– Что это? – ткнула пальцем в один из кувшинов. Восковая печать, закрывавшая горлышко, была смазана. Кувшин явно открывали.

Свет лампы не помешал ей увидеть, как побледнел винник. Попался! Подменил ромейское какой-то кислятиной. Или разбавил водой. Думал, на пиру не заметят. Не зря подозревала.

– Недоглядел, матушка! – заюлил винник. – Немедля заменю! А с купцом разберусь…

– Налей! – перебила Ксения, ткнув пальцем в чашу.

Тютя хотел возразить, но, поймав грозный взгляд, подчинился. Дрожащими руками открыл кувшин и плеснул в чашу. Ксения отпила, покатала вино языком у неба. Странно… Вино доброе, густое. Из-за чего Тютя бледнел? Ксения проглотила вино и только теперь ощутила посторонний привкус. Затхлый. Вино неправильно хранили. Вот чего Тютя боялся. Недоглядел, после чего решил скрыть. Надеялся, что гости не заметят.

– Убрать! – велела Ксения, ткнув в откупоренный кувшин. – После поговорим!

Она поднялась по лестнице и направилась к себе – предстояло переодеться к службе.

Рождественскую обедню служил сам патриарх. Храм заполнили лучшие мужи Киева, приглашенные на праздник соседи-князья. Внутри было душно. Ксения распахнула полы шубы, не помогло. Она потянула воротник рубахи – не хватало воздуха. Муж заметил и бросил тревожный взгляд. Ксения улыбнулась: все в порядке. Служба скоро кончится, они выйдут, а снаружи морозно и свежо. Сердце ее вдруг заколотилось часто-часто. «С чего бы это?» – удивилась Ксения. Мир вокруг заколебался и стал сужаться. «Яд! – вдруг поняла Ксения. – В кувшине был яд. Вот чего испугался Тютя!..»

Она хотела сказать это мужу, но не успела. Покачнулась и осела. Она не слышала, как ахнула толпа, не чувствовала сильных рук князя, который подхватил ее и вынес из храма. Морозный воздух на миг привел Ксению в чувство. Она открыла глаза и увидела перед собой испуганное лицо мужа. Надо предупредить!

– Яд… – прошептала Ксения. – Вино… Тютя…

Голос ее был тих, но ее услышали.

Увидев Оляну, ватага умолкла. Расступилась, пропуская монахиню к двери. Оляна скользнула взглядом по лицам побратимов. Все здесь. Малыга шагнул вперед.

– Заперся! – сказал коротко. – Не в себе. Стучали, не открывает. Послали за тобой. Боюсь…

Малыга не договорил, но Оляна поняла, чего опасается батька.

– Нож! – бросила коротко.

Кто-то сунул ей засапожник – рукоятью вперед. Оляна взяла, просунула лезвие в дверную щель и подцепила засов. Она не видела, как за ее спиной переглянулись побратимы. Свень попытался что-то сказать, но увидел кулак Малыги и умолк. Оляна, прикусив губу, осторожно двигала засов. Тот с трудом, но поддавался. Когда край засова вышел наконец из проушины, Оляна повернулась и отдала нож.

– Стойте здесь! – велела побратимам и толкнула дверь.

…Иван сидел на лавке и смотрел в пол. Оляна, стараясь не шуметь, подошла. Он все же расслышал и поднял голову. Оляна вздрогнула: никогда прежде она не видела мужа таким. Лицо князя было искажено, из глаз сочилась влага. Слезы проложили дорожки на его щеках, намочили усы и бороду.

– Оляночка! – выдохнул он. – Как же так?!

Она прижала его лицо к груди. Русая макушка достигала ей подбородка.

– Только привык! – бормотал князь. – Сердцем прирос. С мясом вырвали…

Она погладила его волосы. В них заметно выделялись белые нити. Прежде не было.

– Они умирают, – бормотал муж. – Все, кто мне дорог. Мать, дядя Саша, Елица, брат Иван, Георгий, теперь вот Ксения. Я проклят…

– Неправда! – сказала Оляна, отстраняясь.

Он смотрел на нее снизу вверх.

– Я жива! – продолжила Оляна. – Наши дети живы. Малыга, которого ты спас. Ватага, что стоит за дверью. Если б не ты, никого бы из нас давно не было!.. Там люди ждут, – добавила после молчания.

Он вздохнул и мазнул рукавом по лицу. Встал.

– Зови! – бросил коротко…

Минуту спустя Оляна, отступив в сторону, слушала доклад Малыги.

– …За Подолом догнали, – говорил батька, – бежать хотел. Нас увидел, зелье хотел выпить, да флягу выбили. Допросили…

– Покалечили? – спросил Иван.

