– Так он сын Ингваря! – ахнул Ростислав.

– Скорее Петра! – буркнул Володько.

Святослав сердито глянул на обоих. Князья умолкли.

– Никому не ведомо, чей он сын! – сказал Великий. – Доброславу в монастыре голодом морили, служанок ядом травили, она черта б сыном признала, дабы живот спасти и обидчиков вывести. Жаден был покойный Болеслав и умом скуден. Коли уж захапал чужую задницю, так видаков убери! Промедлил…

«Мы тоже хороши! – подумал Великий. – Чего ждали? Сразу следовало Владимир занять! Боялся Ивана насторожить. А вот он медлить не стал…»

– Что далее? – не утерпел Всеволод.

– Люди Болеслава стали стрелять в Ивана: хотели убить и ускакать в замятне. Только Иван этого ждал: броню на себя вздел. Даже не поцарапали. Галичане с волынцами кинулись и порубили ляхов, после чего Иван вошел в город. Оставшиеся ляхи сдались. Воевода Болеслава перешел к Ивану на службу.

– Войцех из Сосновца? – изумился Володько. – Не может быть! Звал его к себе, двести гривен жалованья сулил да город в кормление давал, не согласился. Верный пес!

– Был верным, – отозвался Святослав, – теперь Иванов. Да и ратников ляшских князь переманил частью. А теперь размыслите, братия! У Ивана тысяча под седлами, да еще столько волынцев добавилось. Сядут на коня – и через три дни в Киеве. Со смоками! Не мы его, а он нас бить будет!

В гриднице воцарилась тишина. Князья понимали: беда! Собрались по овец, а вернутся стрижеными. И чем та стрижка кончится, не хотелось даже прикидывать. «Уходить надо! Не медля! – думал Давыд. – Пусть Великий сам разгребает! Мне забота Киев оборонять?» «Завтра же уйду! – сердился Всеволод. – Великий мне не указ! У меня старший брат есть!» О чем размышляли Ярослав с Игорем, догадаться было нетрудно: их мысли явственно читались на лицах и совпадали с устремлениями Давыда и Всеволода. На Володько и вовсе было жалко смотреть. Спланировал великий поход, прикидывал, как сядет в Галиче, и вот на тебе! «Облом!» – как сказал бы его лютый ворог.

Неизвестно, чем кончилось бы это молчание, но его прервали самым бесцеремонным образом. Дверь распахнулась, и в гридницу влетел воевода Горыня.

– Княже! – завопил с порога. – Половцы!

«Говорил же!» – успел подумать Всеволод, но сказать не успел. В гридницу, не спрашивая позволения, один за другим входили воеводы…

– К Чернигову поганые вчерась подступили, – торопливо рассказывал Горыня. – Пока шатры ставили, воевода Ярослава на лагерь ударил и сумел полон захватить. Добрый! Тысяцкого поганых схватили. Пятки ему поджарили, все и поведал. Гза под Черниговом…

– Гза? – растерянно переспросил Ярослав.

Святослав злобно глянул на брата. «Сволочь! – подумал бешено. – Сносился с погаными, дружбу с ними водил, думал, земли его не тронут. За добычей пусть к другим ходят! Тронули…»

– Если б только Гза, – вздохнул Горыня. – Три хана пришли. Гза стоит под Черниговом, Кончак обложил Путивль, Бельдюзь – Переяславль. При каждом тьма…

Теперь уж переспросил Святослав:

– Тьма?

– Гонец клянется, что так, – подтвердил Горыня. – Не было резона поганому лгать – добре пытали. Прямо на дыбе и помер. Черниговцы трех гонцов выслали упредить, но доскакал один…

В гриднице закричали и зашумели. Святослав сидел молча. Дело повернулось неожиданным образом, причем так, что и хотел бы помыслить, да испугался. Набеги из Поля – обычное дело, в другой год по три-четыре случается, но этот превосходил все, раньше виданные. Тьма – это десять тысяч воинов. Пусть даже половец приврал, и на самом деле у ханов по семь-восемь тысяч войска, но и это многократно больше, чем может выставить Русь. Поганые сумели сговориться и обложили города. Взять их не сумеют, не под силу это половцам, но русские дружины заперты. Пока сидят за стенами, половцы ограбят земли. Угонят скот, уведут людей, сожгут веси. Помешать трудно. Ударишь на одного из ханов, тот отскочит и закружит вокруг невеликого русского войска, пощипывая быстрыми наскоками. Не даст отбить добычу. Разделить войско на три части, чтоб ударить по всем, – сложить головы. Половцы задавят числом: засыплют войско стрелами, разрежут части, после чего кого высекут, кого полонят. Как ни крути, а вывод грустный: земля обезлюдеет на годы. А обвинят в том Великого князя – и только его. Иван написал верно. Вместо того чтоб хранить земли, Святослав затеял усобицу. Поддался обидам, забыл, зачем возвели его на Киевский стол. Господь напомнил…

Гомон в гриднице, наконец, затих. Князья и воеводы смотрели на Святослава. Решение было за ним. Святослав встал.

