Словно и не изменилось ничего за это десятилетие в жизни профессора. Тем более, что она не ходила по новым городам, изучая их как турист. Каждый из них отложился в памяти разным цветом стен и отличиями в схемах помещений научных центров.

Ангелина проследила за взглядом Диты, остановившейся возле небольшого черно-белого телевизора, висевшего в самом углу кабинета. Местные новости показывали сюжет об упавшем в океан самолете с русской актрисой на борту. Скорее, машинально отметила про себя нахмурившееся лицо помощницы.

— Они так и не нашли ее.

Дита поднесла к уголкам глаз тонкий палец и надавила им, не позволяя себе заплакать. Знает, чертовка, что тут же вылетит из лаборатории с уничтожающей характеристикой. Как еще позволила себе вслух всякий бред лепетать, зная об отношении своей начальницы ко всем этим звездам. И, видимо, вдруг осознала свою ошибку, замерла на мгновение, уставившись в экран, и тут же на профессора испуганно посмотрела.

— А мне ведь ваше лицо всегда знакомым казалось. Я понять не могла, кого вы напоминаете мне. Посмотрите, как вы похожи с Алиной Бельской.

Странно, как можно произвести на свет человека, растить его, воспитывать, и узнать о его смерти едва ли не последней. А самое страшное — обнаружить вдруг в себе, что это известие не причиняло боли. Ведь она должна была быть? Боль эта по дочери. Несмотря на то, что Ярославская отказалась от нее давным-давно. Будь другим человеком, чтобы значили те ее слова, брошенные дочери в ответ на признание в ненависти? Слова о том, что Алины Бельской больше для Ангелины не существовала. Возможно, они бы означали глубокую обиду или были бы выкриком оскорбленной гордости. Возможно, лишь следствием разочарования, такого привычного чувства с Алей. Сейчас, если назад оглянуться, окажется, что и не было у них с дочерью ничего большего. Одно разочарование друг другом. И да, Ярославская, конечно, понимала, что не оправдала надежд дочери на мать, так похожую по отношению к ней на покойного отчима… но ведь и ей досталась не та дочь, которую Ангелина ждала.

И снова усмешка с самой собой. Да разве и ждала она ее? Дочь эту? Ребенка, который мог стать не более чем помехой к действительно важной цели в ее жизни. А потому и чувство вины, вдруг накатившее с новостью о смерти Али, профессор яростно отбросила, напоминая себе, что дрянная девчонка продала собственную мать за животный секс с нелюдем. В конце концов, она предпочитала быть честной с собой, а эта честность никак не предполагала глубинных поисков в себе страданий по потерянному ребенку… который со временем предал свою мать и стал причиной краха ее империи.

Да и, наверное, тяжело любить даже свое потомство, когда не веришь в подобные глупости. Когда понимаешь, что любовь эта пресловутая, не более чем набор определенных химических реакций в теле человека. К ребенку? Всего лишь родительский инстинкт, присущий людям, как животным. И его атрофия не означала никчемность Ярославской как женщины. В конце концов, жизнь она потомству дала. То, что потомство не захотело воспользоваться другими возможностями, которые ему предоставила профессор, уже не ее вина. Раздвигать ноги сначала перед немытым подопытным, а после и перед Бельским, да паясничать перед объективами кинокамер много ума не надо. В итоге каждый из нас все равно получает лишь то, что заслуживает. Вот и профессор Ярославская за то, что выносила, родила и создала лучшие условия для воспитания и взросления Али заслуживала, как минимум, стать единоправной наследницей имущества погибшей дочери. А оно было очень соблазнительным. Особенно в свете возможности обрести, наконец, относительную свободу в своей деятельности. А обладая необходимыми материальными средствами и имеющимися у нее сейчас разработками, Ангелина вполне могла рассчитывать на помощь кого-то более влиятельного, чем почивший не так давно Зарецкий, бывший владелец крупной косметической компании в Польше и по совместительству любовник Ярославской.

