Наступила долгая и скорее гнетущая тишина.

– Ну вот, пожалуйста, – промолвил наконец Федор из Острога. – Вот попался нам чертов немец, черти его б маму мучили. Слушай, ты… Забыл, как тебя звать?

– Рейневан, – подсказал Куропатва.

– Слушай, ты, Рейневан, черт с твоим ксилиум или консилиум, оставь их для педиментов или других содомитов, мы нормальные хлопцы и чувствуем отвращение к этим французским модам. Не хочешь садиться, так стой, мне один хрен, стоишь ты или сидишь. Ты нам говори, что тебе говорить приказали.

– Что именно?

– Herrgott! Нам Корыбутович говорил, что ты знаешь, когда сюда на Одры деньгу повезут, большую деньгу. Нам князь говорил, что ты нам дорогу скажешь, которой ту деньгу будут везти.

– Князь Сигизмунд, – медленно ответил Рейневан, – и словом не обмолвился ни о каких везенных деньгах. А если б даже об этом обронил словцо, я бы его вам точно не повторил. Сдается мне, что произошло недоразумение. Я повторяю, князь обещал мне ваши услуги…

– Услуги? – перебил Федор. – Служить? Черту в жопу! Я князь, я хозяин Острога! Тьфу! Baszom az anyat![980] Корыбутович мне приказывать не будет! Большая шишка, Корыбутович, князь чешской милостью нарисованный!

– Понимаю… – Рейневан поднял голову и посмотрел свысока. – Поскольку понятно было сказано. В связи с этим прощаюсь с уважаемой компанией.

– Подожди. – Ян Куропатва поднялся из-за стола. – Подожди, Рейневан, зачем эта горячность? Давай обсудим. Ты говорил, что тебе нужна помощь. Да-к мы не прочь от того, чтоб тебе помочь, ежели и ты нам помощь окажешь в нашем мероприятии…

– В каком? В грабеже?

– И откуда в тебе столько гонору? – спросил Надобный. – А? Нос задираешь? А что тебе дала уже эта борьба? Эта революция? Раны, шишки, анафему и инфамию[981], как и нам. Не пора ли о себе подумать, медик, о собственном благе, здоровье и счастье?

– Нам будет польза, – убедительно заявил Куропатва, – то и тебе будет польза. Поможешь нам в мероприятии, будешь допущен к дележу, собственные карманы хорошо наполнишь. Я правильно говорю, ваша милость Острожский?

– Прощайте. – Рейневан не стал дожидать, пока его милость подтвердит. – Бог с вами.

– А ты куды? – холодно спросил Федька из Острога. – Чего удумал? Донести Прокопу? Нет, браток, не выйдет. Хватай его, Куропатва!

Рейневан увернулся, толкнул Куропатву на Надобного. Вейднар вскочил со скамьи, Рейневан приемом Шарлея дал ему пинка по колену, потом падающему заехал в нос. Тлучимост герба Боньча бросился на него и обхватил, к нему на помощь поспешил через стол путный боярин Данило, сметая и разбивая посуду. Острожский, Скирмунт и Якубовский не тронулись с мест.

В руке боярина блеснул нож, Рейневан вырвался из объятий Тлучимоста и потянулся за собственным кинжалом, но Вейднар повис ему на локте, а Куропатва захватом обездвижил левое предплечье. Боярин Данило пихнул ножом.

А Рейневану припомнился Бруно Шиллинг, ренегат из Роты Смерти.

Он отклонил корпус, чувствуя на груди локоть вооруженной руки, согнул резким движением тела, выкрутил, перевернул, толкнул плечом что есть силы. О чудо, получилось, хотя и не совсем. Вместо того чтобы войти в горло, перевернутое лезвие только распороло щеку. Боярин завыл, как зверь, залил кровью себя и всё вокруг. Федор из Острога заревел.

Заревел и упал ударенный рукоятью палаша Тлучимост, закричал Надобный, которому рубанули ладонь. Получивший удар кулаком и пинок Куропатва полетел на стол, в глиняные черепки и разлитое пиво.

– Ноги, Рейневан! – Урбан Горн махнул палашом и пинком повалил пытающегося встать Вейднара. – Ноги! На лестницу! За мной!

Ему не пришлось повторять дважды. Снизу их настигало завывание путного боярина. И бешеный рев князя Федьки из Острога.

– Baszom az anyat! Baszom a vilagot![982] Ёб твою мать, zkurvena kurva[983]!

