От города скачут. Боже, целая толпа! Впереди дружинники, следом – простой люд. Кто верхом, кто просто бежит. Оповестили, значит. Ну, если облажаемся…

Ляхи зашевелились и обступили Болеслава. Та-ак… Ладно, это забота Малыги, у нас другое. На коне у волынянина, скачущего первым, – женщина в черной рясе. Сидит боком, дружинник бережно придерживает ее рукой. Подскакал, спрыгнул на траву, протянул руки. Женщина соскользнула вниз, шагает к нам. Лицо худое, изможденное, одни глаза. Серые, огромные… Не глаза – глазищи! Как я понимаю батьку!

Прыгаю из седла, иду навстречу. Глазищи смотрят, не отрываясь, я физически чувствую, как они буквально ощупывают мое лицо. Тишина стоит – комара слышно. Тяжко-то как! Зачем смотришь так, Доброслава? Ты ведь знаешь: я не твой сын! Ивана убили – и давно. Мне его не заменить, я здесь, чтоб наказать убийц. Пойми это и прости! Пожалуйста…

Спина сгибается – она маленькая, княгиня Доброслава. Глазищи смотрят в упор. Ну? Сухая ручка трогает мою щеку.

– Иван…

Понимай как хочешь: или гостя поприветствовала, или сына признала. Умна инокиня Пелагея. Только волынцам достаточно: заорали, бросая шапки вверх. Прижимаю к себе сухонькое тело. Какая же она худая! Голодом, что ли, морили? Теперь повернуться спиной…

Бац! Бац! Бац! Больно-то так! А если б накладную броню под кольчугу не вздел? Как возражал против этого плана Малыга! Кричал, кипятился… Пришлось продемонстрировать: даже с близкого расстояния самострел против стальных пластин не пляшет. Главное, чтобы ляхи о них не знали. Пришлось под свиту пихать, сверху натягивать обычный доспех. Купились… Почему бы нет? Самострелы с такого расстояния кольчугу прошивают легко, схватить и выстрелить – дело секунд. Ляхи самострелы взведенными привезли, в руках держали. Болты – в канавках. Готовились, суки! Ну и мы…

– Руби их! В песи!

Малыги ревет, как смок. За спиной – замятня. Вопли, ржание коней, лязг железа. Скашиваю взгляд, оборачиваться рано. Ватага рубит ляхов, волынцы подскочили – стреляли-то в их князя (я теперь – их!), но лучше б не дергались – только под ногами путаются. Ляхов мало, и с каждой секундой становится меньше. Вот остался лишь князь, он бросил меч, показывая, что сдается, но Малыга будто не видит. Подаренный мной германский клинок описывает сверкающую дугу. Голова ляха подскакивает на плечах и катится за спину. У Болеслава, к слову, шею защищала бармица. Добрый меч!

Малыга вытирает клинок о гриву коня, бросает в ножны и подъезжает ко мне. Наклоняется.

– Как спина?

– Болит.

– Стрелы отскочили, – успокаивает Малыга. – В железо попали. Синяки будут – и только!

Ну и ладно – не в первый раз. Малыга соскакивает на землю и осторожно заглядывает через плечо. Лицо у княгини бледное, глаза закрыты.

– Жива?

– Я же закрыл ее!

– Могли попасть… – бормочет он.

Я отстраняю княгиню, оглядываю. Стрел не видно, как и дырок в рясе. Не попали. Доброслава открывает глаза, смотрит на Малыгу.

– Ты зарезал его?

– Да! – Батько склоняет голову. – Только что.

– Теперь ее! – шипит Доброслава. – Не упусти!

– Не убежит! – машет рукой Малыга.

– Не медли! – не унимается княгиня.

Я смотрю на нее во все глаза. Вот тебе и монашка… А ты чего хотел? Рюриковна, у них месть в крови… Доброслава поворачивается ко мне.

– Спаси тебя бог, княже! Прикрыл. Я как Болеслава увидела, так сразу поняла – убьет!

Мы тоже как-то догадались…

– Теперь – в город!

Княгине подводят коня, она качает головой. Указывает на моего. Сажаю ее на шею жеребца, запрыгиваю в седло. Еду, прижимая к себе худенькое тело. Дружина втягивается в ворота, лях держал их открытыми. Рассчитывал: застрелят Ивана, возникнет замятня, а он тем временем сбежит. А мы, конечно, такие дурни, что не поняли… В городе сейчас резня. Присмотреть бы, но рядом княгиня. Ладно, Малыга справится…

– Город твой, – говорит Доброслава. – Сам в нем сядешь?