Загвоздка состояла в том, что Ярославская не могла появиться на территории современной России под своей фамилией, а значит, и получить наследство было затруднительно. Если даже не ехать на родину, то все равно придется обнаружить свое местонахождение. А это было слишком рискованно.

Значит, оставался вариант разговора с любимым зятем. Только от одной мысли об этом свело зубы в жутком раздражении. Бельский давно перестал быть тем опрятным интеллигентным красивым парнем, которым могла бы восхититься любая женщина независимо от своего возраста. В принципе, к радости самой Ангелины это отвратительно обрюзгшее, облысевшее, пропитое ничтожество, спустившее в казино все свои и отцовские деньги, доктор в последний раз видела несколько лет назад. Тот приезжал в Штаты истребовать с любимой тещи деньги, полагая, что жена переводила их на ее счет. Жирный недалекий идиот в итоге сам взял на свое имя кредит сразу в нескольких банках для Ангелины Альбертовны. Если бы то же влияние она имела на дочь, то их жизни сложились бы совершенно по-другому.

Он ничего не знал. Ни о ходе завершившихся поисков тела жены, ни о точном объеме всей наследственной массы. Он, кажется, даже не сразу понял, кто пришел в его провонявший дешевой выпивкой и сигаретным дымом номер в плохонькой чешской гостинице. Смотрел долго стеклянным непонимающим взглядом на свою гостью, не думая и прикрыть свой жалкий торчавший в копне темных курчавых волос отросток, над которым усердно работала очередная малолетняя певичка из тех, что верили в его обещания прославить и озолотить взамен на доступ к юным телам.

Омерзение. Все то уважение, которое когда-либо испытывала Ярославская к семье этого ничтожества, именно по его вине когда-то трансформировалось в глубокое отвращение к этому недочеловеку.

Затем Виктор вскочил словно ужаленный с пожелтевшей простыни, отпихнув ногой присосавшуюся к его детородному органу блондинистую пиявку, и начал что-то лепетать, прикрывая хозяйство пухлой ладонью. Все же экскурсия по чикагскому научному центру, в свое время проведенная заботливой тещей для любимого зятя, не прошла даром, как оказалось.

Кретин Бельский все же согласился после вступления в наследство отдать Ярославской с ее новой фамилией причитавшуюся той долю. Слова свои он закрепил договором, согласно которому задолжал внушительную сумму профессору, которую обязался вернуть буквально через несколько месяцев. И нет, Ярославская даже не сомневалась, что не санкций он испугался, прописанных в контракте. Совершенно не их. А оставленных на память ею фотокарточек с изображением подвешенных на крюках и распотрошенных человеческих тел, подопытных материалов. Знал, трус, что, если надо будет, Покровский его достанет хоть за десятью бронежилетами.

Да, Захар по-прежнему верой и правдой Ярославской служил. Доктор сама порой удивлялась, мысленно, естественно, непоколебимой верности своего помощника. И ведь, как говорится, не один пуд соли вместе съели с ним за эти годы. Что еще до развала ее детища, что уже в бегах. Правда, основной удар опасности все-таки на себя брал непосредственно Покровский. Ну так ведь и жизнь Ярославской оценивалась несоизмеримо дороже. И не только для нее самой, но и для всего мира, словно замершего в ожидании того самого научного прорыва, к которому всю свою осознанную жизнь шла профессор.

Она сразу поняла, что он исчез. Захар. И не по своей воле ведь пропал однозначно. Не мог вот так не появиться в заранее оговоренном с ней месте без предупреждения. Он знал, насколько важны полученные им от одного довольно влиятельного восточного руководителя средства на дальнейшие разработки. Он как раз должен был перевезти их из Азии в Германию, в которой предполагалось вести всю деятельность.

И пропал. Бесследно пропал. Словно испарился человек при перелете из одной страны в другую.

Впрочем, разве не ожидала она чего-то подобного все эти годы? Так что следовало теперь собраться и приступить к запасному плану, который у нее, несомненно, был на такой случай. На случай, когда она останется совершенно одна против… а она и сама не знала точно, против кого именно. Слишком много кандидатов и в то же время ни одного конкретного имени, которого она гарантированно должна была опасаться.