– Не успели. Сразу признался.

– Более не бить, но приглядывать! Нужен живым.

Малыга кивнул.

– Поведал, что зелье дал Жилка, боярин Юрия Владимирского. В тебя, княже, метили. Если б Ксения не спытала вино…

Малыга умолк. Князь сделал знак продолжить.

– Тютя сказал: отравил один кувшин. Но мы, от греха подальше, все выкинули. Ероха, как о Тюте узнал, в петлю полез…

– Замешан?

– Нет. Простить себе не может, что Тютю привел. Удавиться не дали, но, боюсь, снова попробует. Говорит, все равно не жить…

– Дать батогов! – велел князь. – Отходить, чтоб седмицу лежал! Будет ему наказание, заодно дурь выйдет. Отныне все, что к княжьему столу, пробовать – теми, кто готовит и подает. Объявить, что ежели в тереме кто от зелья умрет, то всю челядь им и накормят. Пусть приглядывают за собой.

Малыга кивнул.

– Ее и детей, – Иван указал на Оляну, – перевезти в терем. Приставить стражу. Будут здесь, пока не разберусь с владимирским выродком.

– Далеко он! – вздохнул Малыга.

– Дотянусь! – пообещал князь и ощерился. Оляна вздрогнула. Муж сейчас походил на волка, страшного и беспощадного. Готового наброситься и рвать. – И еще, – сказал князь, сгоняя оскал. – Найдите Алексия…

– Читай! – Юрий швырнул Жилке грамоту.

Боярин схватил пергамент и впился в текст.

«…Винник Тютя, будучи схвачен и распытан, поведал при послухах, что хотел отравить меня по наущению боярина Жилки, ближника князя Владимирского и Суздальского. Оный боярин-де и дал Тюте смертное зелье, пообещав в награду десять гривен. Сделал то Жилка по собственному умыслу или же по приказу, Тюте неведомо. Посему, княже, выдай мне Жилку головой. Коли вина подтвердится, я его накажу. А если не выдашь или убьешь боярина, знать буду: исполнял он твой наказ. И тогда, князь Юрий, станешь мне ворогом. А как я поступаю с ворогами, ведомо…»

– Ну? – спросил Юрий, когда боярин покончил с чтением. – Я упреждал. Это война!

– Княже! – взмолился Жилка. – Не верь! Не посмеет Иван!

– Это с чего? – сощурился Юрий. – Тебя испугается?

– У нас дружина и стены высокие! Не одолеть!

– Шесть лет тому, – сказал Юрий, – смок в Белгороде городницы[71] сжег. Два года чинили. И был тот смок у Ивана единственный. Сейчас их дюжина. Им города с дымом пустить, как зайцу чихнуть!

– К хазарам уйдем! Не выдадут!

Юрий побагровел.

– Ты, рожа пакостная, советуешь изгоем стать? В чужой земле хорониться? Взять его!

Подскочившие гридни заломили Жилке руки.

– Сам в Киев тебя повезу! – сказал Юрий. – С семьею. Повинюсь перед Иваном: не ведал-де о зле, что боярин измыслил, змею на груди пригрел. Крест князю поцелую. Поверит! А тебе, чтоб лишнего не болтал, язык укоротим.

– Меня сгубишь и сам сгинешь! Иван не простит! – заверещал Жилка, но подскочивший гридь хватил его рукоятью меча в затылок. Боярин охнул и обвис. По знаку Юрия гридни уволокли бесчувственное тело.

– Вот так! – сказал Юрий. – Не умел воровать, так умей ответ держать. Тютя…

Он ухмыльнулся.

Весенний дождик сыпал на толпу, но люди не расходилась. Застыли, не сводя взоров с возвышения, где у отрытой ямы стояли двое мужчин. Один был в холщовой рубахе и таких же портах, на втором сидела свита из дорогого сукна, правда, уже порядком помятого. Руки приговоренных были связаны за спиной. Они стояли без шапок, дождь намочил их волосы, приклеив пряди ко лбам. Капли, скользя по ним, затекали в глаза, и приговоренные, не имея возможности их смахнуть, трясли головами и отфыркивались, как кони.

– Чего ждем? – спросил Леонид.

Алексий оглянулся и вытянул руку:

– Вот!

Сквозь толпу пробиралась группа людей. Шедшие впереди гридни прокладывали дорогу, следом шагали толстая женщина в свите и в шелковом убрусе, двое отроков и девочка лет шести, которую старший отрок нес на руках. Леонид, присмотревшись, догадался, что все четверо родственники.