– Нет.

– Отдашь кому-то в удел?

– Я княжеств не раздаю.

– Значит, будет посадник, – заключает Доброслава. – Малыга?

– Он нужен в Галиче.

– Тогда кто?

– Еще не решил.

– Могу подсказать…

Скачущие обочь дружинники смотрят благоговейно. Мать обрела сына после долгой разлуки. Они, наконец, воссоединились и сейчас, наверное, вспоминают давнее. Слышали бы… Нет, я не жалею. Все правильно: Владимир наш, Доброслава спасена, справедливость восторжествовала. Только немножко, совсем чуть-чуть погано на душе. Обидно за чувства, которые испытал при виде княгини. Почему-то вспомнилась мама…

На главной улице трупов не наблюдается, вернее, их совсем нет. Ляхи не дураки. Не стали сражаться на улицах, отступили и заложились. Толковый у них воевода. Предстоят переговоры. Ладно, успеем.

Доброслава указывает на терем в конце площади, скачу туда. Здесь миром не обошлось. На крыльце валяются трупы: наши или ляхов – не разобрать. Снимаю с коня Доброславу, она спокойно перешагивает через тела. Дружинники бегут вперед: в коридорах может ждать ворог. Похоже, что нет: на пути попадаются тела, теперь видно, что это ляхи. Доброслава шагает уверенно, по всему видно, что бывала здесь. Останавливаемся перед дверьми гридницы. Дружинники врываются внутрь и показываются обратно. Лица кислые. Входим. На полу – три тела: двое мужчин и женщина. Мужчины в броне, но без оружия – унесли. Тела в крови – стражники бились насмерть. Одному снесли голову, второму – отрубили руки. Женщина лежит за ними, лицом вниз. На желтом летнике во всю спину – кровавое пятно. Доброслава делает знак. Дружинник наклоняется и переворачивает тело.

– Градислава…

Княгиня плюет на труп и пошатывается. Подхватываю на руки.

– Найдите кого-нибудь!

Приведенная холопка ведет нас в трапезную. Здесь стол и лавки. Усаживаю Доброславу.

– Вина!

Холопка исчезает и возвращается с кубком. Подносит княгине.

– Отпей сначала сама!

Под суровым взглядом Доброславы холопка делает большой глоток. Княгиня берет кубок и приникает к нему. Мда… Жестом отсылаю холопку с дружинниками. Доброслава ставит на стол кубок.

– Я почитала ее, как мать, – бормочет чуть слышно. – Старшая сестра. А она…

«Она» силой постригла младшую и убила ее сына. В мире есть две вещи, которые превращают родственников в непримиримых врагов. Власть и деньги. Часто эти причины смыкаются. Кто заколол Градиславу? Надеюсь, не Малыга. Доброслава бормочет:

– Холопок моих потравили. Сначала Весею, потом Гостену… Весея еду мою пробовала, а как умерла, мы монастырское перестали есть. Гостена в город за хлебом бегала, тем жили. Так они зелья в кувшин с водой всыпали: Гостена попила – и не встала. Никого у меня не осталось. Три дня без крошки во рту, воду из реки пила: в колодце отравить могли. Вовремя ты, княже…

Черт драл бы этот гадючник! А вот и Малыга! Запыхался…

– Княже! Ляхи в соборе заложились, их там сотни. Грозятся биться насмерть. Люди дрова к стенам несут – сидельцев выкуривать. Выскочат – многие лягут.

– Убей их! Засеки! Всех!

Доброслава вскочила, глаза бешеные.

– Нет!

Кулак врезается в стол. Кубок подпрыгнул и повалился набок. На выскобленных досках расплылось красное пятно.

– Слушай меня, княгиня! Это твой город, и жить ты будешь, как пристало твоему званию, но править княжеством буду я – и никто более! Никто не смеет мне указывать! Ясно?!

Малыга побледнел, княгиня опустила глаза. Вот так! Пропадите вы пропадом! Иду к двери.

– Иван!

Голос тихий, чуть слышный. Поворачиваюсь.

– Осторожней там!..

У собора – толпа, шум и гам. Под стенами свалены вязанки хвороста, поленья, лавки, столы. Вот-вот подожгут. При нашем появлении толпа расступается. Подъезжаю к самым дверям. Это опасно, могут выстрелить из окошек, прорубленных в хорах, но накладная броня у меня и спереди. Мы же не знали, куда будут стрелять. Впрочем, если подцелят в глаз…

– Эй, в соборе! Я князь Иван! Выходи поговорить!