– А как, – прервал Рейневан, – действовала? Какие были проявления?

– Дело в том, что разные. В этом преимущество этого яда, что не так легко его обнаружить по симптомам, они обманны. Некоторые отравленные, прежде чем отдать концы, дергались, некоторые тряслись, некоторые кричали, что у них горит в голове и в животе, а умирали скорченные так, что от одного их вида мороз по спине шел. А некоторые просто себе засыпали и кончались во сне. С улыбкой на лице.

Горн быстро посмотрел на Рейневана, выразительно удерживая его от реагирования.

– Кому из наших, – обратил он глаза на Шиллинга, – давали эту отраву. Когда? Каким образом?

– Этого я не знаю. В Сенсенберге отраву только производили, все остальное делал кто-то другой.

– Но людей для экспериментов доставляли вы. Черные Всадники. Когда вам приказали это делать? Как долго это продолжалось?

– Начали… – Бруно Шиллинг откашлялся, вытер лоб. – Похищать мы начали зимой 1425 года, после Громничной. И похищали до Пасхи. Потом уже не было приказа.

Урбан Горн молчал долго, барабаня пальцами по столу.

Рейневан смотрел на ренегата, не скрывая того, что думает. Ренегат избегал этого взгляда.

Теплый ветер обдувал им лица, когда они стояли на стенах, смотря в ту сторону, откуда он дул, а дул он с юга, с Одерских Вершин.

– Сегодня утром, – мрачно сказал Горн, – я порезался, когда брился.

– Это не страшно, – успокоил его Рейневан, не будучи сам вполне спокойным. – Перферро требует более глубокого повреждения ткани, заражения кровообращения… Лимфа, понимаешь, и вообще…

– Мы все… – Горн не стал ждать, что там вообще. – Все можем носить это в себе. Я, ты…

– Целью покушений были гейтманы, люди важные. Не оцениваю себя так высоко.

– Ты на удивление скромный. Жаль, что в твоем голосе я слышу мало уверенности. Тот Смил Пульпан из находских Сироток к бонзам тоже не принадлежал; без ложной скромности считаю нас двоих намного более важными. Но отраву легче всего подать во время застолья, а Пульпан наверняка пиршествовал с важными гейтманами. Я тоже пиршествовал. Ты тоже пиршествовал… Ха, ты же был ранен в прошлом году. И жив. А Шиллинг говорил, что после 1425 года уже не травили.

– Вовсе этого он не утверждал. Сказал только, что в 1425 году перестали похищать людей для экспериментов. А у меня есть доказательства, что отраву давали и, вполне возможно, продолжают давать и дальше.

– Имеешь в виду Неплаха? Прикончила его эта отрава, это очевидно. Но отравлен он мог быть намного раньше. Он никогда не принимал участия в битвах, могло пройти много времени, пока поранился чем-то железным…

– Я имею в виду Смила Пульпана. Я присутствовал при том, как его ранили во Франкенштейне, год тому, железный наконечник оторвал ему ухо. А умер он неделю тому, когда я стальным лезвием вскрыл ему карбункул.

– Ха, верно, верно. И полностью подтверждает то, что ты подслушал в грангии цистерцианцев. Епископ и Грелленорт запланировали покушения, Смижицкий предоставил им объекты. Это было в сентябре 1425 года. Месяцем позже, в октябре, из арбалета подстрелили Яна Гвезду, главного гейтмана Табора. Рана не выглядела опасной, но Гвезда не выжил.

– Потому что болт имел наконечник из железа, а Гвезда в крови уже имел Перферро, – подтвердил Рейневан. – А вскоре после этого, в ноябре, преемник Гвезды, Богуслав из Швамберка, умер после несерьезного с виду ранения. Да, Горн, я еще раньше подозревал, что Гвезду и Швамберка прикончили с помощью черной магии, а после того, что открыл мне Смижицкий, был уже просто уверен. Но чтобы так коварно…

– Профессионально, – поправил Урбан Горн. – Замысел гениален, профессиональное выполнение, знание… А коль скоро мы заговорили о знании… Рейневан?

– Что?

– Что, что. Вроде не знаешь. Противоядие от этого есть?

