– Alma… – простонал Рейневан, ощупывая голову и затылок. – Mater… Nostra… Clavis… Salomonis?

– Ладно, ладно, достаточно, обойдемся без демонстрирования. Кто изготовил Висумрепертум? Ты?

– Телес… Йост Дун. Из Опатовиц.

– И из Гейдельберга, – небрежно добавил пришелец. – Как там у него?

– Все здоровы.

Пришелец переступил с ноги на ногу. Это был сорокалетний на первый взгляд мужчина, невысокий, полный, широкоплечий, сгорбленный как бы под весом собственных плеч. На нем была серая, простая и не очень чистая одежда слуги или подмастерья. Однако Рейневан мог бы поспорить на что угодно, что пришелец не был ни подмастерьем, ни слугой.

– Дашь слово, – спросил пришелец, ощупывая нос, – что не бросишься на меня снова?

– Не дам.

– Э?..

– Я должен отсюда выбраться.

Мужчина какое-то время молчал.

– Понимаю, – наконец сказал хрипло. – Сидишь в oubliette, я знаю, для чего служит oubliette. Я принесу тебе еду и напиток. Только не делай из этого слишком далеко идущие выводы.

Рейневан поглощал хлеб, колбасу и сыр так, что едва успевал дышать. А жидким пивом чуть не захлебнулся. Насытив первый голод, стал есть медленнее, жевать тщательнее. Мужчина в серой одежде слуги с интересом присматривался к нему. Рейневан, наевшись и напившись, ответил тем же.

– Отто де Бергов, – бросил мужчина. – Тот кто тебя сюда засадил. Он знает о твоих магических способностях?

– В общих чертах.

– Как долго ты сидишь?

– А какой сегодня день?

– Сам… – Мужчина осекся. – То есть Поминание. Commemoratio animarum[641].

Рейневан высосал из кувшина остатки пива, а корочку хлеба спрятал за пазуху.

– Можешь перестать водить меня за нос, – заявил он. – Когда ты пошел за едой, я осмотрел предметы, которые ты принес, те вон, что там лежат. Омела, кора березы, веточка тиса, свеча, железное кольцо, черный камень. Типичные атрибуты церемониала для умерших. А сегодня, как следует из твоей оговорки, праздник Самайн. Ты проник через стену, чтобы почтить память этих костей… причем в соответствии с ритуалом Старших Рас. Следовательно, это был твой родственник. Либо друг.

– Не точно. Но перейдем к важным вещам. Я посоветую тебе, как избежать голодной смерти. Ты не первый. В oubliette бросали многих, а скелет здесь только один, не считая костей многовековой давности. Послушай как следует. Слушаешь?

– Слушаю.

– Сын Отто де Бергова, Ян, утраквист и гейтман в Таборе. Отто вбил себе в башку, что сыночек-гусит взъелся на него, хочет лишить жизни и заграбастать имущество. Хоть, по моему мнению, это полнейшая чепуха, у Отто развилась мания преследования. Он за каждым углом видит наемного убийцу, в каждой пище усматривает отраву. А в каждом гусите унюхивает сына-паррицида[642], отсюда и берется его ожесточенность на калишников[643]. Все очень просто: ты должен признаться, что ты убийца, нанятый Яном де Берговом, прибывший в Троски, дабы прикончить Отто.

– Ты меня вконец утешил, – фыркнул Рейневан. – Отто де Бергов прикажет меня колесовать. Если принять, что поверит. Однако ему достаточно будет спросить, как выглядит сын, и шило вылезет из мешка.

– Ты магик. Не знаешь убеждающих и эмпатических заклинаний?

– Не знаю.

– Ну, значит, тебе не повезло.

– К черту! – взорвался Рейневан. – Перестань водить меня за нос! Я не хочу, дьявол побери, делать далеко идущие выводы, но ты вошел сюда, холера ясна, через стену. Так отвори ее и дай мне выйти!

Пришелец долго молчал, глядя не на собеседника, а на скелет.

– Сожалею, но это невыполнимо.

– Почему ж?

– Я не могу этого допустить… Сиди спокойно, иначе я наведу на тебя Constricto[644]. А ты на собственной шкуре испытал, что твоя магия моей не ровня.

