Если Ураганные Пики не самые высокие и холодные горы в мире, тогда я вообще не знаю, что такое горы. Они поднимаются острыми гранитными клыками на тысячу футов, там растут гигантские деревья и круглые сутки напролет с голых вершин дуют холодные ветры. Но варварам все нипочем, они готовы жить где угодно, и кое-кто из них поселился в маленькой деревушке, облепившей коварную козью тропку, которую они по глупости назвали Высокой Дорогой. В сердце этой деревни стояла скромная цитадель, и по знаку взорвавшейся звезды с черепом, аккуратно вырезанному на арке привратного домика, я понял, что передо мною храм Единственного.

Несмотря на усталость и голод, мне не хотелось стучаться в эти ворота. Оттуда из глубины доносился душераздирающий вой, а воздух у стен отдавал смертью; это можно было бы объяснить новой жертвой, которую Хала схватила, когда мы проезжали по деревне, но запашок разложения и затхлости свидетельствовал о другом. И все же меня доконал не столько отвратительный запах, сколько зеленая муха, ревевшая над цитаделью; эта тварь была размером со слона, черные лапы – длиннее копий, глаза огромные, как колеса фургона. Не таких питомцев обычно прикармливают в своих храмах Истинные Верующие – по крайней мере, в цивилизованных странах. Глядя на это насекомое, я не верил своим глазам.

Я раздумывал, не продолжить ли путь. Хала, безусловно, справилась бы; она уже проскакала расстояние, превышающее ширину Калимшана, а была, тем не менее, свежа, как в ту минуту, когда выскочила из сарая. Это я нуждался в отдыхе, а не она. Ведьма шла по моему следу с тех пор, как ее буря выбила меня из седла, и сейчас я в первый раз остановился и не увидел погоню где-то на линии горизонта. То ли она со своим напарником загнала, в конце концов, гиппогрифа до смерти, то ли они сделали привал, я не знал, – впрочем, это едва ли имело значение. Даже при том, что в моей груди билось сердце Единственного, два полных дня пути настолько измотали меня, что я дважды падал с лошади. Только защита Тира помешала мне размозжить себе череп.

Хала оторвала ногу от туши своей жертвы и начала обгрызать кость, пытаясь добраться до костного мозга. Я отвернулся, чтобы не видеть омерзительную картину, и принялся изучать проделанный путь, что уже вошло у меня в привычку. У подножия гор змеилась река Тан, такая же коричневая и грязная, как и долина, простиравшаяся дальше, а вдалеке виднелось небо стального цвета, но я не увидел ни лесных пожаров, ни торнадо, ни наводнений, которые теперь всегда сопровождали ведьму, а потому все-таки наклонился, чтобы постучать в ворота.

Но не успела моя рука коснуться створок, как ворота распахнулись. На меня уставился старый священник с серебряным обручем на голове – знак Истинного Верующего. Глаза его были пусты, как руины, плоть тверда, как серая глина. Если он и замечал мух, облепивших его уши, глаза и ноздри, то ничем их не беспокоил – не мигал, не дергался и, насколько я мог судить, даже не дышал на них.

– Да?

– Я выполняю поручение Единственного и Вездесущего, – Пришлось кричать, чтобы заглушить гудение огромной мухи над головой. – Мне нужны кров, пища и, возможно, защита от врагов.

Священник взглянул на кровавое месиво, оставленное моей лошадью у ворот, после чего перевел взгляд на меня.

– А заплатить ты можешь?

– Нет, зато тебе придется заплатить, если ты мне откажешь.

Я пнул Халу, и она, подхватив свою добычу, протиснулась в ворота. Привратник попятился на негнущихся ногах, и только тогда до меня дошло, что я разговаривал с трупом. Меня это не очень удивило; всего лишь очередная невидаль во время моего изматывающего путешествия по варварским землям.

Я спешился:

– Что с тобой приключилось, старик?

Он устало пожал плечами, потом взглянул на гигантскую муху.

– Бедствие, – сказал он так, будто это объясняло, почему он не в могиле. Он закрыл ворота, опустил засов, потом обернулся ко мне. – Нас постиг мор.

