таня Светланы Сергеевны — два разных человека, мало ли как бывает. После ответа Красильникова стало очевидным: речь идет об одной и той же девушке, сознаться в знакомстве с которой ему невыгодно. Почему? Надо будет выяснить. Отрицая сам факт существования знакомой по имени Таня, он невольно наводил на мысль, что это важно, заострил на ней наше внимание, я ловил его таким приемом не впервые, поймал и на этот раз.

— Значит, знакомство с девушкой по имени Таня вы категорически отрицаете?

— У меня такой знакомой нет.

Я зафиксировал его ответ в протоколе и, чтобы не спугнуть удачу, прекратил расспросы о Тане. Была на это и более серьезная причина: мы слишком мало о ней знали…

На очереди оставалось еще одно противоречие, на мой взгляд, самое серьезное. И я снова пошел на приступ:

— Вы можете описать, как провели утро девятнадцатого января?

— Я уже рассказывал. — Красильников ожидал ловушки и теперь отвечал осторожно, хотя и продолжал сохранять вид человека, которому нечего скрывать.

— Ничего, повторите. Возможно, припомните что-нибудь.

— А что именно вас интересует?

— Меня интересует все: в котором часу встали, когда вышли из дому…

— Встал в восемь. Умылся, привел себя в порядок и в половине девятого пошел на работу.

— Не опоздали?

— Куда? — Он мучительно искал в моих словах подвох, и это отражалось на его лице.

— На работу.

— Вроде нет…

— До сих пор вы утверждали, что пришли вовремя, а теперь что — сомневаетесь?

— Вроде нет, — повторил он.

— И чем же вы занимались с утра?

Все-таки его выдержка имела пределы: он откровенно выжидательно смотрел на меня, смотрел жалостливо, с просящим выражением, будто заклиная не произносить больше ни слова, закончить на этом разговор.

— Как это — чем? Работал…

— А вот ваши сослуживцы говорят, что вы опоздали больше чем на час. Неувязочка получается, Красильников.

— Я расписался в журнале явки на работу, — нашел он не самый сильный ход. — Проверьте.

— Уже проверили, — сообщил я. — Но Щебенкин… вы знаете Щебенкина?

— Знаю.

— Так вот Щебенкин продолжает утверждать, что видел, как вы подъезжали к ателье в такси в половине одиннадцатого. То же самое говорят и другие ваши сослуживцы. Кому же верить: записи в журнале или живым свидетелям?