Он загнал внутрь колыхнувшийся в душе страх. Да, он не хирург и не лекарь. Зато знает, что делать. Опекун, потерявший ногу, рассказал. Дети любопытны и бесцеремонны. Дядя Саша, услышав вопрос, не рассердился. Обнажив культю, показал, как действовал хирург. Память Ивана сохранила подробности. Ноги и руки людям не пилят, как бревна: чик – и готово! Сначала выкраивают лоскуты из мягких тканей, после чего сдвигают те выше и пилят кость. Лоскутами закрывают срез. Ничего сложного. На словах…

С мышцами Иван возился долго – рука у батьки оказалась могучей. В конце концов мясо сдвинулось, образовав вокруг обнажившейся кости неопрятные лохмы. Иван вздохнул и взялся за пилку. Когда та вгрызлась в кость, Малыга вскрикнул и дернулся.

– Держи! – рыкнул князь.

Глоба, с интересом наблюдавший за действиями князя, спохватился и прижал батьку к ложу. Тот стонал и пытался вырваться. Будь на месте кузнеца кто-либо не столь могучий, это непременно случилось бы: даже раненый батька был силен. Иван, сжав зубы, пилил. Кузнец не обманул: пила въедалась в кость. Наконец та хрупнула и развалилась.

– Млава! – позвал князь.

Лекарка подскочила с иголкой. Князь помог ей надвинуть ткани на срез, Млава принялась шить. Получалось у нее ловко. Иван придерживал лоскуты пальцами. Малыга притих. Закончив, Млава забинтовала культю и распустила жгут. Иван дал знак Глобе отпустить раненого.

Они омыли руки и переоделись. Иван завернул отрезанную руку в использованную рубаху и задумался.

– Дай мне! – сказал Глоба, забирая сверток. – Похороню. Моя кузня обочь кладбища – не увидят.

– Пригляди за ним! – велел Иван Млаве и вышел. Следом, сунув сверток под мышку, топал кузнец. У дверей гридницы они простились. Оставшись в одиночестве, Иван, кликнул слугу и велел подать вина. Выдув целый кувшин, он рухнул на ложе и сразу уснул.

В последующие дни Иван не заходил к батьке – боялся. Там оставалась Млава. Все, что ей необходимо, приказано доставлять без промедления. Когда батька умрет, его известят…

День шел за днем, но печальной вести не было. Иван с головой погрузился в заботы. Предстояло разобраться с наследством Святослава: кого-то возвысить, кого-то отставить от дел (Горыню, к примеру), определиться с численностью дружины и челяди. За работой он забывался. Потому, увидев явившуюся Млаву, невольно вздрогнул. Лекарка выглядела смертельно уставшей. Иван весь жался.

– Иди! – сказала Млава. – Зовет!

Иван вскочил и поспешил за ней. Батька встретил его тяжелым взглядом. Он исхудал, осунулся, но умирающим более не выглядел.

– Здрав ли! – спросил князь, подходя.

Малыга в ответ только вздохнул. Иван потоптался и присел рядом.

– Ты руку мне резал? – спросил Малыга. Голос его был тихим, но твердым.

– Я! – признался Иван.

– Зачем?

– Помер бы! Смертная рожа…

– Ну, и пусть! Кому я нужен, безрукий?

– Мне! – сказал Иван. – Побратимам моим. Любаве и дитю ее, которое народится. Всем нужен. Головой своей разумной и сердцем добрым. А рука – тьфу! – Иван сплюнул на пол.

– Как до ветру ходить? – пожаловался Малыга. – Развязать гашник сумею, а завязать не выйдет.

«А ведь и вправду проблема! – подумал Иван. – Порты держатся на шнурке».

– Что-нибудь придумаем! – пообещал живо. – Не держи зла. Все из-за меня. Следовало дать Володьку Черн. Тогда б не напал.

– Ты что?! – возмутился Малыга. – Пустить волка к стаду? Да он немедля снесся бы с Берладьем, сколотил шайку и стал зорить наши земли. Сколько людей сгинуло бы! Правильно сделали, что убили! Бешеного пса подачкой не улестишь…

Ранение Малыги имело необычное следствие. К Ивану на прием попросился ромей. Князь удивился, но приказал звать. Гость оказался смугл и горбонос. Одет был просто и опрятно. Подстриженные борода и волосы, чистые, ухоженные руки. Став перед Великим, ромей поклонился.

– Радуйся, князь!

Гость говорил по-гречески, из чего следовало: не местный. Свои греки русский знали.

– И тебе – радоваться! – ответил Иван.

