– Римская курия овечек пасет? – вопрошал Жехорс.

– Потому что с них шерсть стрижет! – хором отвечали ваганты, колотя кружками по столу.

– А теперь внимание! – кричал Бисклаврет. – О римской иерархии. Кто угадает? Virtus, ecclesia, clerus, diabolus! Cessat, calcatur, errat, regnat!

– Добродетель гибнет! – Жаки быстро соединяли слова в пары. – Церковь давит! Клир блудит! Дьявол правит!

Корчмарь крутил головой, несколько купцов демонстративно отвернулись спинами. Явно не нравилась вагантская потеха и пятерым одетым в коричневое странникам за соседним столом. Особенно одному из них, субъекту с кожей темной как у цыгана.

– Тихо, вы! – наконец потребовал темный. – Тихо, вы не одни в доме! Поговорить невозможно из-за вашего крика!

– Ого! – ответили ваганты. – Гляньте-ка! Диспутант нашелся! Кто б подумал!

– Заткнитесь, сказал я! – не сдавался темный. – Довольно озоровать.

Ваганты заглушили его свистом и поддельными звуками ветров. Но забавляться продолжали уже немного потише, по меньшей мере на несколько тонов ниже. Возможно, поэтому как раз и произошло то, что произошло. Слух Рейневана больше не приглушал смех, вызванный глуповатыми анекдотами о папах, антипапах, епископах и приорах, а сам Рейневан начал прислушиваться к другим звукам и голосам. Он и сам не знал, когда из бестолковщины и хаоса выловил нечто иное, а именно обрывки разговоров тех пяти бурых путников. Что-то было в их беседе, что-то такое, что привлекло его слух, какое-то слово, порядок слов, фраза. Может, имя? Сам не зная почему, Рейневан смочил палец в вине и начертал на столе знак Супирре, применяемый для подслушивания. Поймав на себе удивленный взгляд Самсона, Рейневан сухим пальцем повторил знак, нарочно выйдя за пределы линии, увеличивая его. И сразу же стал слышать четче.

– Можно узнать, – мягко проговорил Самсон, прекращая стругать веточку, – что ты задумал?

– Пожалуйста, не мешай. – Рейневан сосредоточился. – Супирре, spe, vero. Aures quia audiunt[709]. Супирре, spe, vero.

Он начал слышать каждое слово, прежде чем прозвучало заклинание.

– Чтоб я сдох, если вру, – говорил тип с темным лицом. – Такой фигуры я ни у одной бабы не видел. Никогда. Груди, как у святой Цецилии на картине в церкви, а твердые, прямо мраморные, когда она навзничь лежала, они торчали. Неудивительно, что князь Ян так сдурел от той французицы.

– Но потом поумнел, – фыркнул другой. – И отделался от нее. Приказал в яме запереть.

– За что да вознаградит его Бог, – захохотал темный. – Иначе не было бы нам дано попользоваться ею. А было, говорю вам, такое пользование, что ого-го. Мы там, в зембицком закутке, кажную ночь собирались… И кажную ночь ее сообча… Защищалась она, говорю вам, так яро, не раз морды нам не хуже кошки исцарапывала… Но из-за этого утеха еще лучшее была.

– И не боялись? Что заколдует, сглазит? Говорили, мол, бургундская ведьма с дьяволом в сговоре. Вроде бы сам каменецкий аббат сказал…

– И верно, – признался темный, – не совру, вначале побаивалися мы. Но охота победила, хе, хе. Что, часто вам случается драть красотку, которую прежде сам милостивый князь Ян Зембицкий на атласах крутил? Кроме того, нас успокоили те тюремные прислуги, мол, они уж три года как насильно трахают всех молодок, которые туды попадают, а уж с обвинением в чародействе – боле всего. Трахают их как хотят. И никому ничего не было. Перебирают с этими чарами-то.

– А поп на исповеди?

– А что мне поп? Я вам правду толкую, не видели вы ее, ту Адельку, значит. Увидели бы, догола раздетую, мигом бы у вас страхи улетели. В которую-то ночь мы ее…

Того, что случилось в которую-то ночь, компаньоны темного уже никогда не смогли узнать. Рейневан начал действовать как в трансе, почти бессознательно. Встал, как двинутый пружиной, подскочил, с размаха саданул болтуна кулаком по лицу. Хрустнул нос, брызнула кровь, Рейневан качнулся в бедрах, ударил еще раз. Получивший удар взвыл, взвыл так душераздирающе и жутко, что корчма замерла. Люди начали пробираться к дверям. Спутники воющего вскочили, но стояли словно окаменев. А когда получивший третий раз темный свалился с лавки на пол, сбежали. Бисклаврет и Жехорс вытолкали к выходу жаков и вагантов, Шарлей придержал подбегающего корчмаря. Девка-прислужница принялась тонко кричать.

