— Я потерял мастера, жизнь которого дороже сотни таких, как этот! Кто-то должен за это ответить?!

— Разве этот мальчишка виновен в его смерти?

— Какая разница? Он предатель! Он перешёл на их сторону, ушёл с ними, помогал им! А ты не даёшь мне покарать его за это!

— За это он наказан достаточно — тем, что попал в рабство. Разве этого мало для того, кто вчера ещё был свободен?

— Ты не понимаешь главного. Я не уберёг мастера, и теперь у клана Тарквиниев больше не будет чёрной бронзы. Ты хоть представляешь себе, сколько она стоит?!

— Вряд ли так уж намного больше, чем истолчённые в порошок и высыпанные в расплав самоцветы, — пользуясь случаем, я решил повернуть разговор в более интересное для меня русло.

— По сравнению с самоцветами остальные затраты — пустяк, это верно. Но сплавление самоцветов с медью — чудо, даруемое богами не всякому. Без мастера, умеющего добиться его от богов, самоцветы будут потрачены напрасно. Ты думаешь, я не пробовал? Пока вы были в походе, другой ученик — внук убитого, знавший его заклинания — попытался сделать плавку, но металл вышел никуда не годным. А самоцветы на неё потрачены, и мне ещё придётся отчитываться за них перед досточтимым Ремдом. Ты думаешь, мне будет легко оправдаться за всё это?

— Это непросто, и я не завидую тебе в этом деле. Но при чём тут мой раб?

— Если я не смог предотвратить несчастья, я должен хотя бы покарать виновных в нём. Что я отвечу досточтимому Ремду, когда он спросит меня, почему я не сделал этого? И что я скажу жене? — тут начальник рудника запнулся, поняв, что сморозил лишнее, но поздновато…

— А при чём тут твоя жена, почтенный?

— Она тоже переживает за мою службу и тоже запилит меня, если я не покараю всех виновных, до кого только смогу дотянуться. Ты не женат и не понимаешь, каково это.

— Ну, отчего же? Представляю — у меня было немало примеров перед глазами. Но обычно женщины пилят мужей из-за денег. Ты, верно, немаленькие доходы потерял с потерей выплавки чёрной бронзы?

— На что ты намекаешь?! — судя по его побагровевшей физиономии, вопрос был риторический.

— Какая разница, почтенный? — я выбрал самый примирительный тон, — Экономил ты самоцветы на выплавке или нет — теперь это в прошлом, и теперь никто уже не схватит тебя за руку. А неудачной плавкой ты пытался исправить положение, и разве твоя вина в том, что боги не пошли тебе навстречу? Не думаю, что досточтимый Ремд так уж строго спросит с тебя за неё.

— Пожалуй, — начальник рудника поостыл, — Но я не смог ни предотвратить беды, ни исправить её последствий, и это важнее одной неудачной плавки.

— Ну, ты ведь сделал пока только одну попытку. Как знать, вдруг новые окажутся удачны?

— Слишком велик риск! Убытков от нескольких неудачных плавок досточтимый Ремд мне уж точно не простит.

Нирул уже третий раз раскрывал рот, желая сказать нечто сверхценное, но я незаметными для начальника рудника жестами всякий раз приказывал ему молчать. Для меня-то, инженера-производственника, суть его гениального озарения была очевидна, но зачем же болтать о ней при посторонних?

— Риск можно и уменьшить. Ты ведь сохранил металл от неудачной плавки?

— Ты думаешь, его ещё можно исправить?

— Надо думать и пробовать. Что ты теряешь при этом?

— Если это удастся…

— Может и удастся. Я подумаю, и позже мы поговорим с тобой об этом. Нам ведь будет о чём поговорить, верно? — я изобразил самую широкую улыбку, на какую только был способен.

— А теперь рассказывай, оболтус, что ты собирался делать с этим металлом? — спросил я парня, когда мы с ним остались с глазу на глаз.

— Ну, переплавить заново…

— И добавить немного меди?

— Откуда ты знаешь, господин?

