– Я был готов убить тебя, Белява, – хрипло проговорил он. – Узнав в Шклярской Порембе, кто ты, я следил за тобой, выжидая оказии. Знаю, ты не виновен в смерти Никласа. Два года назад ты подарил жизнь Вольфгеру: если б не твое благородство, я потерял бы двух братьев вместо одного. И все же я был готов лишить тебя жизни. Да, да, ты правильно предполагаешь: я хотел убить тебя из-за уязвленной мужской гордыни. Хотел твоей кровью смыть прилипшую к моему гербу грязь порока. Утопить в твоей крови позор жалкого субъекта, самого рогатого рогоносца. Ну что ж… – докончил он, убирая мизерикордию в ножны. – Многое изменилось. О том, что я жив, что нахожусь в Силезии, не знает никто, даже Апечко, ныне старший рода. Не знают даже Вольфганг и Морольд, мои родные братья. А долго я тут не пробуду. Покончу с тем, что надо, и не вернусь уже никогда. Я уже из Лужиц, на службе у Шести Городов… Жениться тоже буду на лужичанке. Вскоре. Уже хожу в женихах… Если б ты ее видел… Глаза голубые и не очень умные, нос картошкой и весь в веснушках, ноги короткие, зад большой. Ничего, то есть ну ничегошеньки от Франции, ничего от Бургундии… Может, у меня что-нибудь в жизни к лучшему изменится. Если хорошо пойдет. То, что ты сказал, – он отвернулся, – я рассматриваю как слово благородного человека. Знай, что я еду в Зембицы. Думаю, догадываешься зачем. Я еду в Зембицы исполнить долг. И исполню его, да поможет мне черт. Но если случайно не сумею… Если мне не повезет… Тогда ловлю тебя на слове, Белява. На verbum nobile[658].

– Клянусь. – Рейневан потер одеревеневшие запястья. – Здесь, перед лицом этих извечных гор, клянусь, что мучители и убийцы Адели не будут спать спокойно и радоваться безнаказанностью. Клянусь, что Ян Зембицкий, прежде чем подохнет, узнает, за что умирает. Я клянусь и сдержу клятву, даже если мне придется продать душу дьяволу.

– Аминь. Прощай, Рейнмар фон Беляу.

– Прощай, Гельфрад фон Стерча.

Их ждали в Мокшешове, деревне, лежащей в какой-нибудь полумиле за Свебодицами, у ведущего в Свидницу тракта. Ждали недолго. Эскортировавшие его до вчерашнего дня рыцари покинули Свебодицы ранним утром, когда он увидел их, приближающихся по тракту, в мокшешовской церкви все еще продолжалась воскресная месса, приходской священник, кажется, уже успел солидно напричащать и напричащаться.

Когда они его заметили, то изумились настолько, что тут же остановили лошадей. Дав Рейневану время рассмотреть их. Спровоцированная схватка с инквизицией, хоть наверняка быстро получившая объяснение, оставила следы. Придланцу подбили глаз. У Куна на лбу была повязка. Нос Либенталя, сломанный, был красно-синий и распух так, что слезы сами напрашивались на глаза от жалости к нему.

Именно Либенталь первый отряхнулся от изумления и отреагировал. Точно так, как Рейневан и ожидал: спрыгнул с седла и с ревом накинулся на него.

– Прекрати, Вильрих!

– Прибью мерзавца!

Рейневан лишь заслонялся от ударов кулаком, пятился, прикрывал голову. Даже не пытался отвечать. И все-таки – совершенно случайно – его запястье как-то зацепило вспухший нос рыцаря. Либенталь завыл и упал на колени, прикрывая лицо обеими руками. А к Рейневану подскочили Строчил и Придланц, схватили за плечи. Кун, убежденный, что Рейневан захочет бить стоящего на коленях Либенталя, заслонил его собственным телом.

– Господа, – прохрипел Рейневан, – к чему столько шума?.. Ведь я же вернулся. Я уже не буду пытаться убежать. Позволю, не сопротивляясь, доставить себя в Столец…

Либенталь вскочил, отер слезы с глаз и кровь с усов, выхватил нож.

– Держите его! – зарычал, вернее, загудел он. – Крепче держите засранца! Я ему уши отрежу! Я поклялся отрезать! И отрежу!