Я оглядел двор, отметив, каким пустым и неухоженным он казался: в углах роились мухи, а на теплых булыжниках стрекотали сверчки размером с кошку. Хотя меня очень удивило то, что я увидел, мне не хотелось показаться наивным. В любом случае, я слишком устал, чтобы задавать вопросы.

– Полагаю, ты можешь накормить меня.

Священник указал на открытую дверь, на пороге которой затеяли драку две крысы.

– Сейчас как раз подают завтрак, если рискнешь его отведать.

– Для меня это не риск, – ответил я, не совсем поняв, что имел в виду старик. Я передал ему поводья Халы. – Позаботься, чтобы ее вычистили, и дай ей поесть – пару коз или что другое – и гляди, чтобы к ней не приближались дети, которым ты симпатизируешь.

Ходячий труп принял поводья, направился к конюшне и больше не упоминал об оплате. По его мертвому лицу нельзя было понять, то ли это от моего вида, то ли по другой причине; я знал лишь, что мое священное паломничество и божественное сердце, перекачивающее кровь по моим жилам, сделали меня самой важной персоной на земле. Теперь я понял, что чувствовал сын калифа, когда проезжал на своем скакуне по Городу Великолепия, и почему он так часто совершал эти поездки. Я пересек двор, пинком отшвырнул крыс с порога и вошел внутрь.

Комната оказалась традиционно темной, ее освещал единственный светильник с четырьмя свечами, подвешенный под сводчатым потолком. Пахло пивом и мясом, в центре зала я увидел с десяток грязных фигур, расположившихся вокруг стола, за которым могли бы разместиться втрое больше людей. Они не разговаривали, только чмокали губами и клацали кружками, а если кто и поднял глаза, чтобы посмотреть на входящего, то я этого не заметил.

Я занял место в середине стола. Видя, что никто из моих сотрапезников понятия не имеет о столовых приборах, я воспользовался пальцами – положил кусок затхлого мяса на ломоть каменного хлеба и начал есть. Еда была такой же омерзительной, как компания, но для того, кто два дня глотал лишь дорожную пыль, любая снедь была вкусной. Я с жадностью проглотил варварскую пищу, словно куропатку, приготовленную в меду, и взял себе добавку.

Голод притупился, но теперь о себе напомнила жажда. Не увидев на столе ни одной пустой кружки, я обратился к кому-то через стол:

– Мне не из чего пить.

Женщина с волосами, похожими на солому, придвинулась ко мне, ухмыляясь:

– Так что теперь прикажешь делать?

– Принеси мне что-нибудь. – Она не шевельнулась, и тогда я добавил: – Я выполняю поручение Единственного и Вездесущего.

Она заухмылялась еще шире, потом, видимо, почувствовала во мне присутствие Единственного, и брови у нее поползли вверх. Поднявшись, она отправилась в темный угол и вернулась с деревянной кружкой, которую наполнила из кувшина на столе. Пиво оказалось кислым, к тому же с примесью песка, так как женщина не потрудилась сполоснуть кружку. Но после двух дней пути, когда я пил только протухшую воду из бурдюка, этот напиток мне показался освежающим, как эликсир жизни, – он казался еще слаще, оттого что его налил кто-то другой.

Я принялся за третью порцию не столько, чтобы досыта набить пузо, сколько для того, чтобы насладиться своим вновь обретенным авторитетом, когда что-то глухо стукнуло по столу.

– Передай и мне собачатины.

Веселый голос перепугал женщину и всю остальную грязную компанию, которая слетела со своих мест, а я посмотрел в конец стола и увидел венчик из желтых шаров, мерцающих при свете свечи. Шары были размером с человеческий глаз. Они поблескивали, как бриллианты, и вращались на шарнирах.

– Собачатины? – переспросил я, разглядывая за сверкающими глазками восемь мохнатых лап и округлое тело, не меньше, чем лошадиный круп. Я перевел взгляд на кусок жирного мяса, лежащий передо мной на хлебе. – Вот это?

– А ты что, хочешь, чтобы я ел крысу?

– Разумеется нет. – Я понес тарелку в конец стола и поставил ее перед пауком. Я также захватил с собой кружку пива и, предложив ее пауку, согнулся, чтобы заглянуть ему в глаза. – Это ты, Всемогущий?