— Спит, наверное, — сказала розовая Лера.

Но тут по стволу дуба будто дрожь пошла, и Ася увидела, как морщины и складки древесной коры складываются в винтовую лесенку, бегущую вверх и исчезающую в густой листве.

— Быстрее! — подтолкнула ее к дубу фисташковая Аня.

Ася легко взбежала по лесенке, ступеньки за ней тут же исчезли. Ася добралась до кроны и села верхом на толстую ветку, прижимая к животу банку с вареньем. Так, что дальше?

Чумсинки остались внизу, машут ей разноцветными ладошками, сияют от радости, а ей-то что делать? И тут она увидела в стволе дуба настоящую маленькую дверцу. Дверцу с петлями и деревянной ручкой! Узкой полоской тянулся из-под нее свет. Ася дернула за ручку — дверь мягко открылась. В низ ствола вели ступеньки, крохотные и крутые, и Ася осторожно стала спускаться по ним. Долго шла, наверное, до самой земли.

Внутри дуба было сухо, пахло деревом и самыми молодыми весенними листочками. «Как же он растет, живет, зеленый весь, а внутри пусто?» — удивлялась Ася.

Наконец, ступеньки кончились. Они привели ее в комнату с маленькой кроватью, застеленной лоскутным одеялом, столиком, сколоченным из грубо выструганных досок, и тремя стульями. На столе горела старая керосиновая лампа, только вместо огня сидел в ней солнечный зайчик, морковку грыз, настоящую, оранжевую.

— Дедушка Эхо! — шепотом позвала Ася.

Одеяло на кровати зашевелилось, и из-под него вылез дедушка Эхо.

— А! Милая моя, это ты! Как я рад!

Пухлые губы дедушки Эхо растянулись в улыбке.

— Как ты? Справляешься там?

— Справляюсь потихоньку… Что это вы разболелись, дедушка Эхо?

— Да, ревматизм, старость…

— Это из-за меня! Из-за сада!

— И-и-и, что ты, милая! Для меня, старого, это хорошее развлечение. А то только чужие слова и повторяю. Скучновато. Что это у тебя?

— Варенье.

— О-о-о! Черешневое? Чумсинки постарались? Славненько! Ну, давай чай пить.

Дедушка Эхо достал из шкафа деревянные кружки и крохотные деревянные ложки, и даже чайник у него был деревянный. Впрочем, чайник был для виду. Чай дедушка Эхо налил из большого термоса.

— А почему у вас солнечный зайчик в лампе?

— Марфуша-то? Она сама попросилась. Хочу, говорит, работать, ну и угол свой иметь. Понимаешь? Сначала она у меня так просто бегала, да все ведь деревянное, то стол прожжет, то стену. А дуб, он тоже живой, сколько же ему терпеть. Вот теперь в лампу ее пристроил старую, она мне еще от отца досталась.

Вкусный чай был у дедушки Эхо, а чумсинкино варенье еще вкуснее. Потом дедушка Эхо проводил Асю наверх.

— За сад не беспокойся. Чумсики очень ответственные и много их, без присмотра не оставят.

Ася закрыла за собой дверцу и прыгнула вниз. Она так давно не летала, что даже прыгать было страшно.

— Аська! — услышала она, приземлившись. К ней бежала Маша Скрябинская. — Ты с ума сошла? Ты разбиться хочешь?

— Она к Кукумберу в изолятор хочет, — пропела насмешливо Настя Вигилянская, и Ася вдруг увидела, что она совсем не красивая. Ну, вот ни капельки!

Незаметно подошла ночь на Ивана Купалу. Вечером в седьмой отряд пришла старшая вожатая Жанна. Она теперь часто приходила. Девочки в отряде опекали Асю, а вожатые опекали Лену. Жанна сказала:

— Кто знает, какой сегодня праздник?

— Ночь на Ивана Купалу! — вскочила Ася. Как она могла забыть?!

Ведь гномы еще вчера ее предупредили. А она со своими садовыми заботами чуть не прозевала!

— Да. Ночь на Ивана Купалу. Ты чего вскочила, Ася?

— Нет-нет! — Ася смутилась и села на место.

— В такую ночь просто грех в корпусе сидеть.

Седьмой отряд отреагировал бурно.

— Сегодня ночь волшебная, раз в году такая бывает. Так что собирайтесь, девочки, гадать пойдем.

— А мы?! — возмутились мальчишки.

— А мужчинам на гадании нельзя присутствовать. Еще смеяться будете над нашими суевериями. Но за вами сейчас Жора придет. У него для вас дело.

Больше возражений не было. Только Наташка Петрова надулась. С одной стороны, она тоже против всяких суеверий, но с другой — не идти же с мальчишками. Жанна попросила девочек вести себя потише и повела к Дальним воротам.

Отбой уже протрубили. В старших отрядах шли вечерние огоньки, малыши спали. Мягкие июньские сумерки растушевали краски, приглушили звуки. Тихо было у горизонта, тихо на земле. По дороге Жанна завела девочек на футбольное поле, и они долго плели венки из душицы, клевера, травы и белых пушистых цветов с горьковатым запахом, которые очень нравились Асе.

Жанна раздала всем разноцветные тесемочки, каждой — свою, чтобы венки перевязать.

— Только запомните, у кого какая тесьма.

— А зачем, Жанна?

— Потом узнаете.

Уже совсем стемнело, когда они вышли за ворота лагеря и пошли по дороге к железнодорожному мосту. Проходя мимо кострового острова, Наташка Петрова сказала грустно:

— Так ни одного костра у нас и не было.

— Ой, смотри, Жанна! Там костер! — воскликнула Полина.

— Наверное, опять у первого отряда, — фыркнула Настя Вигилянская.

— Наверное, — согласилась Жанна.

— А у нас? У нас так и не будет? — стали приставать девочки.

Но Жанна уверила, что когда-нибудь… когда-нибудь обязательно! Наконец, они спустились на поляну к самой реке, и Жанна сказала, что венки надо в воду опускать. Гадание такое. Как венок поплывет, такая у девушки жизнь будет.

— Только сначала надо песню Ивану Купале спеть, лето задобрить. Кто какую хороводную знает? Ну, или хотя бы просто подходящую русскую народную?

Стали вспоминать, то одну, то другую предлагали, но каждый знал только какую-то свою песню, а так, чтобы всем в хороводе спеть, не знали ни одной.

— Так уж и ни одной? — хитро улыбнулась Жанна. — Что же вы, зря к Ирине Николаевне на музыкальный час ходили?

— Ой, правда! — тут же вспомнили и обрадовались девочки.

Красивую песню выучила с ними Ирина Николаевна, светлую, медленную. Она была не ивано-купальская, но все равно очень подходила к сегодняшнему тихому вечеру. Девочки встали в круг и запели, сначала нестройно, неуверенно, неловко хихикая над собой:

Но Жанна пела очень проникновенно, и девочки тоже стали серьезными. Песня окрепла, набрала силу:

Потом жених так же отказался и от «сундука добра» — сказал, что это тещино. Асе эта песня очень нравилась. В ней было что-то такое настоящее, чего она словами и объяснить не могла. Какая-то старинная печаль и сила. И Ася бы даже слова все выучила и пела бы со всеми, если бы Настя Вигилянская в первый же день не сказала томно:

— Столько песен про Анастасию, я прямо не знаю! Ну, просто через одну! Про Настю да про Настю!

Но сейчас, на берегу, в сумерках, Ася подумала, что ну ее, эту Вигилянскую, песня-то здесь при чем? И стала подпевать: