В субботу днем я уже не находил себе места. Боль стихла настолько, что я вполне обходился аспирином. И кружил по палате, словно посаженный в клетку дикий зверь. Переключал телевизионные программы, без конца крутил диск настройки радиоприемника, пока тот не отвалился. Тут уж медицинская сестра не выдержала и побежала за моим отцом.

Он явился десять минут спустя. Оглядел меня с головы до ног.

— В чем дело?

— Я хочу на волю!

— Хорошо.

— Хватит меня тут держать, — я его не слушал. — Я свое отсидел.

— Если б ты слушал меня, а не себя, то заметил бы, что я сказал «хорошо».

Я вылупился на него.

— Ты серьезно?

— Одевайся. Я зайду за тобой через четверть часа.

— А как же повязки?

— Ребра останутся стянутыми еще несколько недель, а бинты на голове и лице мы заменим пластырем, — он улыбнулся. — Все хорошо. Сегодня утром я посмотрел рентгеновские снимки. Ты идешь на поправку. А мамино чудо-лекарство, макароны, окончательно поставит тебя на ноги.

Разумеется, мама заплакала, когда я вошел в дом Джанно и папа последовали ее примеру. Я посмотрел на Синди, стоявшую за маминой спиной. И у нее на глазах блестели слезы.

Я широко улыбнулся, подмигнул ей.

— Вижу, мама учила тебя, как в подобных ситуациях должно вести себя итальянке.

Синди скорчила гримаску и отвернулась. Когда же она вновь посмотрела на меня, слезы исчезли.

— Она также показала мне, как готовить соус для спагетти. Мы с утра на кухне. После того, как твой отец позвонил и предупредил, что сегодня ты приедешь домой.

Я повернулся к отцу.

— Мог бы сказать и мне, папа.

Он улыбнулся.

— Сначала я хотел убедиться. Что тебя можно отпустить.

— Джанно, помоги ему подняться наверх, — распорядилась мама.

— Si, signora.

— Раздень его и уложи в постель. Пусть он отдыхает до обеда.

— Мама, я же не ребенок, — запротестовал я. — И управлюсь сам.

Мама и слушать не стала.

— Джанно, не обращай внимания на его слова. Иди с ним.

Я двинулся к лестнице, Джанно — за мной.

— И не разрешай ему курить в постели, — добавила мама. — Он спалит весь дом.

Уже на первых ступеньках я понял, что сил у меня не так уж и много. Так что помощь Джанно принял с благодарностью. И заснул, как только оказался в кровати.

Синди заглянула ко мне перед самым обедом, когда мама пыталась влить в меня стаканчик бальзама.

Я проглотил половину, скривился, чуть не подавившись, вкус-то был отвратительный.

— Больше не хочу.

— Надо выпить все, — настаивала она. — Бальзам куда полезней таблеток.

Я все еще держал стаканчик в руке, не желая допивать его содержимое. Мама повернулась к Синди.

— Заставьте его выпить все до дна. А мне пора на кухню, ставить воду для макарон, — она двинулась к двери, на полпути обернулась. — Пусть обязательно выпьет до обеда.

— Хорошо, миссис Перино, — кивнула Синди и повернулась ко мне, едва мама вышла в коридор. — Ты слышал, что сказала мать, — на губах Синди заиграла улыбка. — Пей до дна.

— Она у меня замечательная, не правда ли? Ее беда в том, что она верит мне, когда я говорю, лучшая подруга мужчины — его мать.

— Я не встречала таких, как она, — в голосе Синди слышалась зависть. — Или твой отец. Деньги никоим образом не изменили их. Они волнуются лишь друг о друге.

И о тебе. Настоящие, живые люди.

— Все равно не буду пить это дерьмо.

— Выпьешь как миленький, — она смотрела мне в глаза. — Хотя бы для того, чтобы не огорчать ее.

Я проглотил остатки бальзама. Меня аж перекосило:

— О господи, ну и гадость, — и отдал ей стакан.

Она молчала, не сводя с меня глаз.

Я покачал головой.

— Вижу, мама произвела на тебя впечатление.

— Ты даже не представляешь, какой ты счастливчик, — сказала она серьезно. — У моей семьи больше денег, чем у вашей. Гораздо больше. А мои отец и мать ни разу не дали мне знать, что им известно о моем существовании.

Я удивился. О своих родственниках она никогда не вспоминала. — Ты слышал о «Моррис Майнинг»? — неожиданно спросила Синди.

Я кивнул. Разумеется, слышал. Теперь я понял, почему деньги ничего для нее не значили. «Моррис Майнинг» стояла вровень с «Кеннекотт Коппер» или «Анакондой». Мне даже принадлежала тысяча акций этой корпорации.

— Мой отец — председатель совета директоров.

Брат — президент. Он на пятнадцать лет старше меня. Я появилась нежданно-негаданно, и всю жизнь меня преследовало чувство, что мое рождение их не порадовало.

Во всяком случае меня быстренько спровадили в лучшие частные школы. Дома я не жила с пяти лет.

Я подумал о том, сколь разительно мое детство отличалось от ее. И согласился с ней. Мне действительно повезло. Я поднял руки, признавая свое поражение.

— Хорошо, крошка, тебе я сознаюсь. Я люблю их всем сердцем.

— Ты мог бы этого и не говорить, — ответила Синди. — Все и так видно. Ты пришел домой, когда тебе стало плохо. Я в подобных ситуациях бегу подальше от дома.

В открытую дверь постучали. На пороге возник Джанно.

— La signora послала меня, чтобы я помог тебе одеться и спуститься в столовую.

Я расправил простыню на ногах, улыбнулся Синди.

Она сразу поняла, о чем я думаю. Мама полностью вошла в роль.

До обеда оставался еще час. Одеться я мог и позже. Но благовоспитанным девушкам не следует проводить слишком много времени в спальнях итальянских юношей. Правила приличий этого не дозволяли.

За обедом, к полному моему изумлению, выяснилось, что я голоден, как волк. Я ел все: макароны, щедро политые соусом, сосиски, зеленые перчики, помидоры, нежные мясные тефтели.

— Тебе нравится соус? — спросила мама.

Я кивнул с полным ртом.

— Соус потрясающий.

— Его приготовила она. Все делала сама.

Я посмотрел на Синди. Соус показался мне чересчур сладким, но, к счастью, я не успел произнести эту мысль вслух.

— Твоя мама мне льстит, — потупилась Синди. — Я лишь клала в кастрюльку то, что она мне давала, и помешивала соус, чтобы он не подгорел.

Мне следовало догадаться об этом и самому.

— Соус очень хороший, — похвалил я и маму, и Синди.

— Если она поживет у нас еще несколько недель, — твердо заявила мама, — я научу ее готовить все сицилийские блюда.

Мамины макароны действовали лучше всякого снотворного. Через полчаса после обеда глаза у меня начали слипаться, хотя по телевизору показывали веселенькую комедию. И я отправился наверх, спать.

На следующее утро, в воскресенье, нарушился привычный для нашей семьи распорядок дня. Обычно все, включая Джанно, ходили к десятичасовой мессе. Но в этот раз мама не захотела оставлять меня одного.

Поэтому Джанно ушел в церковь к девяти часам, а по его возвращении туда отправились родители. Однако я не нашел в доме и Синди. А Джанно с веселыми искорками в глазах по секрету сказал мне, что она ушла с ними.

Я поднялся к себе. Теперь-то я точно знал, что выздоравливаю. Жуть как хотелось трахнуться. Но мама твердо стояла на страже нравственности.

Я, должно быть, задремал, потому что, открыв глаза, увидел стоящего у кровати отца.

Он наклонился и поцеловал меня.

— Если ты не возражаешь, мы можем спуститься в мой кабинет, и я сниму повязки.

— С удовольствием.

В смотровой он осторожно размотал бинт на голове, снял пластыревые нашлепки с носа, подбородка, скулы, левого уха.

Взял какую-то бутылочку, смочил ватный тампон.

— Будет немного щипать, но я должен продезинфицировать ранки.

Щипало, конечно, ужасно. Но недолго. Закончив, он пристально осмотрел мое лицо.

— Заживление идет достаточно быстро. Когда у тебя будет свободное время, слетаешь в Швейцарию. Доктор Ганс без хлопот избавит тебя от всех нежелательных последствий.

Я подошел к зеркалу над раковиной. На меня глянуло знакомое лицо.

На душе сразу стало легко. Я узнал себя. А с тем, прежним, лицом мне все время казалось, что я — это не я. И глаза уже не выглядели старыми. Они принадлежали именно этому лицу.