Потом, когда Таня уснула, Катя лежала с открытыми глазами, слушала лихой посвист ветра и шуршание снега за стеной дома, глухой и далекий лай собак. Посапывала у себя на койке бабка Секлетея, по-детски чмокал во сне губами Тимоша, скреблась где-то под полом мышь.

Катя думала о Павле. Только сейчас дала она волю горячим и нежным слезам. Нет больше на свете Павлуши Карандеева, парня с васильковыми, влюбленными в нее глазами. Умер Паша. Убит!

Боевые действия красных частей против дивизии Колесникова возобновились двадцать девятого ноября.

Накануне, получив из губкома партии и Павловской чека пакеты, Алексеевский проанализировал оперативную обстановку. За минувшие две недели Колесников укрепился организационно, пополнил полки и вооружение, район восстания расширился. Теперь, по существу, вся правобережная часть Дона контролировалась повстанцами. Колесников имел постоянную и надежную связь со штабом Антонова; судя по донесениям разведчика, посылали гонцов и в Донскую область, к Фомину. Одним словом, в штабе Колесникова времени зря не теряли, недооцененный поначалу и в губкоме партии «кулацкий бунт» в Старой Калитве принял четкую политическую окраску, Это обстоятельство особенно беспокоило теперь Сулковского. Федор Владимирович писал Мордовцеву с Алексеевским, что допустить соединения повстанцев ни в коем случае нельзя, это грозит большими неприятностями, Российская Федерация может оказаться в смертельной опасности. Конечно, Колесников исполнит далеко идущие планы Антонова, если к восставшим присоединится крупное соединение Фомина, гуляющего в верховьях Дона, а потом и украинские головорезы батьки Махно… Да, тогда Советской власти придется туго.

Алексеевский и сам понимал: подавить в самом сердце России такой крупный бандитский мятеж, охвативший уже несколько губерний, десятки уездов, привлекший на свою сторону тысячи и тысячи крестьян, — дело чрезвычайно сложное. И тут надо действовать наверняка, решительно и быстро, времени и так упущено достаточно много.

В донесениях Вереникиной фигурировали четкие цифры; пополнились полки «бойцами» и вооружением, есть артиллерийская батарея, при некоторых полках имеются по одному-два орудия, повстанцы хорошо вооружены пулеметами, ручными и станковыми на тачанках, в полках поддерживается дисциплина, ведется активная политическая обработка восставших по воспитанию ненависти ко всему советскому. Общая численность дивизии приближается теперь к десяти тысячам человек, сила грозная. Колесников координирует свои действия с Антоновым. Связь осуществляет некий Борис Каллистратович, особые приметы: дергающееся левое веко, одет в полувоенный френч — все в нем выдает кадрового офицера-белогвардейца. По какому-то каналу идет в банду и информация о красных частях, о их намерениях — это не только действия разведки… Судя по одному из штабных разговоров, Колесников намерен нанести удар по станции Россошь, но к этому надо отнестись с сомнением — не является ли это дезинформацией и не готовится ли удар в другом месте? Из Каменки [10]движется в Старую Калитву обоз с оружием, около тридцати подвод — винтовки, пулеметы, боеприпасы, вооружение для нового полка… Сообщалось здесь же о неудачном покушении на Колесникова, о гибели Павла Карандеева, связника Родионова.

Прочитав последние эти строки, Алексеевский горестно вздохнул, долго сидел, глядя в одну точку. В душе его поднималась глухая ненависть к коварному и жестокому врагу, от рук которого погибли боевые товарищи… Жаль, сорвалась задуманная операция — ударом в лоб уничтожить Колесникова не удалось. Что ж, придется изменить тактику, зайти с другой стороны. Из тысяч крестьян, большей частью силой поставленных кулаками под ружье, одурманенных призрачными посулами о «новой и свободной» жизни, есть люди, которые понимают истину, которые находятся в бандах лишь под угрозой расправы. Есть и такие, которые, опомнившись, пожелают искупить вину перед Советской властью…

Раздумывая об этом, Алексеевский поднялся, вышел из штабной комнаты, направляясь к телеграфу, где сегодня, он это видел, дежурила Настя Рукавицына, комсомолка, рослая, с румяными щеками девушка, поглядывающая на него с откровенной влюбленностью.

Настя, подняв голову от аппарата, вспыхнула, отбросила за спину толстые русые косы, смотрела на него ждущими и послушными глазами. Аппарат что-то отстукивал, ровно ползла узкая бумажная лента, в каморке телеграфистов было по-домашнему уютно, пахло хлебом.

