Бэзил тронул его за рукав, кивнул в заднее окошко такси, в котором они ехали. Следом, лишенный из-за воинских грузовиков возможности обогнать такси, величаво плыл перламутровый «крайслер», сверкавший хромом, с номерным знаком из четырех восьмерок. В машине сидел знакомый по вокзалу здоровяк.
— Ого! «Большие деньги» — толстосумы демонстрируют мощь... Но на меня им наплевать, — сказал Кхун. — Я нахожусь вне сферы их интересов. Вот Пратит Тук, которого убрали, пожалуй, их больше интересовал...
— Чья такая карета?
— Их шесть. Помимо «крайслера», три «мерседеса» и два «роллс-ройса». Все имеют номера из четырех восьмерок. По поверью хуацяо, цифра является мифологическим воплощением денег и их всесилия. Чан Ю, хозяин роскошных тачек, заплатил за каждый номер по сто пятьдесят тысяч бат на специальных торгах в дорожной полиции.
— Чан Ю еще жив?
— Никто не знает в точности. Возможно, дряхлый проходимец здравствует, возможно — нет. Чтобы сохранить авторитет «больших денег», нужна таинственность. Известно, что Чан Ю выбрал Чиангмай для проживания из-за здорового климата и обретается в специальных апартаментах гостиницы «Чианг Ин» на последнем восьмом этаже, блокированном наглухо. Один бедовый офицер из армии сунулся было туда в связи с расследованием опиумного бизнеса и оказался уволенным. Вот так-то!
— Тогда твой отказ услужить человеку Чан Ю или, во всяком случае, человеку, за которым приехал на вокзал его «крайслер», может тебе дорого обойтись.
— Ты же не новичок на Востоке, Бэзил! Да плюнь я в рожу Чан Ю публично, он не шевельнется. Разве я запустил руку в его кошелек? А вот возьми я оттуда десяток бат, мне бы тогда несдобровать...
Кхун помрачнел, съежился в углу оклеенного пластиком сиденья. Пальцы, сжатые над торбой, шевелились. Сказал:
— Ненавижу бедность и хотел бы иметь много денег... Чем образованнее человек, тем сильнее должен ненавидеть он бедность, лишающую возможности творчества. В высшем смысле. Но я ненавижу и деньги, потому что они лишены достоинства. Хотел бы стать богатым, иметь дом, машину, возможность покупать книги, что-нибудь коллекционировать. Не больше. Но у денег нет достоинства, они съедают в человеке человека...
За мостом Наварак через красноватую реку Пинг, где они свернули влево, «крайслер» ушел прямо по Маунг-роуд.
Бэзил и Кхун молча доехали до гостиницы. В деревянном холле, продуваемом ветром с видневшейся в окнах реки, расстались, договорившись встретиться вечером, и Кхун уехал. Бэзил забросил сумку в отведенный по его просьбе свой прежний номер, посидел минутку в бамбуковом кресле, погладил матовую столешницу старинного бюро. Так замечательно писалось здесь пять лет назад!
В ресторанчике поблизости он съел пресноватый горский шашлычок, попробовал перепелиных яиц, потом устриц, не зная, чему больше радуется — покою, редкой еде или давно не ощущавшейся естественной прохладе. На перекрестках ветер с реки полоскал полотнища с надписями «Дезинтоксикационный пост», под которыми стояли армейские палатки. Рябь перебегала по их пузырящимся стенам.
Распаренный после душа, Бэзил, с наслаждением укрывшись одеялом, подремал под шум листвы, щебетание птиц и крики лодочников, доносившиеся через распахнутую балконную дверь...
К гостинице «Ринком» он добирался пешком, жалея, что не захватил свитер. Дой Сутхеп, в сторону которой шел, уже легла тенью на улицы, высветив загоревшиеся электрические иероглифы китайских реклам. У дезинтоксикационных постов гудели дизелями грузовики. От них тянулись провода к прожекторам.
Обойдя стороной корову, вынюхивавшую арбузную корку в водостоке у входа в «Ринком», Бэзил купил у портье «Северное приложение» к «Бангкок пост». В баре Кхуна не было. С высокого табурета у стойки кивнул японец-попутчик. Вышколенный бармен сдвинулся с места не раньше, чем Бэзил освоился в малиновом полумраке и выбрал уголок в конце стойки. Сидевший через табурет европеец в белой рубашке с длинными рукавами, на которой выделялся металлический крестик, чуть улыбнулся. В рюмке темнело вино, и по этому признаку и крестику Бэзил определил, что он — католический патер в цивильном.
В полумраке зала за столиками угадывались две-три фигуры. Сбоку виднелся телевизор.
— Если кто выберет табурет рядом со мной, предупредите, пожалуйста, что место зарезервировано. Я жду приятеля.
— Да, сэр, — сказал бармен. — На какой номер выписывать счет?
— Я не отсюда.
— Все мы здесь пришлые, — прозвучал вдруг за спиной из зала голос с хрипотцой.
Заскрипел отодвигаемый стул. Подошел лобастый американец с добрейшей, почти детской улыбкой, с седыми усами, плохо вязавшимися с белобрысыми влажными волосами. Что это американец, сомнения не оставлял выговор. Общительный приставала косолапо расставил ноги в черных ботинках. Один нью-йоркский журналист писал когда-то из Вьетнама: если в тропиках встречаете соотечественника в начищенных до глянца черных штиблетах, не сомневайтесь — перед вами человек из морской пехоты.
Бармен казался поглощенным вытиранием рюмок. Завтра все эти разговоры станут донесением. Шутки в сторону, решил Бэзил. С самого начала следует внести ясность.
— Кто мой новый знакомый?
— Пит Эрли, специалист при министерстве обороны, к вашим услугам, мистер...
— Бэзил Шемякин.
— Вы, что же, ирландец? Тогда — долой британское колониальное господство! Я никого не обидел? Капеллан ведь католик. Тот японский джентльмен, естественно, не в счет... Я полностью уважаю и его религиозные убеждения!
— Я — русский, журналист.
Пит Эрли, казалось, не удивился. Раньше, когда таких спецов набирались в Индокитае сотни тысяч, подумал Бэзил, они не были столь общительными. Даже под сильным хмельком. Удовлетворялись тем, что называется человеческими взаимоотношениями, в собственном коллективе. Теперь коллектива не стало. Из-под синей рубашки американца желтел тигровый клык на цепочке. Клык покрывали щербинки — наверное, потихоньку крошился от ветхости. Такие вручали в качестве символа кровного братства горцы.
— С ним все в порядке, мистер Шемякин, — мягко сказал капеллан. — Мистер Эрли несколько шумный, но уравновешенный человек. Извините, пожалуйста. Вы журналист и все правильно поймете...
— Ну, вы тоже не тихоня, — переключился Эрли на капеллана. — Помните журналиста, которого принимали в прошлом году?
Он повернулся к Бэзилу:
— Капеллан надел мою форму, а я — его крестик. Все остальные поменялись тоже. Так что полковник стал лейтенантом, и наоборот... Я был все время капелланом. Когда этот тип стал выспрашивать про мораль военнослужащих и все такое, я как пастор духовный сообщил ему свое особое мнение...
— Мистер Эрли, это анекдот, — сказал капеллан.
— Не анекдот... Я как пастор заявил ему, что основная проблема нравственного порядка заключается в повсеместном запрете военнослужащим посещать публичные дома. Я сказал: срочно необходим закон, отменяющий этот грубый произвол. Полковник в лейтенантской рубашке тут же принялся поносить в открытую лейтенанта с полковничьими регалиями. Тип написал потом разгромную статью об этом... ну, общем упадке, моральной деградации и поругании служебной субординации. Может ли такая армия побеждать? Дурачить репортеров — забава. Им что ни дай...
— Мистер Эрли совсем не хочет вас обидеть, — сказал Бэзилу капеллан.
— Ну что вы! Все в порядке. Я пишу о другом. Мой жанр — наблюдения.
— Наблюдения, — ухмыльнулся явно захмелевший Эрли. — Хороший наблюдатель стоит десятка... Можно по-товарищески? Раз вы, Бэзил, наблюдатель, значит нюх меня не подвел. Вы тоже из наших, только с другой стороны. «Зеленый берет», только русский. Давайте-ка я вас напою двойным виски. За счет конгресса Соединенных Штатов... А потом вы меня. И давайте споем!
— Дорогой Пит, может быть, пора отдохнуть? — увещевательно произнес капеллан. Ханжества или лицемерия в голосе не слышалось. — Да и что петь? Разве что могу предложить псалом «На реках Вавилонских»!
