– Не будь слишком самоуверен, сыночек. Не пренебрегай противником. Не думай, что он глупее. Не обманывайся, что он не сумеет обскакать тебя, опередить и перехитрить. Тогда, в Шаффхаузене, в деле с тем евреем Хаддаром, подобные заблуждения едва не стоили тебе жизни. На этот раз, считаю, всё похоже. Кто-то, кого ты недооценил, перехитрил тебя и опередил. Уразумев, что у кого панночка, у того и Рейневан… И есть чем Рейневана шантажировать…
– Я понял, – оборвал Стенолаз, подымаясь. – Теперь я понял, в чем дело. Я подозревал что-то подобное, но именно ты навела меня на правильный след. Теперь понимаю, почему Вроцлав… Пока, мать. Я должен идти и кое-что устроить. Скоро зайду.
Нойфра, не говоря ни слова, взглядом показала на чашу с лавандовой каплей на дне.
– Ясно. Принесу еще.
Он нашел отца Фелициана на задней стороне епископского дворца, на кухне, сидящего на бочонке и жадно поедающего что-то из глиняной миски. Когда он увидел Стенолаза, то поперхнулся и подавился. Стенолаз не думал тратить время. Ударом кулака выбил алтаристу миску из рук, схватил его за одежду на груди, рванул, тряхнул, грохнул о стену с такой силой, что попадали и посыпались со звоном медные сковородки. Отец Фелициан вытаращил глаза, после чего выкашлял и выплевал прямо на вамс Стенолаза заслюнявленные остатки вареника с грибами. Стенолаз отвел руку и со всей силы врезал ему в лицо, добавил наотмашь, поволочил, воющего, на застланное перьями и серебристое от рыбьей чешуи подворье. Фелициан бросился к его ногам, схватил за колени, удар кулака повалил его на землю. Он попытался убегать на четвереньках, Стенолаз подскочил и с размаха дал ему пинка под зад. Алтарист рухнул носом в капустные листья и овощные очистки. Стенолаз вырвал из рук онемевшего поварёнка кочергу, огрел ею Фелициана раз, потом второй, потом начал гатить, куда попало.
Алтарист выл, кричал и плакал. Кухонные девки и повара в испуге убежали, побросав горшки, казаны, котлы и котелки.
– Давно я вынашивал этот план. – Стенолаз отбросил кочергу, встал над алтаристом. – Давно я собирался потрепать твою шкуру, ты крыса, ты каналья в сутане, ты брехливый попик. Но вот все времени не было. Считай, это тебе задаток. В счет того, что ты получишь от епископа. Когда он наконец узнает, что ты доносишь на него инквизитору Гейнче.
Отец Фелициан душераздирающе зарыдал.
– От меня, если тебя это успокоит, епископ об этом не узнает, – продолжал Стенолаз, поправляя манжеты. – Это не в моих интересах. Мой интерес в другом… Ты шпионишь для Инквизиции, а я хочу знать… Эй, браток? А что это от тебя вдруг так страхом повеяло? Может, ты еще что-то утаиваешь?
– Все скажу! – расплакался Фелициан. – Сознаюсь, как на исповеди! Я не по своей воле! Меня заставили! Напали… Побили! Под угрозой приказали… Если выдам, я пропал… Я не могу об этом говорить…
Стенолаз заскрежетал зубами. Схватил священника за воротник, дернул, прижал к бочке для рыбы. Прижал коленом.
– Не можешь? – зашипел он. – Ну, тогда сделаем так, чтоб смог.
Он схватил алтариста за запястье, прорычал заклятие. Зашипело, задымило, отец Фелициан скорчился, его лицо покраснело, а дикий крик потряс основания дворца. Стенолаз не отпускал, пока не завоняло паленым мясом. Освобожденный наконец алтарист упал на колени, заходясь в рыданиях и баюкая у живота обожженную руку.
– Лапку, – Стенолаз выпрямился, – помажешь мазью, и за пару недель будет как новая. Но пах, о, пах действительно вылечить трудно. Говори, сукин сын, прежде чем я припеку тебе яйца. Дороги они тебе? Есть у тебя к ним дело? Любы они тебе? Ну, тогда расскажешь мне все. Ничего не утаишь. Ни словечка не соврешь.
И отец Фелициан, рыдая, плача и пуская сопли, рассказал все. Ничего не утаил и ничего не соврал.