В голосе пришельца прозвучала похвальба – и именно эта похвальба помогла Рейневану разрешить загадку, сыграла роль катализатора, благодаря которому мутный раствор сделался прозрачным. Было также не исключено, что именно голод так обострил восприятие.

– Подумать только, – медленно проговорил он. – Подумать только, ведь я прибыл в Троски именно для того, чтобы встретиться с тобой. Именно с тобой.

– Да неужто?

– Мне с тобой в магии не состязаться, – цедил слова Рейневан, – ибо ты действительно могущественный чародей. К тому же полиглот, никто во всей округе не пользуется словом oubliette. Если б я сбежал отсюда по магическому проходу, если б загадочно исчез, объявили бы тревогу: в Тросках должен скрываться чародей. Чародей, способный преодолевать магически охраняемую яму. Поскольку сам эту магическую защиту и устанавливал. Я попал в Троски, чтобы встретиться с тобой, мэтр Рупилиус. Чтобы получить от тебя совет.

– Могу поздравить с богатой фантазией, – буркнул мужчина. – Тебе только романы писать… Что ты делаешь, черт побери?

– Хочу отлить. – Рейневан остановился около скелета, расставив ноги. – А что?

– Отойди оттуда, шлюха твоя мать, – взвизгнул пришелец. – Отойди, слышишь! И не вздумай поро…

Он осекся, подавился недосказанным словом. Рейневан повернулся с торжествующей улыбкой на губах.

– Так я и думал, – сказал он. – Не родственник, не друг, в День Поминовения приходит к останкам со свечой и омелой. И впадает в ярость, когда кто-то хочет эти останки обос… описать. Потому что я на твои собственные кости помочился бы, верно? Ведь это же твои собственные кости здесь лежат, мэтр Рупилиус Силезец, специалист по астральным телам и бытиям. В этой яме умерло твое тело, но не твоя личность. Ты астрально перенесся в чужую физическую форму. В форму того, чей дух пересадил в собственное тело. И кого вместо тебя здесь убил голод.

– Просто не верится, – проговорил после долгого молчания Рупилиус Силезец. – Просто не верится, какие титаны интеллекта прозябают втуне в нынешние времена по тюрьмам.

Рейневан долго оставался в одиночестве. Достаточно долго, чтобы решить, что пришел черный час и настало время сжевать корочку хлеба, именно на такой случай оставленную. Исчезая в стене, Рупилиус Силезец оставил его в страшном одиночестве, в страшном страхе, но еще более страшной была пытка надеждой. «Вернется, – билась у него в голове обманчивая надежда. – Не вернется, оставит меня здесь на гибель, – подавала голос логика. – Зачем ему возвращаться, какая ему польза меня выручать? Проще оставить в oubliette, забыть, вычеркнуть из памяти…»

Наверху замигал огонек, звякнул металл. «Вытаскивают, – подумал Рейневан. – Есть надежда… Нет… Не иначе как де Бергову невтерпеж. И он решил вырвать у меня показания другим способом. Вытащат меня отсюда, но только для того, чтобы затащить в палаческую…»

Наверху что-то громогласно грохнуло, щелкнуло, зазвенело, решетка со скрежетом открылась, что-то застучало и захрипело. Кто-то заслонил собою свет, в темноте неожиданно возник контур спускаемой лестницы.

– Вылезай, Рейневан, – послышался сверху голос Рупилиуса Силезца. – Живо, живо!

«Я ему не сказал, как меня зовут, – сообразил Рейневан, карабкаясь по истертым перекладинам. – Не сообщил ему своего имени, а тем более семейного прозвища. Он или телепат, или…»

Наверху оказалось, что именно «или». А Рейневан застонал в хорошо ему знакомом и достойном медведя объятии.

– Самсон!

– Конечно, Самсон, – подтвердил с легкой насмешкой стоящий рядом Рупилиус Силезец. – Можно позавидовать человеку, у которого такие друзья, парень. Недурные у тебя друзья, недурные. А теперь дальше, в путь.

– Но как…

– Время не ждет, – отрезал чародей. – В дорогу. А она у нас дальняя.

Они поднялись по ступеням наверх, откуда окованные двери вели в пыточную, полную инструментов и приспособлений, замораживающих кровь в жилах. В углу еле виднелась дверца, ведущая в узенький коридор. Они миновали многочисленные другие двери, Рупилиус остановился лишь у пятой, или шестой.