– Все слово сказали?

Ответом было молчание.

– Тогда – в Софию!

Лица собравшихся выразили изумление. Великий решил помолиться? Известно, что князь набожен, но сейчас? Молебен – благое дело, но попы и сами справятся. Не до этого!

– Зачем? – не удержался Ярослав.

– Крест целовать! Прилюдно. Чтоб весь Киев видел!

– Кому? – удивился Давыд.

– Князю Ивану! – ответил Святослав.

В Звенигород пришлось возвращаться спешно: обстоятельства требовали. По уму следовало пробыть во Владимире седмицу-другую: вникнуть в состояние дел, разобраться с боярами и осколками княжьих родов, прикинуть, на кого можно опереться, а на кого – нет. После чего первых возвысить, а вторых – задвинуть куда дальше. Не вышло. Все испортил Войцех. На другой день после взятия Владимира он явился в хоромы и потребовал встречи с князем.

Иван предполагал, что воевода станет просить за ляхов (ему позволили оставить из прежней дружины малую часть), однако Войцех заговорил о другом.

– Киев готовит поход на Галич! – сказал, едва переступив порог.

– Почем ведаешь? – насторожился Малыга, переглянувшись с Иваном.

– У Болеслава в Киеве свой человек! – пояснил лях, присаживаясь на лавку. – Был, – поправился тут же. – При Великом князе состоит.

– Кто?

– Горыня.

– Первый воевода! – ахнул Малыга. – Вот стерво!

– Серебро любит! – пояснил лях, улыбнувшись уголками губ.

«Это он нас уел! – понял Иван. – Дескать, у вас даже воеводы продажные. И ведь не возразишь!»

– Как разумеешь, княже, Болеслав Великого опасался, – продолжил Войцех, согнав с лица улыбку. – Не простил бы тот захват Волыни. Болеславу знать следовало, что в Киеве замышляют. Не жалел серебра. У него и другие люди в Киеве имелись. Донесли, что Великий собирает войско. Снеслись с Горыней; а тот успокоил: не на Волынь, а в Галич намерились. Потому и вышло у тебя, княже, с осадой – не ждали.

«Оправдывается! – понял Иван. – Не может успокоиться, что город отняли».

– Кого Великий призвал? – спросил Малыга.

– Князей Смоленского, Черниговского, Белгородского, Новгород-Северского и Курского.

– Три тысячи конной дружины, – прикинул Малыга, – если не более. А ежели и бояр собрали… Спаси тебя Бог, воевода! – он поклонился Войцеху. – Не забудем!

Лях с достоинством откланялся и вышел. По его уходу в гриднице воцарилась тишина. «Твою мать! – думал Иван. – Никак не угомонятся! А чего ты хотел?! – одернул он себя. – Безродному позволят властвовать? Да их кошмары замучают! Рюриковичи княжат более двухсот лет, потомков наплодили – девать некуда, а тут смерд расселся на Галицком столе. Костьми лягут, железо грызть будут, но не успокоятся».

Иван глянул на Малыгу. Тот задумчиво водил пальцем по столу, рисуя какие-то фигуры, и, похоже, не спешил давать воспитаннику советы. «Хорошо, что взяли Волынь и переманили Войцеха, – подумал Иван. – Не то Великий свалился бы сполохом. Отбиться отбились бы, да большой кровью. Это тебе урок! – сделал вывод. – Разведку надо ставить! Как у Болеслава и лучше. Дядя Саша не раз говорил: разведчик спасает тысячи жизней. В двенадцатом веке или двадцать первом – без разницы».

– Великому надо послать грамоту! – прервал думы князя Малыга. – Пусть ведает, что умысел раскрыт. Поостережется.

– А коли нет?

– Встретим на рубежах. Следует немедленно лететь в Галич. Созвать ополчение, собрать смоков. Дружина пойдет сама: сторожиться некого. Худо, что уходим так скоро, да выбора нет. И еще, – Малыга усмехнулся. – Гонцом к Великому следует отправить волынянина и выбрать самого говорливого. Пусть поведает, как Владимир брали…