– Это был… – закончил он ломким голосом, – Рейнмар из Белявы… Проклятый еретик… Он скрывался под чарами, но я узнал его по голосу… Он бил меня, пытал… Угрожал смертью…
– Инквизитор Гжегож Гейнче, – подытожил Стенолаз, – тот, которому ты доносишь, похитил и содержит тайно где-то в заключении панну, известную как Ютта де Апольда. Рейневан из Белявы приказал тебе выведать, где ее держат. Каким образом он должен выйти с тобой на связь? Кем были его сообщники?
Отец Фелициан разрыдался. С таким отчаянием, что Стенолаз поверил в его неосведомленность.
– Что ты уже успел нашпионить?
– Ничегошеньки… – захлюпал алтарист. – Да и как? Ведь я червь… Куда мне до тайн Инквизиции?
– Ты – инквизиторский лазутчик. Значит, у Гейнче ты пользуешься каким-то доверием.
– Червь ничтожный есмь…
– Да есть ты, есть, вне всякого сомнения. – Стенолаз надменно посмотрел на него. – Послушай-ка, червь. Шпионь дальше. Если выследишь место заключения Апольдовны, донесешь мне об этом. Если Белява или кто-то из его дружков выйдут с тобой на связь, донесешь также. Если справишься хорошо, то я в награду щедро подремонтирую твое червячье существование, не пожалею денег. А если подведешь меня или раскроешь… Тогда, червь, одним маленьким припеканием не обойдется. Ни пяди здоровой кожи на тебе не останется. Так что вон, за дело, продолжай шпионить. Пошел, чтоб я тебя не видел.
Алтарист сторонкой смылся, прижимая руку к груди. И ни разу не оглянулся.
Стенолаз смотрел ему вслед. И обернулся, чувствуя чей-то взгляд, упершийся в его шею.
Возле каменной лестницы стояла девушка. На вид шестнадцатилетняя. В мужском ватном вамсике и лихом берете с перьями. Ее хищно задранный нос не слишком подходил к ее светлым локонам, румяному личику и губкам, как у куклы. Не подходил. Но и не портил.
«Она слышала, – подумал Стенолаз, непроизвольно потянувшись к спрятанному в рукаве ножу. – Видела и слышала все. Не убежала, потому что ее парализовал страх. И теперь она – свидетель. Совсем лишний свидетель».
Девушка медленно приблизилась, продолжая впиваться в него глазами. Затемненными длинными, на полдюйма, ресницами глазами цвета глубин горного озера. В этих глазах, Стенолаз наконец понял, светился не страх, но восхищение тем, что произошло. Восхищение и дикое, сумасшедшее, источающее феромоны влечение. Сам себе удивляясь, он почувствовал, что влечение начинает передаваться и ему.
– Родственная душа, – процедил он сквозь стиснутые зубы. – Одетая, как мальчишка.
Дуца фон Пак подошла еще ближе. Взмахнула длинными ресницами.
Он бросился на нее, как ястреб. Повернул, толкнул на бочку, схватил за шею, резко нагнул. Берет съехал Дуце на глаза. Стенолаз вонзил пальцы в ее светлые локоны, содрал с ягодиц шерстяное braccae[902] и бельё, сильно прижался к девушке. Дуца дрожала от возбуждения. А потом закричала. Громко.
Боль и страсть были в этом крике.
– Что-то готовится, – повторил, сминая шапку, Крейцарик. – В городе видели разных странных людей. Опасных на вид…
– Говори, – утратил терпение епископ. – Выдави из себя, черт возьми.
– В городе поговаривают, что его милость Грелленорт очень многим перешел дорогу. Что многие желают ему зла. Даже очень сильно.
– Это не новость для меня.
– И еще… – Шпик покашлял в кулак. – Пусть ваша милость извинит, что я скажу…
– Извиню. Говори.
– Говорят, что во Вроцлав съехались родственники… Родственники тех, кого поубивали… Господина фон Барта из Карчина… Господина Чамбора из Гессенштейна… В городе говорят, что это господин Грелленорт… Виновен в этих убийствах…
Епископ молчал, игрался пером.
– Ваша милость, – прервал тишину шпик. – Мне кажется…
– Ну?
– Стоит предостеречь господина Грелленорта. Но ваша милость уж, наверное, лучше знает, что делать…
Епископ молчал, игрался пером, кусал губы.
– Ты прав, – наконец ответил он. – Я знаю лучше.
Какое-то время тому в храме Святого Якова отзвонили комплету, сейчас, как можно было слышать, монахи хором принялись за Salve regina. В ближайшее время должен был зазвучать позний звон, pulsus serotinus, в любую минуту следовало ожидать звона на ignitegium.
902
трусы (лат.).