А двадцать четвертого возвратились старые знакомые.

Первый сигнал о возвращении старых знакомых принесли – при помощи безотказного монастырского садовника – слухи, вначале туманные и неопределенные, со временем все более конкретные. На рынке в Бжеге кто-то разбросал листовки, изображающие козлоголовое страховидло в папской тиаре на рогатой голове. Спустя несколько дней такие же по стилю картинки появились в Вензове и Стшелине – на них была изображена свинья, украшенная митрой, а не оставляющая сомнений надпись гласила: Conradus episcorus sum[781].

Спустя несколько недель случилось нечто более важное. Неназванные исполнители – слухи довели их количество до двадцати человек – напали и убили стилетами на вроцлавском рынке господина Руперта фон Зейдлица, заместителя шефа контрразведки Свидницы, известного жестокими преследованиями людей, подозреваемых в прогуситских симпатиях. От удара ножом скончался в Гродкове писарь из ратуши, похвалявшийся тем, что выдал больше сотни людей. В Собутке болт из арбалета настиг – на амвоне – приходского из Святой Анны, особенно взъевшегося на слишком свободомыслящих прихожан.

В пятницу после Матвея, двадцать четвертого сентября – еще прежде чем до монастыря дошел слух о старосте, заколотом стилетами в совсем близлежащем Пшеворне, – в Белой Церкви появились Бисклаврет и Жехорс. Разумеется, за калитку их не впустили, и они ожидали Рейневана в монастырской грангии. Около колодца. Жехорс смывал в корыте кровь с рукавов кабата. Обдирала Бисклаврет бесцеремонно мыл липкую от крови навайю.

– Конец лентяйству, дорогой брат Рейнмар, – Жехорс отжал выстиранный рукав, – работа ждет.

– Такая? – Рейневан указал на кровавую пену, стекающую с корыта.

Бисклаврет фыркнул.

– Я тоже тебя люблю, – съехидничал он. – Тоже соскучился и рад видеть в добром здравии. Хоть вроде бы малость исхудавшего. Это тебя пост так допек? Монастырская еда? Или интенсивные занятия любовными играми?

– Убери, черт подери, свой нож.

– А что? Не нравится? Действует на тонкие чувства? Вижу, изменил тебя этот монастырь. Полгода назад, в Желязне под Клодзком, ты на моих глазах голыми руками удушил человека. Из личной мести, ради частного реванша. А на нас, борющихся за дело, смеешь посматривать свысока? По-господски морщить нос?

– Спрячь нож, я сказал. Зачем приехали?

– Догадайся. – Жехорс скрестил руки на груди. – А догадавшись, собирайся. Мы же говорим, есть работа. Фогельзанг контратакует, а ты все еще Фогельзанг, никто тебя из Фогельзанга не отчислил и от обязанностей не освободил. Прокоп и Неплах отдали приказы. Касающиеся также и тебя. Знаешь, чем грозит неисполнение?

– Я вас тоже люблю, – у Рейневана не дрогнул ни один мускул, – и меня прямо-таки понос разбирает при виде вас. Но сбавьте немного тон, парни. Что касается приказов, то вы всего лишь посланцы, ничего больше. Приказывать-то – мое дело. А ну давайте говорите, что имеете передать, да побыстрее и поточнее. Это приказ. Знаете, что грозит за неисполнение?

– Ну, не говорил я? – засмеялся Бисклаврет. – Не говорил, чтобы так с ним не обращаться?

– Вырос, – улыбнувшись, согласился Жехорс. – Вылитый брат. Петерлин один к одному. А может, даже и Петерлина перегнал.

– Знают, – Бисклаврет, спрятав наконец навайю, преувеличенно, по-объезьяньему поклонился, – знают об этом братья Прокоп Голый и Богухвал Неплах по прозвищу Флютек. Знают, какой Петерлинов брат рьяный утраквист и какой ярый сторонник дела Чаши. Посему вышеупомянутые братья почтительно просят нашими недостойными устами брата Рейневана, чтобы он еще раз доказал свою преданность Чаше. Братья униженно просят…

– Заткнись, француз. Говори ты, Жехорс. Кратко и по-человечески.