– Меня зовут Дмитрий, – продолжил ромей. – Я лекарь. Умею врачевать раны, извлекать из тел наконечники стрел и копий, удалять загнившие конечности и сращивать переломы.

«Где тебя раньше носило?» – подумал Иван.

– В Киеве я проездом: сопровождаю караван. Путь через Поле долог и опасен, желающих пограбить много, меня наняли лечить раненых. По милости Господа их не было. Купцы распродают товар, мне работы нет, поэтому хожу по городу и беседую с людьми. В Киеве многие говорят по-гречески. Мне здесь нравится, и я решил проситься к тебе на службу. Возьмешь?

– Тебя не ждут в Риме?

– Я военный лекарь, семьи не завел. Служил в войске, но его распустили. В Константинополе лекарей хватает, а здесь мало. Я многое умею. Можешь испытать!

– Ладно! – сказал Иван. – Идем!

Он отвел ромея к Малыге. Батька встретил их, сидя на ложе. Под спину его была засунута подушка. Млавы в ложнице не наблюдалось, что было к лучшему: не то обиделась бы.

– Ромейский лекарь! – объяснил князь батьке.

Малыга с любопытством уставился на гостя. Дмитрий, подойдя к ложу, приложил ладонь ко лбу раненого. Удовлетворенно кивнув, пощупал пульс и попросил батьку показать язык. Затем размотал повязку на культе, осмотрел подживающую рану и даже зачем-то ее понюхал. После чего снова забинтовал.

– Через день-другой может вставать! – вынес вердикт. – Рана чистая, лихорадки нет. Его хорошо лечили.

Иван перевел, Малыга довольно ухмыльнулся.

– Кто удалил ему руку? – спросил Дмитрий, когда оба вышли.

– Есть человек, – напустил туману Иван. – Как операция?

– Сделана грамотно. Мы закрываем культю иначе, но это не важно. Раненый жив и поправляется.

Иван довольно кивнул.

– Понимаю, что у тебя есть лекарь, – сказал ромей. – Значит, не нужен?

– Отчего? – не согласился Иван. – Мне и десяти лекарей мало. Хочу открыть в Киеве лекарскую школу, нужен человек, который ее возглавит. Возьмешься?

Дмитрий замялся.

– Дам дом и серебро, – сказал князь.

– Сколько? – встрепенулся ромей.

– Много! – засмеялся князь. – В Константинополе так не платят.

Митрополит Никодим был греком. Он родился, получил образование и подвизался в монашеском служении в самом просвещенном и культурном государстве мира, поэтому, как многие его соотечественники, считал прочие народы варварскими. С полным на то основанием. В то время как европейские короли с трудом могли нацарапать свое имя, греки зачитывались классической литературой, спорили о философии Аристотеля и Платона, сочиняли вдохновенные трактаты о вере и религии. В Константинополе с 425 года действовал университет, развивались естественные науки, работали первоклассные больницы. Греческие купцы плавали в Индию и на Цейлон, достигали берегов Китая. Общественное устройство Рима было справедливым. Благородство здесь определяло не происхождение, а личные качества. Сын пекаря мог стать логофетом, а потомок высших сановников окончить жизнь писцом.

Рим первым из государств мира отринул язычество. Теперь он нес веру другим народам. Для этого Никодим и прибыл в Киев. Русь приняла крещение давно, но язычество в ней не сдавалось. В лесах прятались селения, где идолам несли жертвы, капища встречались и возле крещеных весей. Русы не считали зазорным молиться Христу и Велесу одновременно. Их князья звались языческими именами, оставляя крестильные духовникам и летописцам. Воцерквить такой народ было задачей трудной.

Монахи по-своему честолюбивы. Если мирянин мечтает о славе и золоте, то монах – о посмертной канонизации. Святые из монахов бывают двух видов: преподобные и святители. Первые – постники и молитвенники, чей духовный подвиг угоден Богу. Вторые – епископы, митрополиты и патриархи. Они крестят народы и ведут паству путями Господними.

Никодим хотел быть святителем. Он устраивал церковь и боролся с язычеством. С последним – с сомнительным успехом. Одни князья внимали владыке, отправляя дружины разорять капища (а заодно – и веси язычников), другие делали вид, что проблемы не существует. Почтение к церкви у князей отсутствовало. Если епископы не нравились, они их изгоняли, нисколько не интересуясь мнением митрополита. Никодим помешать не мог. Интердикт[54] в православной церкви не практиковался, к тому же нес неприятные последствия: без духовного окормления княжества скатывались в ересь.