Лежащий на полу темный тоже кричал. Тоже тонко, отчаянно, умоляюще. Подавился, когда Рейневан со всей силы пнул его по губам. Когда его подняли с пола, он бормотал, плевался кровью и зубами, тряс головой, сверкал белками глаз, размякал, обвисал. Рейневан примерился, но кулака ему стало недостаточно, он был совершенно неадекватным. Мир вокруг сделался ослепительно ярким, белым, светящимся. Он толкнул путника на столб, схватил со стола жбан, жбан разлетелся при первом же ударе, Рейневан нащупал на столе толстый посох, ударил опирающегося о столб по руке выше локтя. Хрустнуло, темный заскулил как пес. Рейневан ударил еще раз, изо всей силы, по другой руке. Потом по ноге. Падающего ударил по голове, лежащего на полу ударил в живот, другой ногой добавил под живот. Темный уже не кричал, только конвульсивно дергался, дрожал как в лихорадке. Рейневан тоже дрожал. Отбросил посох, встал на колени на лежащем, схватил за волосы, в бешенстве принялся колотить того затылком по доскам. Чувствовал, как ломаются и поддаются кости черепа. Словно яичная скорлупа. Кто-то схватил его, насильно оттащил. Самсон.

– Довольно, – повторял гигант, крепко держа его. – Довольно, довольно, довольно. Опомнись!

– Если так, – кашлянул Жехорс, – должна в вашем исполнении выглядеть конспирация и скрытность, то я вас от всего сердца поздравляю.

– У нас миссия, – добавил Бисклаврет. – А теперь нас станут преследовать за убийство. Рейневан! Что на тебя напало? Зачем ты его так…

– Видимо, была причина, – обрезал его Шарлей.

– Ага, – догадался Жехорс. – Догадываюсь. Адель Стерча. Рейневан! Ты же обещал…

– Замолкни.

Вокруг головы лежащего расцветала огромная, блестящая, черная при свете каганков лужа. Шарлей присел рядом, взял его за виски, крепко сжал, резко и сильно свернул. Хрустнуло, мужчина напрягся. И обмяк. Рейневан все еще видел все это в тональности светящейся искристой белизны. Слышал все как сквозь воду. Ноги были ватными, если б не объятия Самсона – он бы упал.

Шарлей поднялся.

– Ну что ж, Рейнмар, – холодно сказал он. – Первый жизненный рубеж у тебя уже позади. Но ты еще многому должен научиться. Я имею в виду технику.

– Бежим отсюда, – сказал Бисклаврет. – Да побыстрее.

– Верно, – сказал Самсон.

Они не разговаривали. Убегали молча, галопом, по течению Белой в Клодзкскую котловину. Неведомо когда оказались на перепутье, на тракте, идущем по правому берегу Нисы. По большой дороге с юга тащились толпы беженцев. В панике и замешательстве.

Они смешались с толпами. Никто не обращал на них внимания. Никто ими не интересовался. Никто их не преследовал. Никого не интересовало заурядное преступление, ничего не значащее убийство, незначительная жертва, незначительный исполнитель. Были дела поважнее. Гораздо важнее. Гораздо опаснее. Вибрирующие в ломких голосах бегущих с юга людей.

Бобошев сожжен. Левин сожжен. Замки Гомоле и Щерба осаждены. Междулесье в огне. По долине Нисы, сжигая и убивая всех подряд, идут захватчики. Могучая, многотысячная армия гуситских кацеров. Сволочная рать сирот под командой сволочного Яна Краловца.

Почти спустя полвека, крутясь на жестком табурете, старый монах-летописец из Жаганского монастыря августинцев поправил и подровнял пергамент на пюпитре, обмакнул перо в чернила.

In medio quadragesime anno domini MCCCCXXVIII traxerunt capitanei de secta Orphanorum Johannes dictus Kralowycz, Procopius Parvus dictus Prokupko et Johannes dictus Colda de Zampach in Slesiam cum CC equites et IV milia peditum et cum CL curribus et versus civitatem Cladzco processerunt. Civitatem dictam Mezilezi et civitatem dictam Landek concremaverunt et plures villas et opida in eodem districtu destruxerunt et per voraginem ignis magnum nocumentum fecerunt…