Приказ Прокопа Фогельзангу был действительно кратким и звучал так: восстановить сеть. И сделать это быстро. Настолько быстро, чтобы сетью можно было воспользоваться во время очередного удара по Силезии. Когда должен будет последовать этот удар, Прокоп не уточнял.

Рейневан не очень знал, каким образом он лично может восстанавливать то, о чем он имел представление только в общих чертах и скорее туманно – сеть, о которой практически он не знал ничего, кроме того, что она якобы существует. Призванные к порядку Жехорс и Бисклаврет сказали, что в основном усматривают его помощь в том, что, как они выразились, втроем действовать безопаснее, чем вдвоем.

Несмотря на якобы невероятную важность задачи, Рейневан не согласился отправляться немедленно. Он хотел приструнить Фогельзанг и научить большему почтению к своей персоне. А прежде всего ему необходимо было решить дела с Юттой. Как он и ожидал, второе было значительно труднее. Но все равно все прошло легче, чем он ожидал.

– Ну что ж, – сказала она, когда миновала первая злость. – Можно было ожидать. Галахад любит, обещает и клянется. Якобы на века. А в действительности только до того момента, когда дойдет весть о Граале.

– Все не так, Ютта, – запротестовал он. – Ничего не изменилось. Это всего лишь несколько дней. Потом я вернусь… Ничего не изменилось.

Они разговаривали в церкви, перед алтарем и картиной, изображающей – как же иначе-то! – взлетающую голубку. Но у Рейневана перед глазами стояла несчастная Майфреда да Пировано, горящая на костре на пьяцца дель Дуото.

– Когда отправляешься? – спросила она уже спокойно.

– Утром после festum angelorum.

– Значит, у нас есть еще несколько дней.

– Есть.

– И ночей, – вздохнула она. – Это хорошо. Опустимся на колени. Помолимся Богине.

Тридцатого сентября, утром после Михаила, Гавриила и Рафаила, вернулись Жехорс и Бисклаврет. Готовые в путь.

Рейневан ждал их. Он тоже был готов.

За несколько лет существования Фогельзанг сумел создать в Силезии достаточно многочисленную и неплохо разветвленную сеть «усыпленных» агентов, так что в принципе было из кого восстанавливать. Проблема состояла в том, что прокатившаяся за последнее время по Силезии волна преследований не могла не оказать влияния на завербованных. Часть, следовало опасаться, вошла в историю как мученики, от них могло не остаться даже пепла. Часть из уцелевших могла под влиянием свирепствующей инквизиции радикально пересмотреть свои взгляды и прийти к выводу, что уже не хочет симпатизировать Виклифу, а Гуса любит значительно меньше, нежели раньше. В числе последних могли оказаться и те, которые по собственной воле либо под давлением изменили пристрастия. Перетянутые на свою сторону или перевербованные агенты теперь ждали, что кто-нибудь к ним обратится. А если обратится, они вприпрыжку помчатся доносить соответствующим органам.

Поэтому контакт с каждым давним агентом всегда был очень рискованным, и его нельзя было устанавливать, не обезопасившись прежде как следует. А втроем, несомненно, это сделать гораздо легче, чем вдвоем.

В течение месяца с лишком Рейневан, Жехорс и Бисклаврет мотались по Силезии – в холод и осеннюю слякоть, под жарким солнцем и в паутине бабьего лета. Посетили множество мест – начиная с больших городов, таких как Вроцлав, Легница и Свидница, и кончая Дорвахами, Горками и Вулками, полные названия которых никак не хотели оставаться в памяти. Посещали различных людей, различным людям – различными методами и с различными результатами – напоминали о том, что те некогда поклялись быть верными этому делу. Сбегать в панике пришлось только три раза. Первый – в Рачибуже, когда Жехорс выскользнул из расставленного инквизицией котла, выскочив через окно со второго этажа каменного дома на рынке, после чего последовала внушительная галопада по улице Длинной до самых Николайских ворот. Второй раз вся тройка пробивалась сквозь облаву в счинавском пригороде, чему очень помог туман, как по заказу поднявшийся с надодранских заливных лугов. Третий раз, в Скорогоще, им пришлось стремглав убегать от преследования, когда охраняющий таможенный пункт и мост на Нисе отряд наемников заподозрил их в чем-то.