Боюсь, в этом месте у меня таки вырвалась парочка выражений, неподобающих приличной женщине средних лет. Правда, для капрала они прозвучали будто ангельское песнопение.

— Короче говоря, если средний человек бессилен, — продолжала я, худо-бедно овладев собой, — а властям на его безопасность плевать, надо прибегнуть к индивидуальному террору и избавиться от самых одиозных фигур. Взять хотя бы Дикий Запад. Вот вам мое мнение, и черт с вами со всеми!

— Только не с нами, — энергично запротестовал капрал, — а с ними! У меня своя точка зрения! Спасибо за поддержку! Придется пока прогнуться. Но уж я своего добьюсь!

Но меня уже несло:

— Только с кого бы начать? У меня тут на заметке целых три отборных экземпляра, а уж один... А у вас кто на карандаше, пан Гурский?

И через несколько минут круг лиц, посвященных в государственные тайны, расширился на одну персону. А еще через несколько минут я допила кофе и покинула дом единомышленника, полная энтузиазма. Убеждения мои только окрепли.

Убеждения капрала Роберта Гурского тоже окрепли, тем более что сдерживающий фактор в лице друга временно отпал. Дудусю осточертела новейшая история, и он вплотную занялся Средневековьем. Кровопроливцев хватало и в этот исторический период, но они хоть занимались этим малопочтенным делом по убеждению и в открытую. Свои научные исследования Дудусь проводил за границей (где далеко не все учебные заведения пострадали от революций и войн), и его докторская была уже не за горами. Гурский и впрямь притих, затаился, и кротость его вскоре была вознаграждена. Роберта перевели в отдел убийств. Непосредственным его начальником стал инспектор Эдвард Бежан. Своей реабилитацией Гурский был обязан именно ему.

Однако без срывов дело не обошлось. Гурского однажды даже чуть не разжаловали в рядовые. Как-то раз ограбили квартиру одного архитектора, и Гурский очень быстро задержал взломщиков. Прохиндеи вынесли из дома архитектора всю электронику, но пострадавший оказался не дурак и сохранил счета, гарантии и фабричные номера аппаратуры. И Гурский разыскал почти все. Уголовное дело ушло в прокуратуру. Фамилии и адреса грабителей прилагались.

И тут районный прокурор по кличке Витек-Чего-Хотите (официально — пан Витослав) послал Гурского со всеми его разысканиями куда подальше. Ущерб, мол, ничтожный.

— Шестнадцать тысяч новых злотых и недоделанный проект в компьютере! — вне себя от ярости завопил Гурский. — И это ничтожный ущерб?!

Прокурор Витек лишь плечами пожал. Если даже ущерб и есть, то доказательной базы все равно нет. Ну ладно, ладно, компьютер стоит у гражданина, отпечатками пальцев которого прямо-таки усеяна вся квартира пострадавшего архитектора. Ну и что с того? Подозреваемый был у архитектора по делам (может, проект виллы для мамочки хотел заказать), а системный блок с монитором нашел на помойке. Ах, у другого подозреваемого есть видеокассеты с отпечатками пальцев архитектора? Так архитектор был в магазине, вертел эти кассеты в руках, но не купил. А подозреваемый купил. Тоже мне улика. И вообще, топал бы ты, Гурский, отсюда со своими молодежными бандами, такие энтузиасты в полиции ни к чему.

Вернувшись в свой кабинет, Гурский поделился свежим опытом с товарищами по работе.

— Ну, Бобик, — скривился один из них, — с головой ты точно не дружишь. Этот, как его там, Яичник...

— Яичняк.

— Один черт. Яичник, и этот второй отморозок, Пердун, потом Барбос, Кусок... да и вся компания, это ж настоящие бандюки. Витек их боится как черт ладана.

— А кроме того, Пердун водит дружбу с сынком маршала сейма, — добавил другой.

— Скорее уж внуком. Маршал-то староват...

— Чарли Чаплин постарше был, когда детишек строгать принялся...

И тут понеслось со всех сторон:

— ...напугали мерзавца, он теперь никого пальцем не тронет...

— ...у этих сопляков такие связи, неужто не понимаешь...

— ...если и дадут пару месяцев, так им наплевать...

