Мой бог! Скоро исполнится месяц, как прорван фронт, а неожиданности следуют одна за другой. Комендант Подворья сообщает о новых нападениях. Уничтожена колонна. Погибло пять офицеров, сто тридцать девять (!) солдат. Подбито два бронетранспортера, сожжено пятнадцать автомашин. В районе Кутова пропал обоз с продовольствием. Перебита охрана обоза. Обнаружен госпиталь. В нем лечат солдат. Лечат, чтобы вернуть в строй, чтобы они смогли вновь взять оружие. И где? В двенадцати километрах от Лиховска! Негодованию Хубе не было предела. Он и раньше не отличался сдержанностью, а тут дал волю гневу, кричал на подчиненных, издал грозный приказ всем комендантам, всем командирам подразделений охранных войск. Хубе требовал активных действий.
К вечеру, в сумерках, начальник тылового района выходил в парк. Он взял себе за правило каждый день гулять в парке. Без этих прогулок он не мог спать, спокойно думать. Ходил не торопясь. Дышал глубоко. Прогулки успокаивали, создавали определенный настрой. Он шел от дерева к дереву, останавливаясь, разглядывая пушистые кроны могучих сосен. Шел дальше. Подолгу стоял на небольшом арочном мосточке, прислушиваясь к журчанию воды, под ним. Подмораживало. Деревья, казалось, сделались еще стройнее. Привычка гулять по парку переросла в потребность. Хубе чувствовал себя разбитым, если не удавалось прогуляться по парку. В последнее время, особенно после поездки по тыловому району, и прогулки усталости не снимали. Тишина парка казалась обманчивой. То и дело Хубе ловил себя на мысли, что заросли старинного парка являются идеальным местом для засады. Он стал испытывать страх. Это чувство впервые пришло к нему в дороге, когда он возвращался из Лиховска. Ехал он уже в сумерках, справа и слева тянулись бескрайние заросли. Глядя на них, Хубе подумал о разности положений, в которых с одной стороны находятся охранные войска, с другой — те силы сопротивления, которые действуют в тыловом районе. Под контролем одних — населенные пункты и дороги, на стороне других — топи, болота, заросли, в которых они могут не только укрыться, но и подготовиться к нападению, наблюдать за дорогами, за тем, что делается в населенных пунктах. Хубе вспомнил охоту на волков с самолета на севере Канады, где ему удалось побывать в молодости. Волчья стая бежала, стремясь во что бы то ни стало скрыться, но каждый хищник был обречен. Гремели выстрелы, азарт охватил охотников, летал и летал самолет. Подстреленные волки кружились, ползли, поднимали к небу оскаленные морды и затихали. Они не могли ни уйти, ни скрыться. Их слишком хорошо было видно охотникам. При воспоминании о той охоте, при виде этих хмурых российских лесов и появился тот первый страх, который все чаще и чаще накатывал на Хубе. Мы видимы со всех сторон, думал Хубе, и в этом преимущество русских. Чтобы вырвать это преимущество, необходимы дополнительные силы, помощь фронта. Но где эта помощь и будет ли она оказана? Хубе внимательно следит за сообщениями. Они полны победного тона, но темпы наступления упали. Продвижение армий исчисляется немногими километрами. На отдельных участках войска вынуждены перейти к обороне. Получается порочный круг, из которого трудно выбраться. С одной стороны — не обойтись без помощи фронта, с другой — фронту необходима помощь. И ее неоткуда взять. Самим приходится туго. Тревожное положение во всех тыловых районах, не говоря о Белоруссии, где до сих пор не прекращаются боевые действия, где на борьбу с партизанами брошены части из войсковых соединений. Мысли Хубе все чаще возвращались к этим боевым действиям, к тому обстоятельству, что и на территории подчиненного ему тылового района борьба становится все ожесточеннее. Почему они воюют, пытался понять Хубе. Все живое подчиняется силе, рассуждал он. Мышь замирает в когтях кошки. Удав лишь посмотрит на свою жертву, и та покорно ждет своей участи, даже не пытаясь убежать. Потому что и кошка, и удав — сила. Он, Хубе, тоже сила. Стоит во главе мощного карательного аппарата. Покорности тем не менее нет. Рушилась логика рассуждений. С каждым днем он отмечал, что водоворот сопротивления расширяется, захватывая все новые и новые силы. Откуда они берутся? Кто ими руководит? Что движет людьми? Наступит ли конец налетам, засадам, нападениям? Вопросы росли снежным комом, рухнувшей с гор лавиной, выстраивались бесконечно длинным рядом. Ответов не было. Как не было уверенности и в том, что завтра, сегодня, сейчас не откроются новые неожиданности типа обнаруженного под боком у Лиховской комендатуры госпиталя русских или чего-то другого, чего и не предположить.
Начальнику тылового района
567, полковнику СД В. Хубе
Сов. секретно. 567.
№ 17-В, 28.10.41 г.
«…Расследованием исчезновения унтер-офицера связи Адольфа Рейнхальта установлено следующее. Рейнхальт пропал 19.10.41 г. в промежутке времени от 14.50 до 15.20 на сорок седьмом километре патрулируемой дороги Вязьма — Лиховск. Косвенные улики дают возможность предположить, что мотоциклист был сбит с машины натянутой через дорогу проволокой. Ни тела унтер-офицера, ни мотоцикла обнаружить не удалось.
Подвижной отряд зондеркоманды 5-В обер-лсйте-нанта СС Г. Торпа проверил показания задержанного Глушкова. В помещениях лесной оздоровительной школы обнаружены остатки военного госпиталя. Тщательный осмотр местности позволил определить следы движения многочисленного обоза в сопровождении отряда. Направление движения: Киреева слобода. Этот вывод подтверждается донесением «Крота» — агента из деревни Кружилиха. 27.10.41 г. около одиннадцати часов мимо деревни прошел обоз в сопровождении отряда. В деревню заходили разведчики. Они уточняли дорогу к торфоразработкам. В тот же день отряд Торпа настиг обоз. В завязавшейся перестрелке погибло девятнадцать солдат. Обильный снегопад, отсутствие проводника не позволили продолжить преследование.
В деревнях Кружилиха, Сысоево, Марьино проведены особые акции. Повешено — девятнадцать, расстреляно — двадцать человек. Сожжено тридцать четыре дома. К. Вигон».
Прочитав сообщение коменданта Лиховска, Хубе отбросил документ, зло выругался, затих. Оперся локтями о край стола. Обхватил руками голову. Странное оцепенение нашло на него. Боль обручем стиснула верхнюю часть лба. Подобное Хубе испытал в тридцать пятом году. Всю ночь он допрашивал арестованного коммуниста Герхарда Кесслера. Бил, пытал электрическим током, жег. Кесслер много знал. Он организовал типографию, когда коммунистов загнали в подполье, редактировал нелегальную газету. Казалось, Хубе сделал все, чтобы вытащить из Кесслера показания, но этот тщедушный болезненный человек, кроваво-черный слизняк, как обзывал его Хубе, молчал. Он издевался над Хубе своим молчанием.
В подвале была плохая вентиляция. Хубе тошнило от запаха горелого мяса, от бессонницы, от вида этого окровавленного существа. Кесслер не говорил ни слова. Иногда он терял сознание. Но когда взгляд коммуниста прояснялся, он снова и снова смотрел на Хубе. Смотрел и молчал. И Хубе первый не выдержал. Он разрядил в Кесслера обойму. Не мог остановиться. Жал и жал на спусковой крючок пистолета, не понимая, что кончились патроны. Шатаясь, вышел из подвала, добрел до кабинета, рухнул в кресло. Тогда так же, как и теперь, боль обручем схватила верхнюю часть лба.
Военные люди на новом месте обживаются быстро. Бывало, только отведут батальону позицию, сразу начинается работа. В ход идут саперные лопатки, топоры, пилы. Посмотришь, уже и землянки готовы. В два и в три наката. Как повезет. Смотря какой материал под рукой окажется. Чтобы не только от огня уберечься, но и соснуть можно было бы. Бойцы Рощина обжили и этот лес: незнакомый, хмурый, густой. Нет, кажется, ни одной нехоженой тропки, знакомо в нем каждое дерево. Трех недель не прошло, а ощущение такое, будто эти Егоркины горки, землянки, подходы к ним, позиции для обороны на случай нападения немцев готовились загодя, а сами они: и бойцы, и командиры — давние старожилы здешних мест. Военные люди быстро сходятся. Сказывается специфика ратного труда. Военный человек и в дни мира живет в постоянной готовности к бою, а в бою очень важно знать, кто с тобою рядом находится. Придет, бывало, в батальон пополнение, тут же и рассосется, не сразу найдешь новичка. Особенно если тот земляка встретил. Причем признаки землячества у военных людей свои. В расчет принимаются не только деревни, города, но и республики, целые географические районы. Особенно если это Урал, Сибирь, Дальний Восток. Один боец из Омска, другой из Иркутска, а тянутся друг к другу, будто оба с Арбата. Как же, земеля, что значит — земляк. Иные учились в одних и тех же лагерях, воевали рядом. Такое сближение, считал Рощин, помогает военным людям в их нелегкой службе. Особенно в войну. Известно, как сближает людей беда. Случись пожар — каждый спешит с помощью. А тут пожар из края в край полыхает. Из всех бед главнейшая на страну обрушилась. Опять же отряд создается заново. При комплектовании боевых групп Рощин учитывает и землячество, и совместную службу красноармейцев в частях, и принадлежность к родам войск. Пережив неудачное начало войны, командир отряда к подобным вопросам относился с пониманием. Он и раньше замечал, как стремились бойцы попасть в свою часть после госпиталя. Не принимал положения, при котором отзывались и перебрасывались в другие подразделения командиры, а ставшие на ноги раненые отправлялись на другой фронт. Основное требование на войне, при отступлении особенно, стоять насмерть. Жестокое требование, и люди понимают необходимость именно такой постановки вопроса, но несправедливо и их лишать права выбора.