— Я тоже кое-что понимаю в металлургии. Не так много, как хотелось бы, но кое-что. Вряд ли этот недотёпа недосыпал порошка, скорее всего — пересыпал.

— Ты правильно назвал его, господин. Он внук мастера, но боги не дали ему талантов деда — он глуп, как те деревянные мечи, которые ты приказал мне выстрогать, — Нирул захихикал, довольный своей остротой, — Слишком много самоцветного порошка — тоже плохо. А он, наверное, ещё и перекалил готовый металл и плохо отбил слиток от шлака…

— И он стал хрупким, — закончил я за него.

— Так ты мастер, господин?

— Был бы мастером — не зарабатывал бы на жизнь солдатской службой. Но мастер у нас появится — если не будет глупцом, шалопаем и болтуном. Ты понял, о ком я говорю? — для верности я ткнул в него пальцем.

— Понял, господин. Но как быть с заклинаниями?

— Вот над этим я и буду думать в ближайшее время. Я ведь тоже кое-чему учился в своей стране. А пока — не болтай ни с кем лишнего. Понял?

— Понял, господин.

В то, что о нём у меня уже успел состояться разговор с Тордулом, я пока посвящать его не стал. Парень и так никуда теперь не сбежит, пока не выведает секрета божьих чудес, дающих чёрную бронзу. А сказал мне начальник вот что:

— Я хорошо знаю его отца. Это неродовитый и небогатый, но уважаемый в Кордубе человек. И то, что его сын — раб, не очень хорошо. Он твой раб, и я не вправе указывать тебе, как с ним обращаться. Но было бы неплохо, если бы ты был ему добрым хозяином. И было бы ещё лучше, если бы через какое-то время ты назначил справедливый выкуп за его освобождение, который его отец охотно уплатит тебе.

— Если не выйдет так, как я задумал, мы поговорим о выкупе, почтенный. Но если мой замысел сработает — выкуп может и не понадобиться. Разве не будет ещё лучше, если парень заработает себе свободу сам? — так я ответил командиру, и у нас с ним не оказалось разногласий…

Собственно, с «магическими заклинаниями» я никаких проблем не видел и протянул резину до следующего дня лишь для приличия. Должен же человек, зарабатывающий себе на хлеб с маслом совсем другими делами, понапрягать память, дабы «вспомнить» то, что для него насущной профессией не является. Вот я и «вспоминал». Зато после завтрака я объявил Нирулу, что время пришло — мне был знак от богов. Парень, проникшись всей серьёзностью момента, благоговейно сложил в плавильный тигель обломки злополучного слитка и добавил туда несколько маленьких кусочков чистой меди. Судя по страдальческой физиономии начальника рудника, тот не ждал от нашей затеи ничего хорошего и пошёл на неё лишь от отчаяния. «Погоди!» — злорадно подумал я, — «Тебя ещё не так скочевряжит, когда для следующей плавки пацан растолчет в порошок самые лучшие и дорогие камушки!» Пышущий жаром металл в тигле уже светился, Нирул в ожидании уставился на меня, и я, приняв важную позу и картинно простерев руки к небесам, торжественно задекламировал:

Эту похабную пародию на пушкинского «Евгения Онегина» я вызубрил наизусть ещё до армии и выбрал её прежде всего за её изрядную длину — ничего длиннее я попросту не знал. Ну и покуражиться, конечно, тоже хотелось. Наши хмыкали, с трудом сдерживая смех и иногда всё-же прыская в кулаки — даже Васькин, сией поэмы не знавший, но с нашей помощью овладевший уже «великим и могучим» в достаточной мере, чтобы понимать суть прикола. Нирула я предупредил заранее, что так и должно быть — наш великий и всемогущий бог Авось любит весёлых и беспечных, и именно его помощь как раз и зарабатывают сейчас своим весельем мои соплеменники. И если его удастся задобрить, он обязательно замолвит за нас словечко перед владычествующим над огнём и металлом Сварогом…

Металл плавился, рабы-плавильщики старательно подбрасывали древесный уголь и пыхтели над мехами, проникшийся истовой верой пацан священнодействовал над тиглем, начальник рудника тяжко страдал, а я откровенно глумился: