– Как будто так сложно было поверить. Она же есть. Я сам видел. Я разговаривал. Красивая девчонка, а несла какую-то чушь про нелюбовь. Мы с ней еще встретимся и выясним, где и кого она не любит. Нормальный вроде человек, а такую глупость говорит. Ну, ничего, вечером я ее увижу, и все объясню. Я всем всё докажу! А девчонка красивая. Мне понравилась. И нет у нее никого, это я заметил.
Так он бормотал, и это занятие заметно сокращало путь. Когда Пося оторвался от изучения своих перемазанных грязью кед и поднял глаза, то увидел церковь, строительные вагончики, забор. В реденьком леске что-то темнело.
Отряд оживился, ссутуленные спины выпрямились, глаза прояснились.
– Вот и пришли! – облегченно развел руками шедший впереди физрук.
Он уже двадцать пять раз проклял и этот поход, и этот сумасшедший первый отряд, способный из ничего устроить трагедию. Это же надо было ухитриться – утонуть на ровном месте. Нет, в следующий раз он, если с кем и пойдет, то с малышами. Они, конечно, капризные, постоянно на что-то жалуются, но хоть не отмахиваются футболками от шаровых молний.
– Я бы еще столько же прошел, – довольно потянулся Матвей, которому нравилось все и всегда.
Алена остановилась. У нее не выходило из головы предупреждение Канашевич: «Были вам огонь, вода… Будут медные трубы…» Она все никак не могла понять, откуда должны свалиться «медные трубы», если хвалить их не за что: подвигов не было, чудес не творили, старушек через дорогу не переводили. Единственное дело, которое она успела за сегодня совершить – потерять Кабанова. Что-то ей подсказывало, что искать они его теперь будут долго.
Тревога, до этого сидевшая тугой спиралью в душе, стала разворачиваться. Они шли к месту гибели одного из самых знаменитых в мире людей. К месту гибели… Первый космонавт… Лучший пилот… Его любили все… Одна гагаринская улыбка чего стоила!
– Подождите! – Пружина в груди развернулась, ужик догадки вцепился в сердце. – Давайте, не пойдем туда!
– Как это не пойдем? – по-детски обиделся Матвей.
– Привал! – крикнула Алена.
Идущие впереди не слышали. Кто-то предложил наперегонки добраться до леска. Голова колонны сорвалась в резвую рысь.
– Стойте!
В ногах слабость, в груди огонь, в голове мысль: «Пропало! Все пропало!»
Нельзя туда идти, надо возвращаться.
– Стоять!
– Что с тобой, дурочка? – перехватил ее Матвей.
Сердце колотилось так сильно, что гул стоял в ушах. В глаза как будто посадили по маленькому сердцу. «Ту-дух, ту-дух, ту-дух», – отбивали они чечетку тревоги.
– Мы столько шли! Зачем останавливаться?
– Ты не понимаешь, – рвалась из его рук Алена. – Канашевич… там!
Она вдруг увидела ее. Девчонка с длинными распущенными волосами, с кривой ухмылкой на бледном лице. Серая футболка, серая юбка, белые теннисные туфли на ногах. Она кивнула Алене и пошла за отрядом. Памятник был хорошо виден – высокая стела, похожая на тело самолета, бетонные плиты.
Матвей держал осторожно, но крепко. Алена больше не дергалась. Прижалась лбом к его плечу. Пока Матвей говорил, становилось спокойнее, все тревоги рассыпались, как сон.
– Ну что ты, как будто и правда белены объелась, – тихо, как с маленькой, говорил напарник. – Весь поход от тебя только и слышно: «Канашевич, Канашевич, Канашевич…» Как она может что-то…
Крик взметнулся в небо, отразился от деревьев и пошел веселым эхом гулять по плечам, лицам, головам. Первый крик догнал визг, истошный, переходящий на ультразвук. Среди туч что-то громыхнуло так, что дрогнула земля.
Ужик в душе Алены собрался в спиральку и замер. Больше бояться нечего. Все страшное уже произошло.
Канашевич, серая дева, стояла за березками, ближе к памятнику. За ней – залитая бетоном площадка, справа модель самолета «МиГ», белая церквушка. «На этом месте 27 марта 1968 года…»
Но трагедия происходила не возле памятника. Перед березками был небольшой ров, через него мостик и всего в паре метров от того, что все с таким вожделением называли целью бесконечно длинного путешествия, дрались Кривонос и Постников. Дрались остервенело. Валька что-то вскрикивал, Юрка боролся молча, яростно сомкнув губы.
– Что случилось? – налетела на застывшую толпу Алена.
– Юрик первый начал! – взвизгнула Томочка. – Он, он!