– Насколько я знаю, нет. Если уж Перферро есть в кровообращении, устранить его оттуда невозможно.

– Ты сказал, что насколько знаешь. А может, есть что-то, чего ты не знаешь?

Рейневан не сразу ответил. Думал. Он не был намерен открывать это Горну, но во время знакомства с пражскими магами из аптеки «Под архангелом» он употреблял предохраняющие от ядов препараты, в том числе и такие, которые на токсины давали полный иммунитет. Он не был уверен, касается ли это также и Перферро. И имеет ли он вообще какую-то еще сопротивляемость организма, не принимая препараты более года.

– Ну, – поторопил Горн. – Есть противоядие или нет?

– Не исключаю, что есть. В конце концов прогресс совершается непрерывно.

– Значит, вся надежда на прогресс. – Горн прикусил губы. – Во всяком случае, в той области, которая нас интересует.

Замок Совинец стоял на скалистом гребене Низкого Есёника уже сто лет, сто лет уже его гордый и грозный бергфрид возносился над лесом, наводя страх на окрестности. Его построили и превратили в фамильную крепость два брата, рыцари из старого моравского рода Грутовицей, которых епископ Оломуньца одарил леном в виде сел Кжижов и Гузова. С тех пор они писались «панами из Гузовой» и ставили печать со скошенными полосками. Построив замок менее чем в миле от Гузовой, они дали ему название, произошедшее от сов, в огромных количествах гнездящихся в окрестных лесах. И писались с тех пор «панами де Айлбург». Немецкое название, несмотря на моду, все же не прижилось, и бург окончательно остался Совинцем.

Нынешним собственником и хозяином замка был рыцарь Павел из Совиньца, поклонник учения Гуса и союзник Табора. Где он пребывал сейчас, в марте 1429 года, известно не было. Сейчас в Совиньце хозяйничал Урбан Горн, а в окрестностях безраздельно господствовали бургманы.

* * *

В субботу перед воскресеньем Letare[878] женщины из Совиньца устроили стирку, с самого утра замок насквозь пропитался мокрым паром и пронизывающей вонью щелока и мыльной воды. А около полудня, когда Рейневан и Горн закончили очередной допрос, все подворье замка было украшено развешанным для сушки бельем. Превалировали подштанники, которых Шарлей и Самсон, от скуки, наверное, насчитали сто девять штук. Поскольку еще ранее было насчитано в замке тридцать два бургмана и кнехта, то получалось, что подштанников в замке предостаточно, но стирают их редко.

Приятели сидели на куче бревен, на хозяйском дворе, недалеко от конюшни, наслаждаясь весенним солнцем. Рейневан, не скрывая возбуждения, делился открытиями, услышанными на очередном допросе.

– Необычайные, просто неимоверные вещи рассказывает этот Бруно Шиллинг. О замке Сенсенберг в горах Качавских. Магия явно сидит там еще со времен тамплиеров, которые строили Сенсенберг. Шиллинг этого не знает, даже назвать не сможет, но для меня как специалиста не подлежит сомнению, что в Сенсенберге до сих пор присутствует theoda, spiritus purus, разновидность genius loci, чародейная сила какого-то давно умершего могущественного мага. Такая theoda необычайно сильно влияет на mens[879] находящихся там людей, у лиц с меньшей сопротивляемостью и слабой волей может очень сильно исказить mens и даже полностью привести к его вырождению. Шиллинг подтвердил, что были случаи mentis alienation, случались даже неизлечимые amentia и paranoia.

– Amentia и paranoia, – повторил как бы нехотя Шарлей, приглядываясь к подштанникам. – М-да. Кто бы мог подумать.

– А в области алхимии, – Рейневан всё больше распалялся, – я узнал о таких вещах и делах, от которых просто дух захватывает. Я уже говорил вам о такой смеси, как яд Перферро, упоминал о коллоидных металлах. Среди этих металлов, вы только представьте себе, – описанный Фламелем загадочный Potassium, который до сих пор некоторые считают фантазией. Таинственный Thallium, с которым якобы экспериментировал Арнольд Вильянова, близко подошедший к созданию философского камня. Неслыханно, неслыханно!

вернуться

878

Четвертое воскресенье Великого поста.

вернуться

879

разум, сознание (лат.).