– Прекрати, Вильрих, – повторил Придланц, поглядывая на выходящих из церкви людей. – Не психуй.

– Ты же видишь, – добавил Строчил, – он вернулся. Обещал, что сбегать не будет. Впрочем, для верности свяжем его, как барана.

– Хотя бы одно ухо! – Либенталь вырвался у пытающегося сдержать его Куна. – Хотя б одно! В наказание!

– Нет, его надо довезти целым.

– Ну хоть кусочек уха!

– Нет.

– Тогда хоть в морду ему дам!

– Это можно.

– Эй! Милостивые господа! Что вы тут вытворяете?

Женщина, проговорившая эти слова, была высокой, а властная поза делала ее еще выше. На ней была дорожная houppelande простого покроя и серая, но сшитая из тонкого высококачественного сукна и украшенная беличьим воротником и так же обшитыми рукавами. Из белок был сшит колпак, надетый на муслиновый couvrechef[659], прикрывающий волосы, щеки и шею. Из-под колпака поглядывала пара глаз. Глаз голубых и холодных как январское полуденное солнце.

– Кукольный театр господам привиделся? Хотя еще даже адвент не начался.

Либенталь топнул, зло насупил брови, задрал голову, однако быстро успокоился. На это, в частности, повлиял вид вооруженных людей, появившихся вслед за женщиной из притвора. В частности. Потому что не только.

– Господин Либенталь, не так ли? – Женщина окинула его взглядом. – Прошлым летом я гостила в замке в Жарах, твоя милость был в эскорте, который мне затем выделили. Узнаю тебя, хоть твой нос тогда был несколько иной формы и цвета. А ты меня помнишь? Знаешь, кто я?

Либенталь глубоко поклонился. Придланц, Строчил и Кун последовали его примеру. Рейневан поклонился тоже.

– Я жду ответа. Что тут происходит?

– Этого, высокородная госпожа, – Либенталь указал на Рейневана, – мы должны срочно отвезти в Столец. По приказу его милости Ульрика Биберштайна. Мы должны доставить его в замок…

– Избитого?

– Нам приказано… – Рыцарь закашлялся, покраснел. – Я за это головой отвечаю…

– Твоя голова, – прервала женщина, – будет стоить меньше пучка соломы, если этот юноша доберется до Стольца хотя бы с одной царапиной. Ты знаешь хозяина Стольца, благородного Яна Биберштайна? Ибо я-то его знаю. И предупреждаю: он бывает несдержан.

– Так что мне делать? – задиристо загудел Либенталь. – Если он сопротивляется? Пытается сбежать?

Женшина махнула рукой, пальцы которой были унизаны перстнями, общая ценность оправленных золотом камней превышала возможность быстрой их оценки. Приблизились слуги и вооруженные кнехты, за ними стрелки под командой толстого десятника в украшенной латунными шишечками бригантине и с широким кордом на боку.

– Я как раз направляюсь в Столец, – проговорила женщина, адресуясь скорее Рейневану, чем Либенталю. – Мой эскорт гарантирует вам безопасность в пути, – добавила она легко, как бы равнодушно. – И правильное исполнение приказа господина Ульрика. Я же гарантирую награду, солидную награду, которую господин Ян Биберштайн не поскупится вам выдать, если я похвалю вас перед ним. Как вы на это, милостивый господин Либенталь?

У Либенталя не было иного выхода, как только снова поклониться.

– О том, чтобы к пленнику, – добавила женщина, продолжая смотреть на Рейневана, – относились хорошо, я позабочусь лично. Ты же, Рейнмар из Белявы, отблагодаришь меня приятной беседой в пути. Жду ответа.

Рейневан выпрямился. И поклонился.

– Я польщен.

– Разумеется, польщен. – Женщина улыбнулась отработанной улыбкой. – Тогда – в путь. Подай мне руку, юноша.

Она протянула руку, этот жест высвободил из-под беличьей манжеты рукав облегающего платья, радующего глаз прекрасной, живой, сочной зеленью. Он взял ее руку. Прикосновение заставило его вздрогнуть.

– Ты знаешь меня, госпожа, – проговорил он. – Знаешь, кто я. Следовательно, у тебя значительное преимущество передо мной.