– Замолчи! – коротко приказала Ирка.
– Что? – возмутилась Томочка. – Все видели!
Томочка обернулась, ища поддержки у «всех». Зайцева коротко замахнулась, опустила кулак Томочке на голову, пальцы вцепились в волосы. Заорала Кузя. Гвардейцы, до этого стоящие независимо, вдруг подскочили к драке и с двух сторон насели на беспомощно брыкающегося Посю.
– Разошлись! Разошлись! – прыгал вокруг физрук, но близко к дерущимся не подходил.
Поднялся гвалт. Девчонки с парнями заспорили, кто первый начал и кто больше виноват. Потасовка стала превращаться в одну большую драку.
Алена бегала вдоль своего некогда дружного отряда, всплескивая руками, оттаскивала то одного, то другого. Но стоило ей кого-нибудь выпустить, как он тут же бросался обратно в кучу-малу. Матвей пытался растащить намертво вцепившихся друг в друга Посю и Кривого. От бытовок около церкви бежали охранники.
Стало накрапывать. Из-за горизонта выползала грязная туча, обещая затяжной дождь.
– Полицию вызывай! Слышишь? Драка! У мемориала! – орали из открытой двери будки сторожа.
Алена спрятала лицо в ладони. Канашевич была права – самое страшное, что могло только произойти – вот оно, перед ними. Момент той самой славы, от которой она уже вовек не избавится.
– А ну! Ходи! – кричали со всех сторон.
Гудел, подъезжая, лагерный автобус. Испуганно взвизгнула полицейская сирена. Находчивый охранник плеснул в толпу ведро воды, что вызвало еще больше шума.
В маленьком кусочке голубого неба серебряная точка самолета, оставляя за собой белесый след, с хлопком преодолела звуковой барьер и скрылась за облаками.
Автобус свернул к деревне Новоселово и, натужно гудя мотором, поехал через лес по узкой дороге почти без обочины. Деревья вплотную притирались к машине, недовольно качали ветками вслед. Перед поворотами автобус вздрагивал, сбрасывал скорость, чтобы, проехав опасный участок, задрожать, затарахтеть, вновь прибавляя обороты в движке.
Два часа разборок с полицией, объяснений с администрацией мемориала, звонков в лагерь и по разным начальникам – и вот они, наконец, ехали домой.
Алена сидела на последнем сиденье, смотрела назад, и в грязном стекле, покрытом крапинками дождя, в машущих ветках ей все виделось одно лицо. Никакой это был не дурман и не предгрозовое напряжение. Это была Канашевич. Алена заметила ее около мемориала. Она была там до последнего момента, пока не набежали люди и не началась суета.
Автобус загудел громче. Впереди был Покров. За ним Киржач. Там последний поворот, ухабистый перелесок – и их лагерь. Полчаса, двадцать семь километров – вот и позади их бесконечный поход, встречи с молниями, болото и страшная драка.
«Река Шередарь», – прочитала Алена табличку и отвернулась.
Шередарь… Слово-то какое неприятное, шероховатое, по душе скребет.
– Слушай! – подсел к ней Матвей. – Ты тут ни при чем. Они же сами передрались.
– Не сами. Они передрались из-за меня.
Алена говорила устало. Она приняла вынесенный приговор, и теперь со всеми соглашалась.
– Из-за того, что я три года назад была невнимательна к девочке, Лене Канашевич. Она мне мстит.
– Ты бредишь! – поморщился напарник, отодвигаясь.
– Если бы… – прошептала Алена.
Ей вдруг захотелось все-все рассказать Матвею. Три года заставляла себя забыть. Но пришло время вспомнить.
– Понимаешь, – Алена села поудобнее, – тогда ситуация получилась дурацкая. Все друг в друга повлюблялись. Как будто бы нарочно. Зинка Портянова в Петю Горюнова, высокий был такой парень с рыбьим лицом. У него был приятель Пашка Штангин, и тот все гулял с этой самой Канашевич. Нас предупредили, что девочка непростая, что она весной лежала в больнице с попыткой суицида. Она и правда была немного странная. Ходила в сером, какие-то записочки писала, дневник вела, читала что-то по магии. У меня весь отряд тогда спиритизмом занимался, утром добудиться нельзя было – спят как убитые, потому что ночь с духами общались. Они тогда такой праздник Ивана Купалы устроили! С лешими, с привидениями, с водяными, выходящими из реки. Малыши перепугались… Семен Семенович об этом празднике с тех пор слышать ничего не хочет. Мне уже потом рассказали, что Лена всем предлагала умереть, убеждала, что это здорово, что после смерти начнется истинная свобода. Ну и уговорила Штангина. Они собирались одновременно выпить таблеток.