– Твою мать! – Урбан Гор сгорбился в седле. – Кровоточит. От этих эксцессов у меня швы разошлись.

– У меня тоже разошлись! – Рейневан пощупал бедро, оглянулся за спину. – Я займусь этим, у меня есть при себе инструменты и лекарства. Сначала всё-таки давай отъедем.

– Давай, – согласился Горн. – Отъедем как можно дальше. Прощай, город Одры. Ну, что будем делать, дружище? Поедешь со мной в Совинец?

– Нет. Я возвращаюсь в Силезию. Ты забыл? Гиневра в беде.

– Тогда спасай Гиневру, Ланселот. А злой похититель Мелеагант должен свое получить. Вперед.

– Вперед, Горн.

Они пустили коней в галоп.

Недалеко от школы, напротив дома командории иоаннитов, на карнизе, чтобы возвыситься над собравшейся толпой, стоял человек в черной епанче, с длинными, редкими, спадающими на плечи волосами.

– Братья! – кричал он, оживленно жестикулируя. – Антихрист объявился! Среди знамений и лживых чудес! Предсказанный убийца святых, сидящий как тиран в городе семи холмов! В Риме, проституируя престол Петра, правит наместник сатаны и главарь сатанинских слуг! Правдиво говорю вам, папа римский – это Антихрист! Мерзость, посланная адом[984].

Толпа слушателей увеличивалась. Лица слушающих были мрачными, мрачным было их молчание, злое, тяжелое, поистине гробовое. Было это скорее необыденно, поскольку обычно выступления такого типа, в последнее время очень частые, сопровождались смехом, криками «браво» и возгласами одобрения, перемешанными со свистом и руганью.

– Что такое сегодня, – возбужденно кричал длинноволосый, – Римская Церковь и весь клир? Это шайка отщепенцев и мошенников, движимых только похотью. Это погрязшая в грязи и разврате банда злодеев, пресытившаяся богатством, властью, почестями, надевшая видимость святости и маску религии, делающая со святого Божьего имени злодейское орудие, принадлежности для своего распутства. Это одетая в пурпур вавилонская курва, пьяная от крови мучеников!

– Смотрите, смотрите, – сказал за спиной Рейневана мягкий, как атлас, альт. – Банда злодеев, пьяная курва. Кто б предположил, что дела зайдут так далеко? Воистину настало время больших перемен.

Он обернулся. И сразу же узнал ее. Не только по голосу. Тонкий шелк, которым она маскировалась тогда, во Вроцлаве, не скрыл того, что он видел и сейчас. Желто-зеленых глаз с нахальным выражением. Глаз, которые он запомнил.

– Еще год тому… – Она придвинулась к нему, достаточно бесцеремонно взяла под руку. – Еще год тому чернь была бы разогнана, а крикун – под замком. А тут, пожалуйста: болтает и болтает, причем в людном месте города. Неужели что-то закончилось? А может, начинается?

– Кто ты?

– Не сейчас.

Он чувствовал рядом тепло, которое она излучала сквозь плащ и мужской ватированный вамс. Ее тепло он также запомнил. Тогда, во Вроцлаве, когда искал на ее теле симптомы заразы. Ее волосы покрывал капюшон, но они выделяли тот едва уловимый запах розмарина, который он помнил с Ратибора.

– Истинно говорю вам! – Всё больше и больше распалялся и возбуждал свой голос человечек в епанче. – Римская Церковь – это не Церковь Христа, но епархия дьявола, пещера разбойников. Там выставляют на торг священные законы, тайны Божественности, воплощение Слова! Делят на куски неделимую Троицу. Ловкие мошенники, фальшивые пророки, жульнические священники, лживые учителя, неверные пастыри. Они нам напророчены! Сказано: ими дорога правды будет завалена кощунствами; для удовлетворения своей похоти обманными словами вас продадут. И вот, поглядите на римскую курию, на ее буллы, на лживые мессы, на индульгенции. Разве, скажите, не продают они нас? Не выдают наши души на муки? Братья! Мы должны отмежеваться от насланных дьяволом нечестивцев и мерзавцев, мы не можем иметь с ними ничего общего, не можем быть соучастниками творимой ими мерзости. Ибо в мире существует только добро и зло, свет и тьма, верующие и неверующие, те, которые с Богом, и те, которые вопреки Богу стоят на стороне Велиала!