— Здравствуй, Настенька, — сказал с улыбкой Алексеевский, хотя видел уже сегодня Рукавицыну, здоровался с ней.

— Здравствуйте, Николай Евгеньевич, — улыбнулась и Настя, одергивая на себе простенькую, в тон глазам кофточку, туго обтянувшую грудь.

— Что принимаешь? — Он склонился над аппаратом, взял в пальцы ленту.

— Да это наше, железнодорожное, — пояснила девушка, и Алексеевский близко увидел ее загоревшееся лицо. «Ну что уж ты, милая, краснеешь так, — ласково подумал он. — И что нашла во мне — худой, длинный…»

Алексеевский сел напротив Насти, смотрел на нее безмолвно, с удовольствием. Вот, можно сказать, и прошли юные годы, промелькнули. В гимназии, до революции, некогда было с девушками общаться, потом семнадцатый год, гражданская война, партийная работа и ответственная советская должность в Боброве, губчека, Воронеж… Теперь вот Россошь, борьба с бандитами… А у Насти действительно уютно здесь, тепло. Не спешить бы никуда, расспросить ее о житье-бытье, а вечерком домой проводить. Ему ведь и двадцати еще нет! А много ли за эти годы бывал он на вечеринках, провожал девушек?! Какой там! Все дела, заботы, обязанности… Ладно, разобьют вот они Колесникова, поедет он в Воронеж специально через Россошь, зайдет к Настеньке, поговорит с нею. А сейчас… Нет, сейчас и думать о том некогда, нельзя.

— А ты вроде не в свою смену, Настенька? — спросил он. Девушка ответила, что да, не в свою, сменщик ее, Выдрин, попросил подменить, какие-то дела дома, она и вышла с утра, а так ей в ночь. Алексеевский, больше по привычке, поинтересовался: что, мол, за человек, местный ли, какая семья, родственники, чем до революции занимался, и Настя охотно рассказала, что Выдрин — из Дерезоватого, там у него и мать, и братья, и дядья. А сколько она его помнит — он все тут, при телеграфе, и ее обучал на аппарате… Настя нахмурилась, вспомнив, как назойливо лез Выдрин со своими ухаживаниями к ней, холодные его липкие пальцы вспомнила… бр-р-р… Ну да не будешь же об этом чрезвычайному комиссару рассказывать!.. Она тогда отшила его, Выдрина, сказала, что брату своему, Константину, пожалуется, а его, Настя знала, Выдрин боялся — Костя на расправу был короток… Что еще сказать о нем?.. Родня какая? Да родни, уже сказала, много, и в Новой, и в Старой Калитве. Она слышала, что даже к Колесникову он имеет какое-то дальнее отношение: то ли троюродная сестра за кем-то из Колесниковых, то ли двоюродная тетка.

«Все подтверждается, — отметил себе Алексеевский. — Родственник Колесникова у нас под боком, в самом штабе… Хм!»

Он больше не стал спрашивать Настю о Выдрине, решил, что поручит проверить этого телеграфиста Бахареву, сотруднику губчека, приехавшему сюда вместе с ним; положил перед девушкой зашифрованную телеграмму в Воронеж, Карпупину.

«Надо, пожалуй, глянуть ночью, чем этот Выдрин тут занимается», — думал Алексеевский, возвращаясь в штабную комнату и снова берясь за присланные из губкома бумаги. Внимательно прочитав их еще раз, стал размышлять над донесением Вереникиной, его заинтересовали выводы разведчицы о моральном духе в Повстанческой дивизии Колесникова — дух этот был высок, победы над красными частями воодушевили повстанцев. Сам Колесников, видимо, окончательно поверил в собственные силы и в успех восстания. Конечно, питает эту веру регулярная двусторонняя связь со штабом Антонова, переговоры о совместных действиях, стремление соединиться. Да и обещанный обоз с оружием — дело нешуточное. Местное же кулацкое население, настроенное антисоветски, помогает Колесникову провиантом, лошадьми и фуражом, при штабе есть хозяйственная часть, которая успешно занимается этими делами на стороне — попросту грабежом мирного населения. С помощью обреза проводится «добровольная» мобилизация лиц мужского пола, есть в бандах и женщины — медсестры и кухарки. Листовки-воззвания губкома партии и губчека, которые разбрасывались над слободами с аэроплана, тщательно собирались и сжигались. Работой этой руководил лично начальник политотдела Митрофан Безручко…