— ...а как судья дело повернет, в жизни не догадаешься...

— ...только подставляешься, баранья башка...

Самый опытный из сыщиков даже застонал от отчаяния.

— Дурость, дурость, одна сплошная дурость! Головы вы садовые, дубины стоеросовые. Бобик — остолоп, и вы все не лучше. Да этот Витек тут ничего не решает. Если он сам дело не закроет, то наверху закроют. Да и Бобику достанется по первое число...

Но Гурский уже не слушал. Он всерьез подумывал написать жалобу на прокурора. Иначе, считал Роберт, надо менять работу.

А работу свою Гурский любил. Он пришел в полицию бороться с преступностью и ловить бандитов. Только выходило, что в своем желании он одинок. Ведь что получается? Поймал уголовника — и что с ним делать? Сразу в расход — не получится. Преступника следует предъявить прокуратуре. Только не рассчитывай, что тебя там встретят с распростертыми объятиями.

К тому же Гурский понимал: выбора у него все равно нет. Что жалобу писать, что заявление об уходе — все равно его с треском выгонят. Гурский уже и на это был готов — бунтовать так бунтовать, плевать, что все предыдущие попытки мятежа закончились плохо, — но тут на арене появился инспектор Бежан. И спас Гурского.

Инспектору Бежану нравился Роберт Гурский. Правильный, порядочный, неравнодушный, память хорошая, мозги работают, да и в людях парень разбирается. Работает в полиции уже четыре года и, хотя его разжаловали, снова получил подпоручика. Так что не прошло и нескольких месяцев, как Гурский стал полноценным поручиком, по-новому — комиссаром.

Свою роль тут сыграли и некоторые личные склонности инспектора.

Дело в том, что Бежан старался по мере сил избегать общегосударственных афер. Бытовухи в стране хватало, простой в работе не грозил, а нюх у Бежана был замечательный. Он всегда знал, где следует притормозить, всегда был в курсе, кто из прокуроров и при каких обстоятельствах вдруг ослепнет и оглохнет.

— Быстрые перемены в обществе невозможны, — с оттенком грусти поучал он Роберта. — Двести лет гадили, за двадцать лет не вычистишь. Делай свое дело, не высовывайся, не кричи на всех углах. Мы свою скромную задачу выполним, пусть даже об этом никто и не узнает. В свое время нам зачтется.

— Ох, не доживу я, — бурчал под нос Гурский. — Хорошо бы прямо сейчас тряхануть кое-кого...

Роберт по-прежнему пребывал в убеждении, что потрясти кое-кого было бы вовсе не худо, и то и дело вспоминал свои беседы с Дудусем. Только о своих мыслях он теперь помалкивал. Так все и шло. Начальник умело сдерживал служебное рвение Роберта, и репутация Гурского улучшалась день ото дня. А во всем, что касается следствия, эта парочка была просто виртуозна.

Поздним вечером, когда улицу слабо освещали лишь окна соседских домов, я сидела у окна, вооруженная двумя биноклями. Первый бинокль был совсем новенький, а второй — древний, но оба отличного качества. Где-то у меня лежали еще два, но пока они были без надобности. Один — совсем крошечный, театральный, еще довоенный (тетушкино наследство), а другой — который я купила, польстившись на рекламу, — оказался полной дрянью. Так что для серьезного дела годились лишь два.

Только не подумайте, что я внезапно рехнулась и воспылала нездоровой страстью к ночным пейзажам, — этот мир меня вполне устраивал и при свете дня. Просто я решила выяснить, далеко ли видно при плохом освещении, что требовалось для моего нового детектива, в котором один из свидетелей как раз в бинокль глазел. Вот я и пялилась на автомобильную стоянку в дальнем конце нашей улицы. То в один бинокль, то в другой.

Новенький бинокль я получила от одного давнего знакомого, в знак благодарности. Однажды на скачках в Копенгагене я одолжила ему денег, сто лет прошло, но я ему об этом ни разу не напомнила. И дело тут не в моей невиданной щедрости или глупом мотовстве, дело в географии. Я находилась в одной стране, мой должник — в другой, виделись мы крайне редко. В общем, на долге я поставила крест. С деньгами, конечно, надо бы обращаться по-серьезнее, но уж как вышло, так вышло.